Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

— Черт с ними, с продуктами! — бросил Тэрада. — Не в этом дело. Но какой негодяй! А еще офицер!

Лицо Кадзи внезапно осветилось улыбкой.

— Тэрада, в тот вечер, перед боем, ты не очень почтительно держался с офицером, а?

Тэрада досадливо потупился.

— А сегодня приветствовал по всей форме… Выходит, как бы это сказать, нам с тобой нужно было для этого хорошенько поголодать, а?

— Кто-то идет! — крикнула Тацуко.

Спрятавшись за деревьями, они приготовились к обороне. Но человек бежал открыто. Не похоже, чтобы он замыслил дурное. Судя по его энергичным движениям, это был не изголодавшийся беженец из какой-нибудь разгромленной части, вроде Кадзи с товарищами, а один из отряда, с которым они столкнулись.

— Наверно, поняли, что нехорошо обошлись с нами, и хотят вернуть! — прошептала Тацуко.

— Вряд ли! — усмехнулся Кадзи. Солдат подбежал прямо к нему, улыбнулся во все лицо.

— Здорово, Кадзи! Не узнаешь?

Кадзи недоуменно уставился на него. «Госпиталь? Ну, конечно, госпиталь…»

— Тангэ!

— Он самый!

Солдат первого разряда Тангэ, единственная живая душа, с которым Кадзи мог, не таясь, откровенно разговаривать в госпитале! Впрочем, нет, была еще сестра Токунага с мягким голосом и усыпанным веснушками лицом…

Тангэ вытащил из вещевого мешка четыре пачки галет.

— Ешьте! Ну и оброс же ты! Я сразу и не признал!

Они набросились на еду.

— Я было думал — подойду, когда ты закончишь разговор с капитаном, — объяснял Тангэ. — Вдруг слышу — как бабахнет! — Танга засмеялся. — Может, ты и правильно поступил, да только, видать, здорово ты переменился!

— Переменишься, когда за тобой охотятся, да и сам только знаешь, что убивать… — без улыбки ответил Кадзи. — А как тебе удалось уйти от них? — он показал в сторону лагеря.

— Сказал, иду за водой…

— А…

Тангэ взглянул на Кадзи.

— А вы куда?

— На юго-запад. По моим расчетам, на этой линии должен находиться город Дуньхуа. Вот туда.

Тангэ кивнул.

— Я… с вами, — решительно сказал он. — Добраться бы до Фушуня, там у меня много знакомых, устроимся как-нибудь… Остальные не возражают?

Никто не возражал. Четыре пачки галет в такую минуту — это дар самого бога счастья.

— Окапываться на корейской границе да вести там «долговременное сопротивление» — ну нет, это не для меня!.. — сказал Тангэ.

— Тогда пошли! — Кадзи встал.

Маленький отряд — теперь их стало семеро — двинулся вперед. Говорить не хотелось. Долго шли молча.

— Война-то, наверно, уже окончилась, — сказал Кадзи, вглядываясь в лицо Тангэ. — Что-то с нами будет, а?

— Должна бы кончиться… — Тангэ тоже не знал, что Япония уже объявила капитуляцию.

— Послушай, а о ней ты ничего не слыхал? Что с ней? — неожиданно спросил Кадзи, и Тангэ не понял, о чем это он. — Ну, о ней… О сестре Токунага, — объяснил Кадзи.

«Вот странный парень, — подумал Тангэ. — Как это в нем сочетается дерзкая угроза офицеру, свидетелем которой они были несколько часов назад, и вдруг самые неожиданные воспоминания…»

— Встретил ее раз, когда отступали…

Кадзи молчал, весь обратившись в слух.

— Нас послали в сторожевое охранение. А почему лазарет не эвакуировали вместе с начальством — не знаю. Когда мы отступали, встретили грузовик — застрял на дороге. Медсестры просили взять их с собой, а мерзавец Нагата отказался — дескать, нам предстоят бои… На самом деле просто лишних ртов побоялся…

— И она там была?

Тангэ кивнул.

— В кузове сидела. Поклонилась мне… «Доведется ли еще встретиться?» — спросила она, когда они расставались. И на этом всему конец…

— Ну и как она выглядела? Бодро?

Бессмысленный вопрос! Он больше не стал спрашивать, пошел быстрее.

— Да не спеши ты так, — попросил Тангэ. — Темно уже, люди отстанут, заплутаемся… Вот ты спросил, что теперь с нами будет? — неторопливо продолжал он. — Все зависит от того, в чьих руках окажется власть после войны… — Тангэ пытался отвлечь Кадзи от воспоминаний, которые мучили того, он видел… — Конечно, лучше б всего, если бы демократические силы объединились и навели порядок в послевоенной Японии…

Кадзи посмотрел на него долгим взглядом. Он собирался с мыслями.

— Демократические силы? А где ты их в Японии видел? — вырвалось у него резче, чем он хотел. В другое время он иначе отнесся бы к словам Тангэ. Но сейчас нервное напряжение после стычки с капитаном, усталость и голод окончательно вывели его из душевного равновесия, а то, что он услышал о сестре Токунага, наполнило сердце безудержным гневом. — Подавляющее большинство — типы вроде меня, а то и похуже! Ни на что они не способны! Не могут даже сохранись собственное достоинство…

— Ну зачем так мрачно! — Тангэ улыбнулся. — Борьба только начинается.

— Да брось ты! — устало отмахнулся Кадзи. — Вот призвали нас в армию, и мы воевали. Потом нас разбили, и теперь мы бредем здесь, злые, голодные… Нагромождали одну несуразность на другую. И чего ради? Спасали каждый свою шкуру — и только… Так как же нам теперь возвращаться, с каким лицом? Прежняя наша жизнь полностью разрушена. Вот ты говоришь: строить жизнь заново… А как, я тебя спрашиваю. Да и кто за это возьмется?

— Не понимаю, что ты хочешь сказать, — после небольшой паузы сказал Тангэ.

— А что, разве я непонятно выразился? Я имею в виду то «строительство новой жизни» после войны, о котором ты сам говорил. Много ли найдется людей, у которых есть моральное право браться за такое строительство? А ответственность за войну? Это, по-твоему, пустяки? Вот я, например, несу я ответственность за эту войну?

Сейчас он идет вперед просто для того, чтобы жить. Да и то, если бы не Митико, если б не тревога о ней, и жить-то ни к чему. А какая она будет, эта самая жизнь, кто скажет? Будет в ней какой-нибудь смысл? Может быть высокая, прекрасная цель? Ему хочется, чтобы была. Но ведь он убивал и шел вперед, бросая на произвол судьбы умирающих. Ради этой жизни? Ему и дальше еще не раз придется поступать так же… И противоречие это возникло не сегодня, оно существовало уже давно, пусть по-иному, на другой лад, но существовало. Так кто же поверит, что в один прекрасный день сердце внезапно вновь обретет мир и покой?

Тангэ молчал. «Этого человека нужно как можно скорее накормить досыта, — думал он о Кадзи. — Он изголодался не только телом, но и душой…»

У крутого обрыва уже глубокой ночью Кадзи подозвал к себе Ямауру.

— Взгляни-ка, как по-твоему, что там?

На противоположном склоне, отделенном долиной, отлого тянулось вверх ровное, темнеющее даже сквозь мрак пятно. Издали его можно было принять за лес, а при желании — за поле.

— Поле… — немного спустя ответил Ямаура.

— Какое?

— Если это просо или овес, не стоит пробираться туда, зерновые еще не наливались.

— Похоже на кукурузу…

— Хорошо бы!.. Кадзи машинально сглотнул, но слюны не было, во рту пересохло. — Километра три будет? Да нет, меньше, пожалуй… Ну, еще один последний бросок!..

— Не могу больше, сил нет… — простонала Тацуко.

— Если это не кукуруза, я начну землю жрать… — сказал Хикида.

— Тангэ, уж потрудись, иди первым… — попросил Кадзи. — А я пойду замыкающим, буду подталкивать ее в спину. — Он встал за Тацуко.

Тангэ пошел впереди.

— Ну, двинули! Стисни зубы и шагай, слышишь! — Кадзи подтолкнул Тацуко. — За ручку тебя вести некому, так и знай!

Тацуко падала чуть не через каждые десять шагов. Но всякий раз со стоном поднималась.

В долине текла речушка, узкая, холодная и глубокая — по грудь. Тацуко вода дошла бы до шеи. Передав винтовку Хикиде, Кадзи поднял женщину себе на спину. В воде она весила меньше. Кадзи споткнулся, упал и оба наглотались воды. Снова поднять ее на спину уже не было сил. Она только цеплялась за него заледеневшими руками, даже не пытаясь встать на ноги. Осталось пройти каких-нибудь пять, самое большее — десять шагов, но Кадзи показалось, что он не дойдет. Он несколько раз оступался, с головой окунаясь в холодную воду.

Хикида сказал уже с берега:

— Ишь, баловаться вздумали, дьявол вас забери?

Наконец Кадзи вытащил Тацуко. Он едва стоял на ногах.

— Ты-то, конечно, бросил бы ее еще в тайге! — сказал он Хикиде.

— Поле! — кричал Тангэ откуда-то спереди. — Идите сюда скорее!

— Да, это было поле. Как правильно определил Ямаура, кукурузное поле. Они ворвались в него, точно стадо диких кабанов.

Задыхаясь, с бьющимся сердцем, рвали, крушили. И все зря. Початки еще не созрели. Крохотные зерна, величиной с просо, — и только! Сладковатый вкус сырой зелени… Влажная мякоть, похожая на прикосновение человеческого тела.

Ну и что, все-таки еда. При желании можно есть и самые початки… Никто не обмолвился ни словом. Мягкие початки налиты сладковатым соком… Выглянула луна, осветив семерых хищников, поглощенных опустошением посевов.