Взлетная полоса длиною в жизнь - Владимир Кондауров

Глава V

На земле, в свободное от полётов время, в лётной Службе царила своя, специфическая обстановка, имевшая свои традиции. Одной из них был обычай угощать всех стаканом доброго сухого вина после успешного выполнения первого вылета на новом типе самолёта. По окончании рабочей недели кто-нибудь из «стариков», ещё красный после горячего душа, неизменно интересовался с невинным видом: «Интересно посмотреть, как на этот раз поработала наша будущая смена?». Существовала даже такса — три рубля за колесо, и эти деньги назывались «колёсными». А когда их набиралось достаточно, «именинники» устраивали сбор личного состава у кого-нибудь в гараже, на природе или в домике лётчиков фирмы на «ардагане». Такое странное название в военном городке носило место на крутом берегу реки Ахтубы. Стоило кому-то «зарисовать» в плановую таблицу значок самостоятельного вылета, как тут же виновнику предстоящего события задавался один и тот же вопрос:

— А ты знаешь, сколько колёс на твоем аэроплане?

— Должно быть шесть.

— Ну да, а парашют? Причём два. Вот так, сынок, технику знать надо.

Существовала и так называемая «чёрная касса», возникшая по предложению Петра Филипповича Кабрелёва после приобретения деревянного баркаса для коллективных выездов на отдых в пойме реки Волги. Этот «Кошмар», как его назвали, потребовал кошмарных денег на ремонт. Через некоторое время его не стало, а касса осталась. Она использовалась на похороны погибшего товарища и на помощь его семье. Тогда я и предположить не мог, что пройдёт без малого двадцать лет, и мне придётся вести безуспешную «войну» с новым начальством института за право дальнейшего существования этой кассы. Да и кто мог знать тогда, что впереди нас ждут времена далеко не самые лучшие.

Распространённым явлением в Службе была коллективная подстраховка тех, кто не очень внимательно обращался с секретной литературой. В первое время почти каждый новичок проходил эту школу воспитания. Суть её заключалась в следующем. Берёшь, к примеру, с утра Инструкцию и, поскольку никаких индивидуальных столов с замками, а тем более сейфов, у нас не было, целый день носишь её под мышкой. Стоило только, оставив её на столе или на диване, отойти в сторонку для участия в общем разговоре, за разъяснением неясного и немного увлечься этим, как Инструкция «исчезала». Помню, как, в первый раз оказавшись в такой ситуации, я долго бродил по комнатам и робко, неуверенно спрашивал у каждого, не видел ли он мою Инструкцию. Все сочувственно пожимали плечами. Рабочий день заканчивался. Я был в отчаянии, не зная, что можно предпринять в таком случае, и со страхом думал о той минуте, когда работник библиотеки официально доложит командиру об отсутствии секретного документа. Первым, глядя на мою жалобную физиономию, не выдержал Слава Майоров. Отведя меня в сторону, посоветовал:

— Тебе надо написать расписку, положить на стол и объяснить всем, что готов обменять её на свою Инструкцию.

— Расписку? А что я должен там написать?

— Ругать сам себя, насколько позволяет твоя фантазия, иначе заставят переписывать.

— Слава, подскажи, какой, хотя бы примерный, текст?

— Ну, например, я, такой-то, будучи в трезвом уме, но потерявший всякое чувство бдительности, как последний разгильдяй, сознаю всю глубину своей вины и тех последствий моего проступка, которые могут возникнуть в то время, когда сохраняется звериный оскал империализма, и заверяю подателя моего документа, что по его первому требованию готов поставить в любое, удобное для него, время и в любом месте 0,5 литра сорокоградусной.

Когда я всё добросовестно исполнил и объявил, ко мне, под общий дружеский смех, подошёл подполковник С. Лаврентьев, отдал злополучную Инструкцию, спрятал в карман моё «сочинение» и посоветовал:

— Будь повнимательней, в следующий раз такса возрастёт. И не забывай, если документ «подберёт» работник соответствующих органов, можешь лишиться допуска к работе в режимной части. И тогда, сам понимаешь, не видать тебе испытательной работы, как своих ушей.

Сталь Александрович начал лётную работу в ГК НИИ ВВС достаточно молодым, и на тот момент, в среднем возрасте, по опыту работы негласно относился к когорте «стариков». Выше среднего роста, плотного телосложения, с крупным мягким лицом и зачёсанными назад редкими русыми волосами, он казался внешне добродушным, но в его глазах можно было прочесть этакую умную хитринку. «Старики» между собой иногда говорили «хитрый Сталь». Но это было не в прямом смысле слова, имелись в виду его чуткая настороженность и предусмотрительность при выполнении испытательных полётов, оберегавшие его до сих пор от попадания в аварийную обстановку. Успешно заканчивая государственные испытания Су-15 в качестве ведущего лётчика, он уже готовился к испытаниям новой опытной машины — лёгкого бомбардировщика Су-24.

В коллективе могли не только воспитывать, но и дружески подшучивать друг над другом. Однажды, торопливо переодеваясь для выполнения высотного полёта, я не надел поверх высотно-компенсирующего костюма лётную куртку. Вернувшись после полёта, переоделся в военную форму и присел к остальным пилотам, увлечённо слушавшим очередную «байку». Новый, только что прибывший лётчик удивлённо уставился на мой погон:

— У вас что, все капитаны носят звёзды таким образом? Я покосился на своё плечо: все четыре звёздочки были расположены в одну линию, как в Польской армии.

— Да, — смущаясь под насмешливыми взглядами окружающих, ответил я, только не все, а особо отличившиеся.

Присутствующие засмеялись, одобряя мой ответ, а несколько позднее один из них прошептал мне на ухо:

— Сынок, аккуратным нужно быть везде — такая у тебя профессия.

Был у нас один лётчик-армянин, Норайр Вагинакович Казарян, а среди своих попросту Норик. Про него говорили: «Наш Казарян — самый храбрый из армян». Он легко летал на всём, несмотря на свой явно небольшой рост.

— Норик, — обратился к нему как-то один «юморист», — а я знаю, как ты тормозишь на посадке, когда садишься на Ту-128.

— Как? — спросил тот, уже чувствуя подвох.

— Стоя, ведь сидя ты до педалей не достаёшь.

Последние слова потонули в громком хохоте окруживших их зрителей. Казарян, любивший рисовать живописных котов двумя росчерками пера на всём, что попадёт под руку, включая сидящего рядом соседа, не замедлил поместить одного из них на тыльной стороне новой фуражки шутника. Но в первый же морозный день, когда по команде «Две минуты» лётчики кинулись к выходу, на бегу надевая шинели, Норик обнаружил, что его шинель «заперта» через петлицы огромным амбарным замком. Вернувшись весёлыми с обеда, все обнаружили, что маленький армянин допиливает ножовкой толстую дужку замка.