Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин

– Бедненький, – чуть слышно прошептала рядом Оксана; впрочем, она тоже, как и все вокруг, улыбалась.

– Ближе к вечеру прошел быстрый теплый дождик; а потом мимо проехал на ишаке – может, том самом, голосистом – какой-то аксакал. Он остановился рядом с деревом, с тутовником, в тени которого я прятался…

– Это так у нас шелковицу называют, – шепотом объяснил Холодов.

– Он не стал подходить близко, – продолжал делиться воспоминаниями полковник, – чуть поклонился, и сказал: «Я знаю, сынок – ты сейчас на посту. Тебе нельзя говорить, отвечать мне. И кушать нельзя, и все остальное. У меня внук служит под городом Горьким. Может, и ему кто доброе слово скажет; угостит чем-нибудь вкусным?!». Старик вынул из мешка огромную дыню, еще раз поклонился, и уехал. А я теперь охранял не только горы, кишлак, и весь остальной мир. Еще и эту дыню – до самой смены. Потом мы это чудо всем взводом…

Напоминаю – конец семидесятых; мне – девятнадцать лет, и я живу в самой прекрасной стране мира; советской, самой могучей и справедливой. До Афганистана еще три года… Вот какой день для меня был самым счастливым.

Кудрявцев повернулся к Оксане, и, спохватившись, добавил:

– Конечно, пока не встретил тебя!

В его лицо, и так озаренное улыбкой, словно кто-то добавил солнца – не того, злого, чьи лучи врывались в ангар, резко очерчивая светлый прямоугольник, на который никто не решался ступить, а ласкового, земного… С таким выражением лица он кивнул коменданту, командовавшему сейчас конструкцией, и уперся обеими руками в бак, полностью погрузившись внутрь себя. Ровно десять минут ничего не происходило. Сгрудившиеся вокруг люди старались не нарушать тишины даже дыханием. Наконец, в ладони Кудрявцева что-то кольнуло – мягко, ласково; так когда-то прихватывал зубами командирскую руку Малыш. И еще одна порция душевного тепла обрушилась на бак, на его содержимое. И в следующий момент произошло очередное чудо; ожидаемое, но все равно внезапное. Раскаленный добела прямоугольник у ворот ангара одним мгновением потемнел, слился с сумраком огромного помещения.

Полковник широким шагом направился к выходу. Шлем был надежно закреплен за плечами, но он не стал закрывать голову – ни от солнечных лучей, ни от других напастей чужого мира. Потому что был уверен – он, и его товарищи выйдут в другой мир, в крохотный уголок родной Земли; для каждого свой. Даже неугомонный тракторист не решился сейчас обогнать Александра. Лишь Оксана шагнула наружу в ногу с мужем – и сразу же охнула в восторге, прижавшись к нему. Кудрявцев был потрясен не меньше. Он ожидал увидеть сверху купол – прозрачный, голубой… любого цвета, сквозь который проглядывало бы солнце. Но наверху было небо – глубокое, бескрайнее, с которого светило ласковое солнышко. По небу медленно плыли облачка. И до них визуально было не сорок, максимум пятьдесят метров – это было наивысшее расстояние от земли до полотна купола – а много больше; столько, сколько и положено было для обычных перистых облаков. На волю – под небо, под совсем не жаркие лучи солнышка начали медленно выходить остальные. Потом кто-то из детей завизжал голосом, полным неподдельного счастья, и толпа хлынула широким потоком, мгновенно поглотив супругов Кудрявцевых…

Через безумно долгие полчаса Александр медленно освободился из объятий Оксаны.

– Ты не устала, родная? – спросил он, без всякого стеснения погладив большой живот жены.

– А что, по плану намечено еще одно чудо?

– Ну, как чудо? – пожал плечами полковник, – улыбаясь и отмечая, что не меньше половины горожан, ликовавших рядом, навострили уши, – скорее рутина, не менее важная, чем вот это.

Он обвел руками небосвод, начинавшийся над ними, и заканчивавшийся в километре – у противоположной стороны города. А потом ткнул себе под ноги:

– Здесь мы по-прежнему беззащитны. В любой момент может выскочить червяк, и отхватить кому-нибудь ногу.

Оксана бросила опасливый взгляд под ноги, и облегченно выдохнула. Они с Александром стояли на широкой дороге, сквозь полотно которой вряд ли сумело бы пробиться любое известное ей (и неизвестное тоже) существо.

– Кроме моего Саши! – с гордостью подумала она, – топнет сейчас ножкой, и…

Полковник Кудрявцев топать ногой не стал. Он увлек за собой жену, а за ней и большую часть горожан. Теперь Александр Николаевич остановился в другом углу ангара, где тоже ждала конструкция, аналогичная первой.

– Отсюда, – ткнул он в круглый бок приемного резервуара, – защита пойдет вниз, под землю – на глубину пятидесят метров. И уже там повернет, чтобы завершить сплошной панцырь вокруг города. Вот тогда уже никто и ничто не будет угрожать нам, даже… впрочем, об этот пока рано думать. Давайте начинать.

Кудрявцев опять уперся ладонями в бак; уже не такие торжественные в своих мыслях зрители негромко переговаривались. Полковнику этот шумок скорее помогал, чем мешал – ведь именно на защиту этих людей были направлены сейчас мысли Александра; именно эти мысли должна была уловить сейчас волшебная субстанция.

Толик Никитин тем временем объяснял, стоя в кружке любопытствующих:

– Почему именно пятьдесят метров? Решили, что этого хватит, чтобы не задеть «корни» нашего родника. Хотя кое-кто утверждает (тут он покосился на доцента Игнатова), что источник все равно иссякнет.

– Нечего искажать мои слова, – сразу набычился Роман Петрович, – я лишь сказал, что нашему источнику, как и любому другому, нужна подпитка. Прежде это были водоносные слои, или – скорее всего – атмосферная влага, просачивающаяся в почву. А здесь что? Ни того, ни другого.

Полковник как раз закончил свою десятиминутную медитацию; ощутил начало таинственного процесса в булькнувшей неслышно для всех остальных жидкости, и повернулся к доценту.

– Не спешите с выводами, Роман Петрович. Будущее покажет.

– Какое будущее? – озадачился биолог, лучший друг верблюдов, а в скором будущем (по заданию командира) – летающих овец и коров.

Но полковник Кудрявцев лишь загадочно улыбнулся. Он мог бы ответить и доценту, и другим жаждущим, но… Сегодня Александр мог позволить себе маленькие слабости. Хотя бы вот такую таинственность, которая должна была закончиться очередным сюрпризом. И она закончилась – громким стуком в двери дома Кдрявцевых, наслаждавшихся вечерним чаем; как будто на двери не было звонка, а в руке Никитина, ворвавшегося в гости без приглашения, не было рации. Последняя тут же исчезла в кармане тракториста, потому что ему нужны были две свободные руки. Ими он потащил совсем не упирающихся Кудрявцевых на улицу – под проливной дождь. На улицу один за другим выскакивали соседи – смеющиеся, и совсем не пытавшиеся закрыться от теплых струй. К Кудрявцевым подбежала, шлепая по лужам (и откуда они только взялись на идеально ровных дорожках?) Люба Ульянова. Она ухватилась за руку командира, и выпалила умоляющим голосом, глотая струйки воды, текущие по лицу:

– Александр Николаевич, товарищ полковник, а как бы так подгадать, что бы такой дождик на поля с огородами, да почаще.

– Что значит почаще, – сделал строгое лицо командир; он тоже с удовольствием глотал дождевую воду – в отличие от всех остальных он прекрасно зал, что она ничего вредоносного не несет, – ты расчеты давай. Графики, интенсивность, карту полей. Вот тогда и будем договариваться.

Ульянова уставилась в его лицо с неподдельным изумлением. Командир не стал объяснять прямо сейчас, что такая команда – ждать новых команд, и выполнять их – прозвучала в ангаре самой первой.

– Пойдем-ка лучше в дом, Люба, – пригласил он садовода, – такого вкусного чая, который заваривает моя Оксана, ты никогда не пила.

– Ага, – совсем не обидно ухмыльнулась Ульянова, – по еврейскому рецепту!

Но от приглашения не отказалась…

С тех пор каждый день полковник Кудрявцев подсаживался к баку, который стараниями Сергея Благолепова и его команды никогда не пересыхал, и вел неспешные беседы – по часу, а иногда и больше. Не с пластмассой, конечно – до такого он еще не дошел. Командир приглашал на эти беседы товарищей – одного за другим, по одному ему понятному принципу. Разговоры велись на самые разные темы – о прошлом, настоящем; о мечтах на будущее. Конечно же, о проблемах, которые видели специалисты, и мимо которых сам он мог пройти, даже не заметив. В какой-то момент полковник понял, что эти беседы не проходят бесследно; что они отпечатываются матрицей в непрерывно текущей пластмассе, и меняют свойства купола.

– В какую сторону? – спрашивал он себя, – и не находил ответа.

Только был уверен, что его собственные представление о совершенстве, о счастье, о самом лучшем для человека, кому-то могут показаться однобокими, а в чем-то даже ошибочными. Он сейчас учился у своих товарищей видеть, и создавать большие и маленькие радости бытия, щедро делиться ими с близкими людьми. И еще одну цель преследовал полковник Кудрявцев, приглашая поочередно тридцать человек. Сейчас, по истечении месяца, он, наконец, открыл эту тайну. Именно эта тридцатка – самая близкая, самая проверенная и надежная, слушала сейчас его на последнем этаже цитадели.