Мольба Мариам - Джин П. Сэссон

Но когда мы были детьми, от его потрясающих историй у нас дух захватывало. Мы смеялись вместе с ним до упаду, пока кто-нибудь из родителей или нянек не приказывал нам разойтись и не бросался поправлять подушки под спиной дедушки Хассена.

Как я жалею, что не успела с ним близко познакомиться, пока он был в здравом уме.

Мне недоставало и другого дедушки, с отцовской стороны, которого я никогда не видела. Если бы он не погиб, у меня были бы три прекрасные тети и счастливая бабушка, не сломленная бедами и несчастьями.

Мне говорили, что когда-то бабушка Майана отличалась потрясающей красотой, но жизненные трудности уничтожили то, что было. В детстве она казалась мне высохшей и даже страшной старухой. Я подолгу сидела, всматриваясь в ее черты, пытаясь представить себе легендарную красавицу, увидев лицо которой мой дедушка онемел. Но мне не удавалось найти и намека на эту красоту.

Бабушка была такой застенчивой и тихой, что мы едва замечали ее присутствие, хотя она жила в доме моего отца с того самого момента, как он покинул галах.

В детстве я считала, что она редко покидает свою спальню и никогда не участвует в семейной жизни из-за своего горя. Она никогда не ела вместе с нами, если только не приходили гости. Я никогда не интересовалась, почему ее нет с нами, но после маминой смерти я спросила у отца, почему бабушка держалась так обособленно. И была потрясена, когда папа сказал, что именно мама не позволяла бабушке участвовать в общей жизни.

Тогда я вспомнила проблески радости, озарявшей бабушкино лицо, когда я проскальзывала к ней в комнату, чтобы поболтать. Однако наше общение всегда было мимолетным: она целовала меня в щеку и говорила: «Возвращайся к маме. Не надо ее огорчать». Теперь я знаю, почему она не хотела задерживать меня. И мне грустно думать, что она ни разу ничего не просила, даже любимого лакомства.

Жизнь моей бабушки пошла наперекосяк после того, как хан заметил ее красоту и потребовал ее себе. Как ни странно, бабушка прожила бы куда более счастливую жизнь, если бы родилась невзрачной или даже некрасивой.

Моя сестра Надия унаследовала свою внешность от бабушки и считалась одной из привлекательнейших девочек в Кабуле. Она была высокой, с прекрасными длинными волосами, обрамлявшими ее лицо с правильными чертами, большими выразительными глазами и изящным носом. Все восторгались ее необычайной красотой. Надия обладала не только красотой, но и замечательным умом, и по успеваемости опережала всех в своем классе.

Когда я родилась, Надие было уже почти три года. Она наслаждалась тем, что была единственным ребенком в семье и все внимание было обращено исключительно на нее. Однако с моим появлением ей было суждено пережить острую боль от соперничества с сестрой. Когда она заявляла: «Избавься от этого ребенка!» — мама лишь смеялась, не обращая внимания на приступы ревности старшей дочери. В конце концов, ей тогда еще не исполнилось и четырех лет. Но как-то раз маме понадобилось пойти в ванну, и она попросила Надию посмотреть за спящей сестрой. Вернувшись, мама осталась довольна тем, что я не плачу, несмотря на свою капризность. Она не обратила внимания на то, что Надия была необычайно весела, скакала, смеялась и прыгала с ноги на ногу.

— Твоя сестра спит, — попыталась утихомирить ее мама.

— Нет, не спит. Она умерла, — со смехом ответила Надия.

Обезумевшая от страха мама бросилась в спальню и обнаружила, что Надия завалила меня подушками и одеялами. Когда она сбросила их на пол, я уже задыхалась. С тех пор мама не спускала с меня глаз, пока я не выросла.

К счастью, к тому времени, когда я научилась ходить, Надия стала моей защитницей. Но когда я достигла подросткового возраста, ее ревность снова подавила сестринскую любовь. Она стала очень требовательной и строгой, и, если я сердила ее, она без зазрения совести могла исцарапать мне лицо или ударить меня. Надия продолжала проявлять агрессивность, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Потом в течение нескольких лет мы стали очень близки, прежде чем наши отношения испортились окончательно уже в зрелом возрасте.

Наша семейная жизнь не была простой.

Я часто размышляла, сожалели ли мои родители о рождении второй дочери. Я была таким упрямым ребенком, что в нашем доме царил настоящий беспорядок. Мое упрямство проявилось еще в раннем детстве. По каким-то причинам я отказывалась от молока и сока, если их предлагали мне не в детской стеклянной бутылочке. И ничего нельзя было поделать. Моя мама рассказывала, что я зажимала губы, морщила лоб и застывала, отражая все попытки накормить меня, если к стеклянной бутылочке не крепилась соска. Доведенные до отчаяния мама, бабушка и няня Мума прибегали ко всевозможным уловкам, но я делала вид, что готова умереть от голода, так что в результате им приходилось капитулировать.

Когда я достигла годовалого возраста, ситуация еще больше ухудшилась. Сделав последний глоток молока или сока, я отклонялась, чтобы бросить рожок в стену, об которую тот разбивался вдребезги. Казалось, я получала огромное удовольствие от звука бьющегося стекла, в то время как моя сестра и мама кричали, а бедная няня Мума бросалась собирать осколки с пола. Меня не могли остановить ни укоры, ни шлепки. От полной безысходности мама намазала соску красным перцем, а затем с изумлением взирала на то, как я, покраснев от жгучего перца, продолжаю пить молоко из бутылочки.

Потом цены на стеклянные детские бутылочки возросли. Они ввозились в Афганистан, и мама тратила немало семейных денег на этот дорогостоящий товар. Наконец в происходящее вмешалась одна из шести маминых сестер. Она пришла к нам и с серьезным видом протянула мне рожок.

— Мариам, это последняя стеклянная бутылочка во всем Афганистане. Эмир издал указ, по которому детям отныне запрещено пить из стеклянных бутылочек, так что если ты разобьешь ее, то больше у тебя их не будет, — сказала она.

Вся семья собралась, чтобы посмотреть на мою реакцию. Все афганцы повиновались эмиру, даже маленькие дети. Неразрешимая проблема в итоге должна была закончиться. Я схватила бутылочку, выпила молоко до последней капли, самодовольно посмотрела на зрителей и разбила бутылочку об огромный каменный камин, после чего удалилась со счастливым видом.

Меня удивило то, что родители не наказали меня. И каким-то образом им удавалось обеспечивать меня стеклянными бутылочками вплоть до того счастливого дня, когда я утратила в них надобность.

У меня была еще одна отвратительная привычка. В Афганистане все члены семьи собираются на ужин на полу в гостиной. Эти несколько часов занимают особое место в жизни афганской семьи. Пол покрывается огромной чистой скатертью, вокруг раскладываются подушки. Еда выставляется на скатерть слугой, и все берут ее правой рукой, как это принято в нашей культуре. Когда все заканчивали есть, тот же слуга появлялся с кувшином воды, тазом, мылом и запасом перекинутых через руку чистых полотенец, чтобы все могли вымыть и вытереть руки. Слуга обходил всех по кругу, начиная со старшего в семье и заканчивая мной, младшей.

Это мытье рук занимало совсем немного времени, но я всегда получала огромное удовольствие, удлиняя эту церемонию и таким образом задерживая родных и гостей, ибо никто не мог покинуть семейный круг, пока все не закончат мыться. Я утверждала, что мои руки еще грязные или что мыло не годится. И моя несчастная семья с нетерпением дожидалась, пока слуга метался туда и обратно, наполняя кувшин или выливая воду из таза.

Конец моим выходкам был положен, когда папа взял нас на семейный прием в дом Шер-хана. Хотя мои родители больше не жили в галахе, находившемся за Кабулом, мой отец не утерял полностью связи со своим старшим братом. Наша маленькая семья по-прежнему ездила туда в дни общесемейных праздников. Помню, тогда было устроено огромное пиршество. После трапезы я по привычке взялась за старое — начала усердно мыть руки. А родные, как обычно, ожидали окончания ритуала. Но семья моего отца оказалась не такой терпеливой, и его родственники устремили на меня недовольные взгляды. Тетки и двоюродные сестры принялись вздыхать и вопросительно кряхтеть.

И вспыльчивый брат моего отца быстро потерял терпение. Он был не из тех, кто стал бы потворствовать прихотям какого-то ребенка, тем более девочки. Пока я наслаждалась своим маленьким ритуалом, передо мной вдруг выросла его огромная фигура, и, подняв глаза, я увидела его свирепый взгляд. Мои маленькие ручки продолжали вспенивать мыло, а я, уже окаменев, взирала на это угрожающее мне чудовище. У него были гипнотизирующие глаза, длинный прямой нос и тонкие губы.

— Ты! Дочь сатаны! Ты закончила? — прогремел у меня над ухом его голос. — Отныне ты будешь намыливать руки только один раз. Иначе, — он наклонился для придания убедительности своей угрозе и прорычал: — ты лишишься своих пальцев, девочка.