Кодекс Алеппо - Фридман Матти

Но пока кому-то виделись знамения, предвещавшие освобождение, другие ощущали приближение катастрофы. Когда в 1096 году набранное из крестьян крестоносное воинство на своем кровавом пути к Иерусалиму вырезало целые еврейские общины в бассейне Рейна, один из евреев написал: «Мы уповали на мир, но получили горести; мы ждали освобождения, но получили гибель». Весть об этой резне достигла Иерусалима примерно за два года до прихода крестоносцев, и можно только вообразить, какой эффект это произвело на тех, кто оказался заперт в стенах города.

Христиане, осаждавшие Иерусалим, черпали вдохновение из своей трактовки тех же самых священных книг. Согласно одному из летописцев, крестоносцы помнили, как прогневался Господь на царя Саула за то, что он пощадил вражеского царя вместо того, чтобы, следуя повелению, убивать всех, кто попадется под руку[14]. «Люди наши с обнаженными мечами быстро продвигались по городу, – пишет один из крестоносцев. – Они не щадили никого, даже если он молил о милосердии». Анонимный рыцарь видел тела, наваленные за городскими стенами грудами высотою с дома: «Никто никогда не видел и не слышал о такой расправе над язычниками, ибо они горели на погребальных кострах, подобных пирамидам, и одному Господу ведомо, сколько их там было». Французский священник Фульхерий Шартрский, приехавший в Иерусалим в декабре того же года, чтобы отпраздновать Рождество, писал, что вонь от трупов была все еще столь невыносима, что он и его товарищи вынуждены были закрывать себе рты и носы. Крестоносцы разрушили Еврейский квартал вместе с синагогами и, надо полагать, с сотнями или тысячами священных свитков и кодексов. Некоторые из уцелевших книг они забрали в качестве добычи, зная, что евреи заплатят за них хороший выкуп. Одним из уцелевших томов стал древнееврейский кодекс с тремя колонками на странице по двадцать восемь строк в колонке.

Новость о постигшей Иерусалим катастрофе быстро достигла процветающей еврейской общины в Фустате, что в дельте Нила, неподалеку от Каира. По рассказам одного из очевидцев, старейшина общины, услышав про это, совершил траурный обряд с разрыванием одежд и «плачем по убиенным и по поруганным священным свиткам». «Франки пришли и перебили всех в городе – и сынов Измаила, и сынов Израиля, а те немногие, что выжили в этой бойне, были захвачены в плен», – пишет другой еврей из Египта. Еще один описывает «великую беду», постигшую иерусалимских евреев: их синагога сожжена, а множество людей убиты или захвачены в плен вместе со свитками Торы.

Складывается впечатление, что евреев Фустата судьба книг волновала не меньше, чем судьба людей, и в переписке того времени неизменно упоминаются и те и другие. В ответ на мольбы, доносящиеся из Святой земли, эти евреи собирались в синагоге, посылали письма, собирали деньги и в течение месяца передали с посланником 123 динара и наказ «выкупить свитки Торы и [позаботиться] о выкупе Божьего народа, порабощенного Царством Зла, да истребит его Господь». Мы видим, что в этом отрывке книги стоят на первом месте. Один богач из прибрежного города Ашкелона взял заем и выкупил сто экземпляров книг Пророков, восемь свитков Торы и двести тридцать библейских кодексов. Выкупленных у франков пленников перевезли в Фустат через пустыню, так как береговую линию патрулировали военные суда крестоносцев. Многие евреи погибли в пути.

Созданный в Тверии «Кодекс» в целости и сохранности покинул разграбленный город и оказался в ссылке, в Египте. Одно из наставлений «Короны» гласит, что ее запрещено выкупать, что можно считать опережающей попыткой предотвратить похищение книги. Но это наставление не было выполнено – выкуп, разумеется, заплатили. Вместе с другими осколками иерусалимской катастрофы книга пересекла пустыню и благополучно достигла Фустата, где была передана какому-то писцу, который оставил такую запись: «Выкуплена египетской общиной и перевезена сюда из разрушенного Иерусалима, да будет восстановлен святой город».

4. Прыжок

Дочь смотрителя синагоги Бахийе повторила вопрос, как его слышала все предыдущие годы – шепотом. Хотя ей было только двенадцать лет, она знала: вокруг полно доносчиков.

– Фи тафех? А прыжок есть?

Шла осень 1948 года. Государство Израиль, независимость которого была провозглашена в мае, сражалось с объединенными силами арабских стран, включая сирийскую армию. Бахийе знала, что «прыжок» – это группа евреев, нелегально уезжающих в Израиль. Беглецы рисковали как минимум оказаться в тюрьме. Евреям не разрешалось покидать Сирию и даже переезжать из города в город; власти не желали допустить, чтобы местные евреи вливались в ряды сионистов и, судя по всему, видели в них разменную монету для переговоров, а также удобный клапан, через который выходит наружу народный гнев. Вскоре правительство стало ставить на их паспорта красный штемпель со словом мусави («мозаика») – от Моисей, то есть «еврей», – чтобы их легче было узнать. Уже распространялись сведения о том, что стало с теми, кто попытался сбежать и был схвачен, и чем дальше, тем хуже: беглецов бросали в тюрьмы, где их пытали и морили голодом. Некоторые просто не добирались до места, пропадали по дороге. И все же попытки бегства не прекращались, и для этого были причины. В августе 1948 года, за месяц или два до того, как Бахийе стала все чаще слышать про тайный «прыжок», толпа в Дамаске убила тринадцать евреев, в том числе восемь детей. В Сирии подпольно действовали израильские агенты, и находились арабы, готовые помогать им за деньги. Так что для готовых рискнуть существовали пути бегства.

Сам смотритель не стал бы покидать свой дом и разоренную синагогу. Но мать Бахийе, Грация, хотела увезти из Сирии трех подросших дочерей – Фриду, Кармелу и Рахель, боясь, что их обесчестят или похитят мусульмане. Еще недавно такое казалось невозможным, в стране существовал общественный порядок, при котором евреям была гарантирована безопасность. Но такого порядка не стало. Один из старших братьев Бахийе все организовал, и с помощью контрабандиста трех старших сестер переправили в преимущественно христианский сравнительно спокойный Ливан. Затем они пересекли пешком, через горы, северную границу с Израилем и вышли к пограничному кибуцу. В Сирии остались Бахийе и еще шесть ее братьев и сестер.

«Прыжок» Бахийе произошел в десять вечера в конце 1948 года. Прихватив лишь кошелек и свои украшения, Грация Багдади посадила детей на заднее сиденье такси. На Бахийе была только одежда. Мать подкупила какого-то солдата, чтобы он пропустил их через контрольный пункт на шоссе южнее Дамаска, а там такси высадило их у дома христианской семьи, ставшего перевалочным пунктом для тайного перехода в Израиль.

Бахийе вспоминает женщину, которая вышла из дому и приложила палец к губам. «Если вас здесь найдут, то вернут назад», – сказала она детям.

На другом такси они переправились через ливанскую границу и вышли у синагоги в Бейруте. Пол в ней был устлан матрасами, на которых сидели и лежали беженцы. Кто-то дал каждому из вновь прибывших кусочек халвы и ломоть хлеба.

«Запомните, я вас не знаю, и вы не знаете меня, – услышали они от араба, который на следующий вечер сопровождал их и несколько десятков других евреев на место сбора под Бейрутом. – Иди с детьми, будто вышла на прогулку», – сказал он матери Бахийе. Словно это обычное дело для еврейской семьи – прогуливаться ночью по ливанской земле. Он предупредил их, чтобы никто не произносил ни слова. Была зима, созревшие плоды били Бахийе по голове, пока она шла за матерью через грейпфрутовый сад. Бум, бум, бум – эти удары дочь смотрителя помнила десятилетия спустя.

Вскоре они вышли к морскому берегу. Их ждали рыбацкие лодки, и кто-то бросил девочку в одну из них как мешок с мукой. Лодка была так перегружена, что Бахийе, свесив через борт руку, могла коснуться воды. Начался дождь, и один из рыбаков сказал, что тем, кто верит, пора помолиться. Какая-то женщина плакала – не могла найти детей, которые, очевидно, оказались в другой лодке.