В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Как бы случайно мой взгляд скользнул в сторону туда, где холодную стену украшал герб семьи. Многие недели плотник работал над этим произведением. Некоторые подтрунивали над отцом, когда он спорил с мастером о том, каким грозным должен был быть взгляд орлиных глаз. В конце концов обе головы скорее напоминали драконов, и злые языки утверждали, что они имеют большое сходство с хозяином замка. Дверь в покои моего отца была приоткрыта. Из комнаты доносились возбужденные голоса.

Как по мановению волшебной палочки, дверь открылась. Не раздумывая ни секунды, я встала и пошла туда. Неудержимое любопытство. Это стоило бы мне пятидесяти псалмов. Я прошла дальше. Все предостережения патера Арнольда давно уже остались в прошлом. За дверью, судя по всему, находились несколько человек.

— Со слезами на глазах моя дочь заверила меня…

— Слезы! Слезы бабы — разве вы не заметили, как они лживы? Женщина есть смятение мужчины. Дочери Евы — приют лжи! Все предшественницы вашей дочери, мой кузен, не так уж безрассудны и глупы. Грех написан у них на лице! — донеслись до меня слова аббата.

Я сложила на груди руки.

— А откуда вам это известно?

Каблуки сапог Фулко застучали по булыжнику.

— Я могу сказать вам. Когда Всевышний спас ее из когтей варвара и определил ее участь, в ту самую ночь мне было видение. — Он понизил голос. — Господь, будь милостив ко мне… Я увидел, как злосчастная открывала дверь донжона и входила в темницу еврея!

По комнате прошел шепот. Я прижалась к стене. Видение. Да он просто вел за мной слежку…

— Я сказал ему, что он должен оставить отпечатки пальцев, — проскрежетал отец.

— Он не сделал этого, наоборот, — продолжал глумиться аббат, — он пригласил ее в свою колдовскую темницу. И знаете почему, Альберт? Потому что он прятал у себя раба!

— Не верю!

— Господь Бог сам поведал мне об этом — и вы осмелитесь взять это под сомнение?

— Но Элеонора… — Голос отца прозвучал беспомощно. — Она… она заверила меня, что он мертв, сгорел дотла…

— То, что сжег в своей лаборатории еврей, не было варваром! Дорогой брат, как часто я предостерегал вас от него, от его колдовских сил и фальшивой улыбки, но вы все же верили еврею! Вы глупец!

Резким, словно клинок ножа, был голос бенедиктинца, и полным ненависти.

— Он соврал вам, Альберт, так же, как соврала вам и ваша дочь. Он никого не сжигал, а вместо этого залечивал раны варвара, готовя его к побегу. И у меня есть тому доказательства.

— Доказательства? Какие доказательства? Брат, не шутите со мной…

— Время шуток прошло, Альберт. Мы нашли железный ошейник раба. В покоях вашей дочери. Дорогой друг вашей молодости обвел вас вокруг пальца!

— Еврей… убийца Христа… старый черт… — Голоса говоривших это едва можно было различить. — Обманщик, обвел вокруг пальца…

— Обвел вокруг пальца! Я не могу в это поверить… обвести вокруг пальца меня, своего благодетеля! — Отец с трудом выговаривал слова.

Слезы гнева и ярости потекли из моих глаз… Гизелла обнаружила и вскрыла мой тайник!

— И это еще не все, Альберт. Глупец, вы даже не догадываетесь, что происходит на вашей земле! — Аббат выдержал одну из своих томительных пауз. Зашелестела мантия. — Язычник ограбил тебя. — Он сделал шаг. — Язычник обесчестил вашу дочь.

Кто-то из присутствующих сделал судорожный вздох.

— Когда?

Невысокая скамья затрещала под моим отцом.

— После суда Божьего. После того, Альберт. Он совершил это после суда.

Воцарилась тишина.

— Откуда вы это знаете? — Отец ударил кулаком по столу — докажите мне это сейчас же, здесь, на месте, или я…

— Если вам это угодно, то можете послать за моим свидетелем. Он стражник в вашем подземелье, ваш палач, которому я сунул несколько монет, с тем чтобы он во все глаза следил за тем, что происходит вокруг.

Стражник!

— Он видел все, совершенное прелюбодеяние было сразу заметно по их едва прикрытым телам, грех буквально отравлял, заражал воздух там, где она проходила. Позволь узнать, потеряла ли она невинность с одним неверующим, а может, с двумя, а может быть, даже с немым черным сатаной?

— Вы слишком далеко зашли в своих разглагольствованиях!

— Позвольте же себе поверить! Пусть она опять раздвинет ноги, чтобы мы смогли увидеть срам.

Его ненависть ко мне поднималась вверх, холодная и скользкая, как саламандра.

— Брат, пожалуйста. Мы… мы должны… должны выслушать ваши упреки в отношении моей дочери.

Отец сдерживался с трудом, я слышала его тяжелое дыхание, чувствовала его мучения, ведь ему приходилось выслушивать обвинения в присутствии свидетелей.

— Ах, Альберт, вы бы только видели ее в монастыре. Как она смотрела на него, умоляла меня на коленях, хотя он вовсе не был мертв, а жив. И я принял ее! Господь накажет меня за мое мягкосердечие. Она целый день была с этим животным в лесу — он сделал ее подневольной! И потом… — Аббат вновь выдержал паузу. Присутствующие затаили дыхание. — Язычник опять здесь. Язычник находится в вашем замке!

Стало очень тихо. Было слышно, как кто-то кашлянул. Отец с жадностью выпил что-то, как бывало всегда, когда он сильно волновался…

— Он здесь? — Отец нервно поперхнулся. — Здесь? В моем замке? — Я услышала, как он поднялся и забегал вокруг стола. — В крепости? В моей крепости?.. Это злая шутка, брат. — Невозможно! Все входы постоянно охраняются, благочестивый.

— Он здесь, Альберт.

Голос Фулко прозвучал тихо и угрожающе.

— Он был в вашей часовне. Переодетый, словно Христос, в мантии благочестивого паломника, шедшего от гроба апостола. В часовне он встретился с ней.

— С кем?

— С кем? С вашей дочерью, Альберт. С вашей Богом и всеми святыми оставленной дочерью.

— О Всевышний! — Отец застонал. — Будь проклят тот день, когда я оставил в живых этого сына разврата!

— Слишком поздно, Альберт! Время молитв тоже миновало — Бог больше не внемлет твоим мольбам! Сейчас он хочет слышать бряцанье оружия… Железо на железо, окрашенное кровью, и треск огня, когда он сжирает пергамент и человеческие кишки.

— Что я должен сделать, брат? Посоветуй мне, помоги! — послышался горячий шепот отца.

— Пусть льется кровь, граф. Вы же знаете, как строг закон к женскому позору. Лишь потоки крови могут очистить вас и только вас, Альберт.

— Но моя дочь…

— Она запачкана, Альберт! Язычник обесчестил ее — вы больше не сможете спасти ее! Душа вашей дочери потеряна навечно! — Послышались два глухих шага, потом заскрипел стол. — Убейте ее! Освободите себя от позора, граф, убейте и ее и его.