Картахена (2-е изд.) - Лена Элтанг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выходит, что сказать мне по-прежнему нечего.
Не могу же я признаться старику, что выставил его внучку из города. Сначала забрался в ее постель, потом протиснулся в ее прошлое, заставил устыдиться и убежать. Потому что я давно не вижу людей, их заслоняют персонажи, которыми я желаю двигать, будто полыми фигурами в шахматном павильоне. Потому что мне хочется переходить от одного дня к другому, не теряя безмятежности, пропуская людей сквозь себя без лишних затей и смыслов. Потому что поле f7 открыто, уязвимо и привлекает врагов.
Пересекая площадь, Маркус почувствовал жажду и купил у разносчика картонный стакан с верментино, вино было намного лучше вчерашнего, его налили из бочонка, в котором приятно потрескивали кусочки льда. Скамейка была занята детьми, так что он сел под одной из войлочных пальм на землю.
Вчера на автобусной станции я встретил синерукого джамбля, которого так хотел увидеть, он оказался женщиной, живой и красивой, и я скиксовал. Принялся суетиться, лукавить, даже торговаться: oggi a me, domani a te. Пожадничал, как всегда.
Разносчик сидел на своем бочонке и грыз ледышку, задрав голову и щурясь в ясное, промытое небо над холмом. Почему я счастлив, подумал Маркус, доставая такую же ледышку из своего стакана и катая ее за щекой. Я же кругом виноват, я чувствую себя алхимиком-неудачником, выходящим из каморки, забитой калильными колбами, с куском свинца в горсти.
В делах любви должна быть легкая примесь мошенничества, вот что все они знают, а я не знал. Дело не в том, что с кем происходит, и даже не в том — зачем, а в тех крошках ледяного жаркого времени, которые сыплются на пол, пока ты лущишь слово, вот что они знают, а я не знал, хотя мнил себя владельцем всех слов.
Ты не поймешь этих людей, говорила Паола, когда они лежали в овчарне на холодном полу, и я их не пойму, хотя мы одной крови. Жизнь в деревне связана с погодой крепко-накрепко, будто плети виноградника с деревянной опорой: лавина сползает с гор и отрезает дорогу, или жара иссушает ручьи, и надо носить воду на огороды, или собаку укусила змея, или молния испепелила дерево, да чего там — каждый день какая-нибудь дрянь да случится. Жизнь на них нападает, а они защищаются, понимаешь?
Вкус кажется крестьянам привкусом, а привкус кажется излишеством. В отличие от нас, они лгут естественно, спокойно берут все, что плохо лежит, и совершенно лишены жалости к ближнему. Помочь они помогут, придут с тяпками, если у тебя живую изгородь разметало градом, но сочувствовать тебе не станут. Бог тебя заметил, изничтожил твои кусты, вот и хорошо, радуйся, начинай все сначала.
* * *Начинай все сначала. Черта с два. Он допил вино и выбросил картонку в урну; разносчик тут же помахал ему рукой, предлагая еще стаканчик. Площадь казалась до странности пустой после всех процессий, за которыми он ходил здесь несколько дней подряд: чисто выметенный песок, сизая брусчатка, отмытая с мылом.
Свет лежал толстыми слоями на мостовой, на смоляных камнях вокруг клумбы, на железных столиках кофейни, горячий свет плескался повсюду: в этих краях Паскетта всегда притворяется июльским днем. Банка с краской оттягивала левую руку, крышка, которая и так держалась на честном слове, окончательно отвинтилась, из-под нее сочились мелкие алые капли, и пакет с арабской вязью уже промок с одного угла. Через десять минут я приду в гавань, подумал он, и Пеникелла улыбнется мне всем своим крестьянским лицом: запекшимся ртом, глазами цвета незрелого крыжовника, даже носом, на кончике которого сидит не то коричневая мушка, не то царапина.
Внезапно ему стало холодно, и он ускорил шаг. Поднялся ветер, облака мягко расступились над вершиной холма, небо между ними оказалось по-зимнему прозрачным. Тонкие разлапистые ели на скале чернели, словно рыбьи косточки на стеклянной тарелке.
Я хотел бы чувствовать себя богом из машины, думал Маркус, любимцем Еврипида, спускающимся с театрального потолка под торжествующими взглядами хористов, разрешающим все споры, насыщающим голодных, разъясняющим будущее. Но в этой истории я напортачил. Придется просить прощения.
Кусты жасмина, посаженные вдоль ограды кладбища, за ночь так плотно покрылись цветами, что казались заснеженными, у входа толпились старушки с венками, сплетенными из пальмовых листьев, одна из них, показавшаяся знакомой, окликнула его и указала рукой на землю. Маркус посмотрел вниз и увидел цепочку ровных блестящих капель, похожих на рассыпанные ягоды брусники.
Арабский пакет размок и порвался, а жаль, ему хотелось посмешить старика поговоркой. День радости краток. Маркус остановился, переложил трубку в карман джинсов, свернул испачканный пакет и сунул его в железную урну у ворот кладбища. Все не как у людей, подумал он, стараясь держать тающую, будто мороженое, банку подальше от белой рубашки.
Выходя на дорогу, ведущую вниз, к портовым воротам, он вспомнил, где видел старушку раньше: она была кастеляншей в «Бриатико», вечно ходила с надутым видом. Торгует теперь лавровыми венками, дожидаясь, наверное, того дня, когда гостиница откроется снова. А в гостинице хозяйничает призрак со свечой, которого видно только с клошаровой лодки, если стоять на корме.
Маркус невольно задрал голову, чтобы взглянуть на холм, что-то легкое, пушистое мазнуло его по лицу, он отмахнулся, будто от мошки, но это повторилось снова, и вот уже целая стая мошкары мягко опустилась ему на рукав.
Да нет, какой там призрак, я сам посадил этот призрак на автобус в воскресенье после полудня. Теперь «Бриатико» пуст, скоро он зарастет терновником, будто замок спящей красавицы. Сейчас приду в гавань, засучу рукава, приклею трафареты вдоль борта и начну махать кисточкой. Как он там говорил? Нельзя под одним и тем же именем гнить у причала и выходить в открытое море. Мы напишем название, потом полюбуемся на него с причала, а потом сходим к самоанцу за бутылочкой и устроимся на корме. Вот тогда я и расскажу Меркуцио, как обстоят дела. Скажу, что оплошал, что прошу прощения. А там видно
