Семеро с Голгофы - Энтони Бучер

– Чай пить, – не стал скрывать Мартин.

– Как хорошо, что в Штатах все еще есть люди, ценящие эту привычку, а? Я уж и сам собрался выпить глоток где-нибудь здесь.

Мартин не растерялся:

– Может, присоединишься? – предложил он. А что, подумалось ему, болтовня Уортинга вполне может отвлечь Синтию. Ну а бедный Ричард живо откликнулся на предложение, не подозревая, какими последствиями, какими душевными страданиями и чисто физическим страхом окажется чревато это его мгновенное согласие.

На протяжении всего недолгого пути до дома Синтии Уортинг, не умолкая, болтал, а Пол бросал на Мартина укоризненные взгляды. Это был бойкий разговор ни о чем, обильно нашпигованный разного рода междометиями, перемежавшимися время от времени крепким словцом, что долженствовало засвидетельствовать, что Уортинг – настоящий мачо.

Перед домом он остановился и, завороженный ужасом, посмотрел на тротуар.

– Бедный старикан, – простонал он. – Подумать только, лежит сейчас… И это пятно. Как ты думаешь, старик, это кровь?

В ответ Мартин заметил, что, с его точки зрения, это собачий кал, но облек свое замечание в безупречно англо-саксонскую форму, что заставило Уортинга слегка поморщиться.

– Право, старик! У меня мурашки по телу. Курнуть не дашь?

Мартин извлек портсигар, и в тот самый момент, как он протянул его Уортингу, на крыльце появилась Синтия:

– Ну что, войдете вы наконец?

Повернувшись к ней, Мартин выронил портсигар и заметил, что тот скользнул под куст, нависающий над крыльцом.

– Заходите, – бросил он спутникам, – а я найду эту штуку и присоединюсь.

Прошло несколько минут, прежде чем Мартин вошел в гостиную. Мэри Робертс тщетно пыталась остановить поток воспоминаний Уортинга о том, как он играл в Канаде в регби, так что появление Мартина оказалось весьма кстати. Это был красивый выход. Грязные следы на коленях безупречно чистых во всем остальном фланелевых брюк, в волосах застряли тонкие веточки. Но портсигар благополучно вернулся на свое место, а в другом кармане еще более благополучно покоилось нечто, болтавшееся до того, как он его увидел, на ветке, с невидимой стороны куста, то, что просмотрела полиция, увлеченная поисками орудия убийства. Теперь Мартин знал, где Курт Росс потерял ключ – знак принадлежности обществу «Фи Бета Каппа».

– Без двадцати, – объявила Мэри Робертс, нарушая внезапно наступившее молчание. Последовала, как обычно бывает в таких случаях, сверка часов и общий гул: как странно, мол, тишина всегда наступает либо без двадцати, либо в двадцать минут чего-то. И снова все замолчали.

– Знаешь, Мартин, – заговорил после паузы Алекс, мужественно решивший подбросить дровишек в потухший костер, – я тут все думаю, что это за пьесу ты написал, что вы ставите в Малом.

– Я бы не сказал, что это моя пьеса. Я просто перевел ее. А написал пьесу испанец, Хосе Мария Фонсека. Последний из романтиков начала двадцатого века. Очень сочная, не без непристойностей. Озаглавил автор пьесу «Don Juan Rеdivivo». Роскошное название, но толком перевести его я так и не смог и остановился на «Возвращении Дон Жуана».

– И Пол у тебя звезда? – с некоторым скепсисом в тоне осведомилась Синтия.

– Да, но вместе с тем он ученый-историк. Сейчас занимается исследованием легенды о Дон Жуане.

– Правда? Расскажите нам про нее, Пол! – Не то чтобы Мэри была так уж интересна легенда о Дон Жуане, но из суеверия ей не хотелось, чтобы вновь установилось мертвое молчание на сей раз в двадцать минут чего-то.

Рассказ Пола оказался лаконичным и занимательным. А когда он закончил и налил себе очередную чашку чая, случилось то, чего все так ждали.

– Слушай, Пол, дружище, ты так много знаешь про всякие чудные вещи, может, поделишься, что означает этот символ? – Конечно, это был Уортинг, кто же еще? Только тут, слишком поздно, Мартин вспомнил, что не предупредил его.

– Что за символ? – небрежность, с какой Пол задал этот вопрос, показалась несколько наигранной.

– Что за символ! Какого черта, а то вы все не знаете, – эта бумаженция с рисунком, которую нашли рядом с телом доктора Шеделя.

Ну, все, подумал Мартин. Казалось, у Синтии побелели губы, настолько сильно, будто перекусить решила, она впилась в чашку. Алекс и Пол посмотрели на Уортинга с откровенной враждебностью. Наступила тишина, и никто даже не подумал, что сейчас еще не двадцать, а пять минут чего-то.

Мэри первой прервала молчание.

– О господи, – с усилием заговорила она, – дурака-то валять не надо. Всем известно, что бедняга мертв, как всем известно, каково нам с Синтией было найти его у крыльца этого дома. Так отчего бы не сказать об этом открыто?

Все почувствовали облегчение. Синтия отставила чашку и потянулась за сигаретой. Она выдавила из себя улыбку и, постукивая мундштуком по столу, ровно спросила:

– Ну так как, Пол, поделишься?

– Чем?

– Известно тебе что-нибудь про этот символ?

– Странно слышать от тебя этот вопрос. Весьма возможно, я единственный в Беркли, кому известно, что он означает.

Это спокойное заявление вызвало именно ту реакцию, о которой Пол, возможно, мог только мечтать.

– Ну, не единственный, – поправил его после секундной паузы Мартин. – Есть еще тот, кто направил это послание.

– Не уверен, Мартин. Полагаю, что и ему, вполне вероятно, неведом исчерпывающий смысл Семерых с Голгофы.

При слове «Голгофа» Мартин вдруг понял, отчего рисунок с самого начала навел его на мысль о кресте. Он представил себе геральдическую фигуру, поставленную на три ступени.

– Крест Голгофы, – пробормотал он.

– Вот именно, – подтвердил Пол. – Я молчал, потому что, как справедливо заметила Мэри, валял дурака. Но уж поскольку все мы сняли табу с этой темы, могу, если угодно, поведать историю этой символики.

Послышался общий гул согласия, за которым последовала мгновенная пауза, когда все зажигали сигареты и трубки, а Мартин машинально теребил в кармане ключ. Пол начал повествование.

– Должен предупредить, – сказал он, – что история эта длинная, рассказывать ее можно до конца дня. Так что, если кто не готов слушать так долго, пусть идет, а еще лучше – бежит к ближайшему выходу. Таковых не имеется? Тогда приступим. Впервые я столкнулся с этим делом, когда прошлым летом занимался одной исследовательской работой в Чикагском университете. Некоторые из вас знают, что меня всегда интересовали ранние, как их называют, христианские ереси, хотя должен признаться, иные из разысканий неизменно заставляют меня саму Церковь считать павликанской ересью.

– Да благословит тебя Господь, Пол Леннокс, – прервала его Синтия, лукаво подмигнув Мартину как единственному среди присутствующих церковному прихожанину. – Ты явно заслужил приглашение на ужин. Услышь это папаша, ему бы пегие котята за столом померещились.

– Спасибо, Син. Ладно,