Коридоры сознания - Борис Пшеничный

Сразу после позднего ужина, пожелав, что положено желать на сон грядущий, мы разошлись по своим территориям. Я решил, что на сегодня все свободны, могу заниматься, чем хочу. Нацепив наушники, включил радиоприемник. Но только поймал какие-то ритмы — появляется Долин. Протащил из коридора трехжильный провод с манжеткой на конце. Это, объясняет, от биосинхронизатора, который в кабинете, а через него, то есть через биосинхронизатор, выход на Федора. Перед сном манжетку нацепить на лодыжку. Неудобно, конечно, но надо.

Я не возражаю, надо так надо. Мне пока интересно, похоже на игру.

— На какую, — уточняю, — лодыжку: правую, левую?

— Не имеет значения, — отвечает. — Как сподручней.

— А если ночью соскочит?

— Постарайтесь не брыкаться.

— И все же?

— Проснитесь и пристегните. — Он так посмотрел на меня, что я уже не сомневался: как бы крепко ни спал, проснусь, пристегну и до конца дней своих не буду во сне брыкаться.

— Еще вопросы? — Он собирался уходить.

Я спросил:

— Что почувствую, когда того ... пристегнусь?

— Ничего.

— Совсем никаких ощущений?

— Никаких.

Я не унимаюсь:

— Может, как-то влияет на сны?

Он усмехнулся:

— Распоряжайтесь своими снами сами.

— А, понимаю: пульс, давление, биотоки...

— Именно. Потом еще лучше поймете.

Здесь мне послышался какой-то намек, и я предпочел отпустить старика. Он мог такое сказать, что потом долго еще будет икаться. Зачем напрашиваться?

После его ухода я осмотрел комнату — не оставил ли он чего? Фокус со шляпой чему-то научил. Мой взгляд притягивал цветной шнур с манжеткой. Деваться некуда. Присобачил к ноге — и в постель.

По словам Долина, провод связывал меня с лежащим в соседней комнате Федором. Но шнур-то трехжильный. Еще с кем? Ольгой? Мое воображение работало в одном направлении, и стоило мне подумать о ней, как манжетка словно бы ожила — потеплела и стала подрагивать. От кого-то пошли токи.

Вскоре меня уже чуть ли не жгло. В голове — так вообще пожар. Брежу Ольгой. Вот прикорнула она, представляю, совсем рядом и тоже вслушивается. В меня вслушивается. В мои токи. «А что, — вдруг осеняет меня, — что если она мне сигнал посылает, манит? Иди, мол, ко мне, жду. Давай, двигай!» Как тут быть? Уверенности в том, что зовет, ведь никакой. Приду, а она завизжит с перепугу на весь дом. Ну и нахалюга, скажут, в первую же ночь полез. А если в самом деле сигналит, тогда как. Утром хоть в глаза не смотри. Она же первая запрезирает. Во недотепа, подумает, всю ночь манила — ему хоть бы хны. Импотент, что ли?

Выбор, как видишь, у меня был небольшой. Предпочел репутацию молодого нахала. Отстегнув манжетку, спустил ноги кровати — и вперед.

Продвигался на ощупь. Проходя мимо брата, прислушался — на месте ли? Он спал. Для маскировки я зашел в туалет, пошумел водой. Потом вроде бы заблудился, свернул в гостиную. Был уверен, что Ольга там. На диване.

Темень полная, иду вслепую. Где диван, примерно представляю, иду по прямой. Был уже почти у цели и вдруг... как в бездарном водевиле. Напоролся на стул, опрокинул. Грохот, треск. Пока укрощал стул, пришлепал Долин, включил свет. Смотрю — диван пуст. Значит, и криминала с моей стороны никакого. Случайно здесь оказался, заблудился... По-моему, старик не догадался, чего я забыл в гостиной.

Зато Ольга, узнав утром о ночных похождениях, мгновенно сообразила, что к чему. Понимающее улыбнулась, но и только. Ее интересовало другое. Стала расспрашивать о токах, о моем общении с манжеткой. Меня тоже распирало от любопытства: сам я настроился на мужской подвиг или она все же меня воодушевляла? Не ответила, не захотела, И где спала, тоже не сказала. «А то, — засмеялась, — всю мебель переломаешь».

И пошла у нас с того дня игра. Пока телячья, невинная. Я приставал к ней с намеками: не пора ли нам ломать мебель? Она отшучивалась, отбивалась: мол, бедная мебель, чем она виновата? Со временем намеки становились все прозрачнее, сопротивление все ленивее. По всему чувствовалось: вот-вот перейдем на поддавки.

Папаша — осел! На что он надеялся, оставляя нас вдвоем? Мы же не чурки какие-нибудь. Ольга уже чуть ли не умоляла меня: «Не дури, нам же нельзя, иначе сорвется с Федором». Лишь это и удерживало. До поры, до времени.

Сейчас ты поймешь, чего мне стоило «не дурить».

Заниматься мы начинали сразу после ухода Долина и Федора. Сидим с ней, в разных комнатах, и надо угадать, кто о чем думает. Вернее, один думает, другой угадывает. По очереди.

Тут главное — хотеть, чтобы тебя поняли. Допустим, внушать себе: ты дьявольски голоден и мечтаешь о куске жареного мяса. Причем расстарайся, чтобы в тебе проснулся троглодит, и перед глазами замаячило жаркое на сковороде — с луком, на оливковом масле, скворчит и в нос шибает, от одного запаха с ума сойти можно. И надо ещё поверить, что ты получишь эту вкуснятину, если сумеешь без слов сказать, а тебя за стеной «услышат».

Я оказался способным. Даже очень. Доводил себя до голодного обморока. При моем аппетите это проще пареной репы.

Ольга угадывала с ходу. Потом ей надоели мои обжорные позывы. Примитив, мол, изобрази что-нибудь поинтересней.

Ладно, думаю, будет тебе поинтересней — и взгляд на пианино. Вспомнил, как она развлекала нас с Федором в день знакомства. Брата с папашей из кадра вырезал, остались на картинке вдвоем: она за инструментом, играет, я у нее за спиной. Прижух, боюсь шелохнуться. Только сил нет удержаться. Тянет к подобранным на затылке волосам, к обнаженным плечам. Обнял, раздеваю потихоньку... Так увлекся, что не заметил, когда она вошла в комнату. Во плоти и злая.

— Не надо этого! — сказала строго-строго. Угадала, значит.

Я стушевался, будто и в самом деле распустил руки. Потом спохватился: ничего ведь не было, одни фантазии. Так зачем же, спрашивается, меня одергивать? Выходит, теперь и подумать ни о чем таком нельзя?

А она мне на это:

— Нельзя! Что подумать, что сделать — разница небольшая. Для нас, — подчеркнула, — вообще никакой разницы.

— Шутишь, — говорю.

Она покачала головой:

— Скоро сам убедишься.

— И как скоро?

— Теперь уже очень скоро. Не отвлекайся, давай еще поработаем.

Но я работать уже не мог. То, что она сказала, было слишком экстравагантно, чтобы думать о чем-то другом. Если я правильно понял — а как еще прикажешь понимать? — меня ждала веселенькая перспектива: настанет день, когда я настолько чокнусь, что перестану различать, где бублик, а где дырка от бублика. Не надо будет ничего делать, достаточно лишь представить, что делаешь, — результат тот же. Захотел, к примеру, заиметь в квартире крокодила — вообразил — и, пожалуйста, он уже из-под кровати выглядывает, челюстями приветливо клацает, во всю пасть улыбается.