В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Я вцепилась в гриву, Эрик вскочил на спину коня позади меня. Конь встал на дыбы. Я схватила его за шею и, если бы Эрик не удержал меня за платье, наверняка бы упала.

— Поводья! — приказал он.

— Они еще привязаны, я…

— О Один, только этого не хватало…

— Вот они, держи! — услышали мы голос моего отца, он вместе со своими людьми пытался освободить ход, который Эрик в спешке закидал палками. — Быстрее работайте, дураки, вы же видите, они убегают!

Я повернулась в седле и встретилась с темным и загадочным взглядом Эрика. Мой отец был жив.

— Держись крепко, любимая, — произнес Эрик, наклонившись, чтобы взять поводья.

— Держите их, черт возьми, держите их, олухи, ну! — кричал мой отец.

Камень просвистел у самых наших голов. Быстрым движением Эрик отрубил поводья своим кинжалом, концы упали вниз. Прижав меня к седлу, он схватился за него и пустил коня во весь опор. Освобожденный от пут, он опять встал на дыбы — один из нападавших, тот, что стоял особенно близко, издал под копытами предсмертный крик, ну а мы поскакали прочь. Страх не оставлял нас; казалось, за нами гнался сатана.

Конь без труда прокладывал себе дорогу в лесу. Эрик, натянув поводья, заставил его скакать во весь опор. Тесно прижавшись к любимому, вцепившись пальцами в гриву, я почти уже не волновалась, я была благодарна коню, спасавшему нам жизнь.

Глава 18.

Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать.

Мне показалось, что толстая муха села на кончик моего носа. Я попыталась смахнуть ее, решившись открыть глаза. Болела каждая косточка, я чувствовала себя такой же древней, как Мафусаил. Руки мои коснулись чистого покрывала. Постель, на которой я лежала, пахла свежим сеном, плотная простыня не давала соломе колоть мою спину. Через небольшое окошко был слышен приглушенный шум с улицы. Женский голос предлагал свежие паштеты, слышно было, как ржала какая-то лошадь. Кудахча, куры разбежались в разные стороны, когда подкатила повозка, остановившись возле дома.

Я повернула голову. Где я? В свете масляной лампы, висевшей на стене, я обнаружила, что нахожусь в небольшой чистой комнате. День это или ночь? Я потеряла счет времени.

С трудом я приподнялась на локтях. И поняла, что была не одна. На деревянном чурбачке сидел, прислонясь к стене, Эрик и полировал свой меч. Энергичным движением он провел тряпкой по сверкавшему клинку туда-сюда, туда-сюда, — предварительно дыхнув на него, потом принялся за рукоятку. Почувствовав, что я смотрю на него, он поднял свой взгляд.

— Добрый вечер, воительница. Я уже подумал, что ты не проснешься никогда. — Он улыбнулся и положил меч на колени.

— Долго ли я спала?

— Двое суток, дорогая. Хозяйка даже спросила, жива ли ты еще.

— Где мы? И…

— Мы в Кёльне, на моем постоялом дворе, и лежишь ты в моей кровати, которую ты вовсе не желаешь покидать. Ведь так? — Он улыбнулся. — Не хочешь ли ты поесть? Кума Анна приготовила восхитительного жареного цыпленка, нельзя не отметить и вкуса предлагаемого ею пива. Сейчас принесу…

Жареный цыпленок! У меня потекли слюнки.

— Нет!

— Но ведь ты же голодна!

Он встал и медленно подошел ближе. Помещение стало казаться совсем невысоким, когда он выпрямился во весь рост.

— Я думаю… Я ничего не хочу есть. Я пощусь.

Боже правый, перечня моих грехов хватит теперь до самых моих последних дней, но сейчас я должна быть сильной. Господь видит тебя, Элеонора! Стыдясь, я повернула голову к стене. Холодная дрожь пробежала по моей спине, будто ниспосланная самим Богом, чтобы предостеречь меня. Хватит грешить. Архидьякон говорил, что нужно упражняться в скромности и умеренности, каяться и совершенствоваться, и тогда Господь будет ко мне благосклонен. Я сбежала из дома, беременна ребенком, зачатым вне брака от язычника… Он никогда не простит меня. Зарывшись лицом в подушку, я прикусила большой палец. О пресвятая дева Мария, смилуйся надо мной!

— Элеонора, посмотри на меня. — Его голос прозвучал необычайно серьезно. — Ты все еще постишься?

Он осторожно присел на узкое ложе, и я увидела его лицо. Белокурые пряди волос свисали ему на лоб; он торопливо убрал их. Его глаза, полгода не дававшие мне спать спокойно, потому что были такими голубыми и полными жизни и могли читать мои мысли, теперь, казалось, смотрели мне прямо в сердце.

— Архидьякон наложил на меня епитимью, — запинаясь, пробормотала я. — Он… он сказал, что Господь лишь тогда простит меня, когда я буду соблюдать пост и сдерживать свои страсти. Он…

Голос выдавал волнение. Не обманываю ли я сама себя? Ложь, все ложь, я была великой грешницей…

Эрик окинул меня долгим взглядом, задумчиво и серьезно; он изучал мое лицо, осунувшееся, с впалыми щеками и тусклыми волосами; не скрылся, конечно, от его внимания и выпавший зуб. Я тяжело вздохнула.

— Почему ты должна была страдать? — Тихо спросил он и, как в те далекие уже дни, провел кончиками пальцев по длинному шраму. — Ты больше не должна страдать. Никогда больше. А теперь я хочу принести тебе вкусной еды.

— Я ничего не могу есть, — смущенно пролепетала я, сцепив руки. — Я не могу… мне запрещено… я…

Но тут его указательный палец оказался прямо перед моим носом.

— Сейчас ты съешь все, что я принесу тебе, — сказал он, прося или, нет, почти приказывая.

Указательный палец, дотронувшись до моего носа, скользнул по моим губам, повторив их очертания.

— Если архидьякон велел тебе поститься, то я снимаю его повеление. Я сын короля, — змея на его руке оказалась перед самым моим носом, — и любимец богов. Ты станешь есть. — Рука исчезла, и Эрик склонился надо мной. — Элеонора, ты должна есть, иначе не перенесешь трудностей долгого пути. Нам предстоит длинная дорога, ты даже не можешь представить себе, какая длинная, и тебе просто необходимы будут силы. — Он взял мою руку в свою, и мне стало тепло и спокойно. — Ты сейчас выглядишь так, что даже не сможешь спуститься по лестнице, не то что забраться на моего коня. Я уверен, твой Бог будет снисходителен, если ты будешь выполнять то, что я скажу.

Смирившись, я кивнула. Не потому, что поверила в снисхождение Господне, а потому, что испытывала страх перед предстоящим путешествием. Как долго будем мы в пути? Недели? А может быть, месяцы? Родится ли мое дитя в дороге? Глаза мои округлились от ужаса. Роды в лесу под кустами — среди шипов и колючек, без Майи… Эрик убрал с моего лба локоны.

— Не бойся, любимая. Я все сделаю — тебе будет удобно, будет так, как ты сама захочешь.