Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Вслед за Женщиной из Бата в третьем фрагменте в соревнование вступает общительный и веселый брат Губерт (Кармелит), снисходительно похваливший Алисон за ее рассказ, в котором она коснулась ученых богословских вопросов. Сам же он собирается рассказать историю совсем иного рода. Представляющий собой очередную сюжетную интерлюдию Пролог Губерта отсылает читателя к последним строкам Пролога Алисон, где Пристав Церковного Суда и Губерт «обменялись словами», и каждый из них обещал рассказать историю, порочащую профессию другого. Соответственно Губерт «приберег для случая такого» рассказ о приставе церковного суда

А знаете вы сами:Что доброго быть может с приставами?

Неприязнь нищенствующих монахов и приставов церковного суда была тогда обычным делом, поскольку их интересы часто сталкивались — и те, и другие пытались обобрать одних и тех же людей. Кроме того, монашеские ордены имели автономию и не зависели от церковных властей в лице епископа, которым подчинялись приставы, и соответственно могли полностью игнорировать эти власти, и это лишь подливало масло в огонь. (Парадоксальным образом официально разрешенные тогда публичные дома также не попадали под юрисдикцию церковного суда, что дало повод Приставу для издевки над Губертом.) Возможно, как полагают некоторые комментаторы, брат Губерт и Пристав уже были знакомы раньше, и их вражда имела длительную историю. Но это только предположение — Чосер ничего не говорит по этому поводу, сообщая нам лишь об их вражде. И этого вполне достаточно, чтобы понять рассказанные ими истории.

Ученые не нашли единого литературного источника рассказа брата Губерта, но похожие по сюжету истории, где бессовестные вымогатели становились сообщниками дьявола, который потом забирал их в ад, были тогда широко известны по всей Европе. Подобные сюжеты часто встречались как в фольклоре, так и в пособиях для проповедей, и Чосер, как и его читатели, хорошо знал их. По мнению большинства исследователей, рассказ Губерта, опирающийся на эти источники, написан в жанре фаблио.1682 Но есть и другая точка зрения. Ученые отметили, что здесь нет характерного для жанра любовного треугольника и полностью отсутствует столь важная для фаблио эротическая мотивация действий персонажей. Скорее правы те специалисты, кто видит в рассказе образец назидательного примера1683 с элементами фаблио и ярко выраженной сатирической подоплекой.

В экспозиции к рассказу Губерт знакомит читателей с его героем. Как легко догадаться, это пристав церковного суда, «мошенник, хитрее которого не сыщешь во всей Англии». Формально он находится в подчинении у ведающего церковным судом жестокого и жадного архидиакона, наместника епископа (в русском переводе викария), которому он должен докладывать обо всех правонарушениях и вручать собранные им штрафы. Во всем ищущий собственную выгоду пристав со своей стороны управляет целым штатом осведомителей, помогающих ему найти очередную жертву и вынудить ее дать ему взятку, чтобы дело не попало в суд. Свою работу он выполняет виртуозно, таща «виновных изо всех лазеек» и получая с них «изрядный доход»:

Да, вымогательств всяческого родаНе перечислить мне в четыре года.Был нюх его на этот счет утончен,Как у борзой собаки иль у гончей.

Всю выручку от подобных сделок пристав кладет себе в карман, делясь с викарием лишь малой частью этого «изрядного дохода».

Сам рассказ брата Губерта не содержит никаких отступлений и целиком сконцентрирован на быстро движущемся к неминуемой развязке действии. Однажды, отправившись к бедной вдове, у которой он надеялся обманом выманить хоть немного денег, пристав встретил одетого в зеленое платье йомена и вступил с ним в беседу. Оказалось, что они занимаются одним делом — незнакомец назвал себя бейлифом и предложил приставу дружбу. Ирония ситуации в том, что хитрый плут пристав, привыкший ловить других, не понимает, что на этот раз он сам попал в ловушку. Однако незнакомец ведет более честную игру и на вопросы дотошного пристава отвечает прямо:

Мой добрый друг, я вовсе не скрывал,Что родом бес я, что пришел из ада,Что мне туда вернуться вскоре надо,Все недоимки на земле собрав.Ты в основном был совершенно прав:И мне дают доход грехи людские,Опять же прав ты — все равно какие.И я готов на край земли скакать,Чтоб тот оброк любой ценой взыскать.

Но и тогда пристав не заподозрил ничего дурного для себя и продолжил расспросы своего «названного брата». Так он узнал, что, в отличие от приставов, обманывающих начальство, бесы не имеют собственной власти и выполняют только «Божьи повеленья». Обманывать бесы могут только грешников и только на земле. Таково было мнение католической церкви, которое пристав должен был бы знать и сам. Тем не менее, он не перестал задавать вопросы. В конце концов, по-прежнему не видя никакой опасности, пристав поклялся незнакомцу в верности и предложил делить доходы пополам. Отныне в поисках очередной жертвы глупый и жадный пристав и его «названный брат» едут уже вместе.

Приехав на окраину городка, где жила вдова, они увидели крестьянина, чьи лошади, везущие сено, увязли в грязи. С досады крестьянин обругал лошадей:

Да чтоб вас черт побрал с хвостом и гривой,А заодно и весь дурацкий воз.

Пристав тут же предложил поймать крестьянина на слове и забрать лошадей и воз, но бес не согласился, зная, что тот сказал это лишь в сердцах, не думая так на самом деле — его истинные намерения (entente) были совсем иными: «Кричит одно он — думает другое». И действительно, через минуту крестьянин уже благодарил лошадок за работу, благословив их именем Христа.

Иное дело бедная вдова, у которой пристав за неимением денег решил отнять сковородку. Она кричит и думает одно и то же:

Иди ты в ад с моей сковородой,Пусть сатана подавится тобой.

И все же вдова дает ему последний шанс покаяться, но жадный пристав, требуя свое, не хочет и слышать о покаянии.1684 И тогда, дождавшись своей минуты, в игру вступает бес, который тут же уносит пристава в ад, где, по мнению Губерта, таким, как он, и место.

В третьем фрагменте, как и в первом, рассказы явно связаны между собой. Дело здесь не только в словесной перепалке Губерта и Пристава, вклинившейся в конец «Пролога Женщины из Бата», или в ее пренебрежительном отзыве о нищенствующей братии в начале ее истории, хотя эти отступления композиционно скрепляют фрагмент воедино. Но тут есть также и тематические связи. Это особое внимание к обещанию, к клятве, к силе сказанного слова, которое играет столь важную роль как для рыцаря в истории Алисон, так и для пристава в истории Губерта. Однажды данного слова нельзя вернуть назад, в чем и убеждаются герои на собственном опыте. Если рыцарь встретил меняющую свой облик старуху, то пристав познакомился с «названным братом», принимающим на земле «какой угодно вид». Некоторые критики видят здесь попытку поквитаться, своеобразный ответ Губерта на презрительные слова Алисон о нищенствующей братии. У нее — уродливая старуха, ставшая красавицей, у него — мерзкий бес, до поры до времени скрывающий свое безобразие. И, наконец, если рыцарь сумел понять свои ошибки и исправиться, то пристав по контрасту неисправим, за что и получил по заслугам.1685 И, конечно же, рассказ Губерта готовит почву для следующего за ним рассказа Пристава о нищенствующих братьях, где сатира заземляется в гораздо более откровенной степени.

Такая приземленность отчетливо видна уже в Прологе разъяренного Губертом Пристава, написанном в жанре весьма популярной в эпоху Средних веков сакральной пародии, которая, по словам М.М. Бахтина, «была освящена традицией и в какой-то мере терпелась церковью».1686 Пристав вывернул наизнанку благочестивую легенду, которую привел Цезарий Гейстербахский в широко известной тогда книге «Диалоги о чудесах» (XIII век). У Цезария монах-цистерцианец, попав на небо, не смог найти там своих собратьев, пока Дева Мария не подняла свой покров, которым она охраняла цистерцианцев. У Пристава все ровным счетом наоборот. Некий монах, попав в ад, не может найти там нищенствующих братьев до тех пор, пока сатана не приподнял свой широкий, подобный парусу хвост:

И полуверстной вереницей мимо,Как пчелы, коим стал несносен улей,Тыщ двадцать братьев вылетело пулейИз дьяволова зада и в облетОмчали роем темный свод.

Перед нами яркий пример характерной для средневековой карнавальной культуры логики «обратности», разнообразных пародий и травестий, профанаций, шутовских увенчаний и развенчаний, описанных М.М. Бахтиным. Эта логика, равно как и обращение к телесному низу, наилучшим образом готовит читателей к главному сюжетному повороту рассказа Пристава.