Вовка-центровой - 4 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

- Я не знаю, товарищ Сталин. Никогда не писал песен по заказу, они сами приходят. А на заказ ерунда получится.

- Ну, согласен, но ты всё равно попробуй. Не обижу. Попробуй. Что хорошее, если получится, не стесняйся, меня набери. Нет. Так не получится. Ну, через Аркадия Николаевича. У него получится. А тебя куда отвезти-то. Куда собрался.

- На «Динамо» в медпункт, спину прихватило. Нужно мазью намазать спину.

- Херня, не надо тебе на «Динамо», тебе ко мне домой нужно. Я ведь тоже со спиной маюсь. Сейчас приедем, и тебе Катька моя баночку выдаст. Мне отец её - маршал Тимошенко из Германии присылал. Много. Стоят, пылятся. Выделю тебе баночку. Видел я, как ты гол вчера забил. Красавец. По заслугам чемпионами стали. Приехали. Выходи.

Глава 7

Событие пятнадцатое

Все дороги ведут домой. Возможно, не туда, где человек родился, но туда, где его дом.

Иван Сергеевич Тургенев

— Дорога легче, когда встретится добрый попутчик .

Белое солнце пустыни

Поезд в Куйбышев, на который Вовка купил билет, отходил поздно вечером. Фомин, как дурак, припёрся на вокзал в половине девятого, почти за час до отправления поезда, всё шатался по генеральской квартире, места себе не находил. Да, ещё Степанида Гавриловна своей заботой утомляла. То яйца ему с собой сварит, то блинчиков напечёт, то в бумагу малосольных огурчиков завернёт. Вот в такие минуты отчётливо понимаешь, что изобретение полиэтиленовых мешочков, это и есть – самое великое изобретение человечества. Бумажные пакеты даже из провощённой бумаги огурцы изолировать от окружающего их бардака в чемодане отказывались. Рассол просочился и испачкал весь чемодан, да ладно бы просто испачкал, от чемодана теперь несло закусками за версту. Вовка их демонстративно выложил из чемодана, но получил по рукам и злополучные огурцы вновь оказались в красно-коричневом новом, купленном в Югославии, чемодане.

- Потом спасибо скажешь, - и пальцем пригрозила, заметив движении руки «племянника».

Вот, чтобы ещё чего «Стеша» не сунула ароматное, и сбежал. Дебил. Сидячих мест в зале ожидания не было. Было душно и запах от огурчиков сразу на нет сошёл, потерялся в общем «аромате» вокзала. Люди поедали варёные яйца, кто-то неподалёку от пристроившегося у стены на чемодане Вовки раздирал на куски и совал детям рыбу горячего копчения, справа два алконавта, шифруясь от милиции, употребляли из полулитровой банки самогонку, выгнанную не иначе из навоза, такой от банки тошнотворный запах шёл. Вообще, если все запахи слить в один и попытаться одним словом и охарактеризовать, то так должно быть пахнет бомжатник. Перегар, пот, да и запах мочи из туалета и от отдельных индивидов свою нотку вплетал.

Когда поезд объявили по громкоговорителю хрипяще-сипящему, то Вовка, прямо, подскочил со своего чемодана и ринулся на перрон, позабыв о спине. Спина вскоре напомнила. Уже протискивался в вагон и чемоданом зацепил за узел крикливой женщины с целым выводком детей, и тут же получил от неё толчок в спину. Может мазь, доставшаяся Фомину от самого маршала Тимошенко, и была чудодейственная, как уверял Василий Сталин, но болью прострелило изрядно.

Досталось Вовке нижняя полка в плацкартном вагоне. Он засунул под лежанку твёрдую (как спать на такой с больной спиной?) чемодан и хотел забиться в угол, пережидая сутолоку «вселения» временных жильцов, но не тут-то было. Эта самая крикливая тётка оказалось соседкой и, уперев руки в то место, где должна быть талия, поинтересовалась, а не охренел ли «дядя Стёпа», она будет с двумя маленькими детьми и одним побольше лазить по верхним полкам, как обезьяна, а здоровый лоботряс (или долботряс, Вовка не расслышал, у тётки яблоко в зубах было) занимать нижнюю полку. Уточнять лоботряс он или долботряс, Челенков постеснялся. Вдруг, третье, какое, прозвище получит. Мысль она материальна, признаешь, что ты долботряс, так им и станешь.

Хотел Фомин сказать, что он не здоровый, а больной «лоботряс», но представил это ползанье по полкам выводка всю ночь и решил, что лучше один раз пострадать и взгромоздиться наверх, чем терпеть это всю ночь и всё утро. Правда, был минус. Нет, он так и так был. Плацкартные вагоны для людей ростом метр девяносто приспособлены, ну, очень на «троечку». Ноги будут торчать поперёк прохода и товарищи, которым приспичит шляться ночью туда-сюда, будут на них постоянно натыкаться. Нижняя полка чуть шире, и там можно хоть колени подтянуть к себе и улечься на бок, а на верхней в такой позе можно и вниз сгрохотать. И головушкой о стол. Пардону просим – Фейсом об тейбл.

- Сейчас выдадут бельё, и я поднимусь на вторую полку, - пообещал Вовка и попытался отрешиться от суеты вагона, но не тут-то было. Напротив, на вторую нижнюю полку, уселся дедок, с медалями, в солдатской форме без погон, и сходу приступил к трапезе. Всё те же яйца, и всё те же огурцы солёные. И ещё что-то кислое и вонючее, что Фомин идентифицировал, как самодельный козий сыр. Запах раздражал. Проведший половину жизни в разъездах, Фёдор Челенков, наверное, вот только сейчас полностью осознал, что прогресс – это просто замечательно. Так хорошо, молния его в СССР послевоенный запулила, а ну как отправила бы в средневековую Европу с её вечными войнами и антисанитарией.

Перед тем, как завалиться на свою теперь верхнюю полку, Вовка опять намазался маршальской мазью. Если честно, то мазюка Вишневского помогала лучше, после неё намазанное место горело прямо, и эта теплота заглушала любую боль. Так, что Вовка даже пожалел, что Василия Сталина послушал и взял у него эту мазь. Эта наоборот чуть холодила, значит, была с новокаином, наверное, до каких высот достигла сейчас фармацевтика в Германии, понятия не имел Челенков. Боль тоже почти прекращалась, но через час действие импортного средства заканчивалось.

Дедок военный разделался с вонючим сыром и, отвернувшись к стенке, дал храпака. В прямом смысле этого слова. Он храпел как разъярённый буйвол. Хотя не так, храпел дедок на два голоса. Вдыхал мерзко, как разозлённый сурикет попискивая-пошипывая, а вот выдыхал, как потревоженный в болоте индийском буйвол.

Когда организмус Челенкова кое-как смирился с храпом – рёвов – пошипыванием соседа, за стенкой начался концерт. Ребёнок не хотел спать, получил по заднице, слышный даже в соседнем вагоне, шлепок и заплакал, заревел, забулькал. Долго, навзрыд. Рёв этой белуги заглушил и даже разбудил дедка, который длинно и витиевато выругался и гаркнул, чтобы «поймали тишину», а сам этим гарканием разбудил самого маленького из выводка крикливой соседки, и ни с того ни с сего тоже заревел малыш. Чтобы крик не пропал понапрасну, тётка отвесила ему затрещину, а заодно и сестрёнке его. Теперь ревели на три голоса.

Вовка бы повернулся на другой бок и закрыл голову подушкой, но даже не шевельнулся, и спина ныла и начни он переворачиваться, может и навернуться. С подушкой не лучше. От окна свистало холодны вонючим паровозным воздухом. И гарь и пыль. Уберёшь подушку, которая хоть немного щель прикрывала и можно с простудой проснуться и чёрным, как стадо негров.

Событие шестнадцатое

Дуракам нельзя давать делать доклады! Дураки должны выступать в прениях!

Виктор Ардов.

От недомолвок докладчик перешёл прямо к намёкам.

Александр Коротко.