Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

– А мне это не нужно, – ответила девушка, сжав изо всех сил зубы, словно боялась показать язык. Она хотела татуировку в виде разбитого сердца.

А Алиса вывела у нее на теле целое сердце! Так помнил Джек.

– Ты меня обманула. Я просила другое! – крикнула Ингрид Алисе, когда дело было сделано.

– Я дала тебе то, что у тебя есть на самом деле, твое настоящее сердце, как есть, крошечное, – возразила Алиса.

– Я ничего тебе не скажу, – ответила девушка.

Ингрид шепнула Джеку на ушко слово «Сибелиус»; оказалось, она имела в виду не самого композитора, а консерваторию его имени в Хельсинки, где учились следующие ученики Уильяма. Брейвик сказал «нужно ковать много мечей», среди этих мечей были и новые ученики.

– Ингрид бросила орган, – сообщил Джеку Андреас. – Она вернулась к фортепиано, без особого успеха. Я же остался на органе. Человек обязан развиваться, расти, иначе нельзя – и вот я рос, – сказал он чрезвычайно гордо. – Потом она вышла замуж, тоже без особого успеха.

Джек решил, что Брейвик ему решительно не нравится – самодовольный, надутый, даже жестокий.

– А ваш брак, он успешный или как? Вы вообще женаты? – поинтересовался он.

Тот пожал плечами:

– Я стал органистом. Уж если на то пошло, я благодарен вашей матери. Она спасла меня от женитьбы – а в том возрасте мне еще рано было жениться. У меня началась бы личная жизнь, а это отнимает уйму времени; мне же нужно было целиком сосредоточиться на музыке. Что же до Ингрид, я уверен, за кого бы она ни вышла, она бы в итоге предпочла личную жизнь музыке и карьере. Более того, я уверен, выйди она за меня, ее личная жизнь сложилась бы точно так, как она в итоге сложилась. У Ингрид никогда ничего не получалось, она что ни делала – все из рук валилось.

Как у многих людей, добившихся славы, у Андреаса Брейвика имелись ответы на все вопросы. Чем больше он говорил, тем сильнее Джеку хотелось поскорее найти Ингрид My.

– Я еще кое-что хотел спросить, – начал он. – Помнится, в соборе нас встретила уборщица, пожилая женщина, я бы сказал, властная, с сильным характером… Она хорошо говорила по-английски.

– Это решительно невозможно, – отрезал Брейвик. – Наши уборщицы не знают по-английски ни слова.

– Эта говорила по-английски блестяще.

– В таком случае это была не уборщица, – раздраженно сказал Брейвик. – Если вы не помните ее имя, то я не смогу…

– У нее была в руках швабра, она опиралась на нее, тыкала ею в маму, размахивала ей, – сказал Джек. – Кажется, ее звали Эльза-Мария Лотта.

Брейвик презрительно усмехнулся:

– Это мать Ингрид! Верно вы подметили, властная женщина! Но «блестяще» – это перебор, она говорила по-английски не более чем сносно.

– Фамилия точно Лотта, и у нее точно была швабра, – настаивал Джек.

– Она развелась с отцом Ингрид и снова вышла замуж, – сказал Андреас. – Швабры у нее не было – вы приняли за швабру ее трость. Она сломала лодыжку, выходя из трамвая перед собором, каблук застрял между рельсами; лодыжка неправильно срослась, поэтому она всегда ходила с тростью.

– У нее были очень сухие руки, как у уборщиц, – схватился за последнюю соломинку Джек.

– Она занималась гончарным делом, знаете, творческая натура и все такое. У гончаров всегда очень сухие руки, – объяснил Брейвик.

Нечего и говорить, Эльза-Мария ненавидела Алису, а в итоге возненавидела и Андреаса Брейвика (Джеку не составило труда вообразить, как это произошло).

Джек попросил у органиста адрес Ингрид My.

– Зачем вам ее видеть, – сказал тот, – она с тех пор не стала говорить разборчивее.

Джек стал уговаривать его, и Андреас, поупиравшись, записал ему адрес бывшей невесты.

Оказалось, Андреас Брейвик неплохо осведомлен о том, какая нынче жизнь у Ингрид My; после всего сказанного (и вдобавок каким тоном!) Джек очень этому удивился.

– Она вышла замуж и стала Ингрид Амундсен, – сказал Андреас, – потом развелась и переехала в квартиру на третьем этаже на Тересесгате, на левой стороне, окна на север. От центра Осло пешком двадцать пять минут.

Брейвик говорил так четко и с таким видом, словно долго репетировал этот монолог.

– Мимо проходит трамвай, синяя линия, – медленно продолжил он, – а после того как построили новую больницу, Риксхопитале, стало еще больше общественного транспорта. Шум ей досаждал поначалу, а теперь, наверное, она его уже и не слышит.

Ингрид Амундсен зарабатывает на жизнь частными уроками фортепиано, принимает учеников у себя.

– Тересесгате милая, спокойная улица, – продолжил Андреас, закрыв глаза, словно в таком виде мог по ней пройти, не споткнувшись (и не раз проходил, конечно), – на южной стороне, ближе к стадиону, всего в пяти минутах от дома Ингрид, есть несколько кафе, неплохой книжный с букинистическим отделом и еще, конечно, супермаркет «Семь-Одиннадцать». Ближе к ее дому, на ее стороне улицы, есть еще один большой продуктовый, называется «Рими», а у трамвайной остановки «Стенсгате» еще и овощной, его хозяева иммигранты, наверное, турки. Там можно купить кое-что импортное – маринованные оливки, редкие сыры. Милый, приятный магазинчик, небольшой, но весьма уютный.

Брейвик замолчал.

– Вы бывали у нее в квартире? – спросил Джек.

Брейвик с грустью отрицательно покачал головой.

– Старое здание, четыре этажа, построено в 1875 году. Наверное, не слишком красивое внутри, обветшало. Зная Ингрид, можно предположить, что она и полы не меняла, до сих пор деревянные; может, что-то она и отремонтировала, но своими руками. Ну и дети помогли, конечно, – я так думаю.

– Сколько им лет?

– Старшая дочь живет с парнем, которого встретила в университете, детей пока нет, – сказал Брейвик. – Они снимают квартиру в районе Софиенберг, очень популярное, стильное место для молодежи. Им на трамвае до матери двадцать минут, а на велосипеде, наверное, десять – пятнадцать. Если они заведут детей, то, наверное, уедут из центра Осло куда-нибудь в Холмлиа, недорогой район, там до сих пор немало норвежцев, почти столько же, сколько иммигрантов.

– А кто у нее еще есть?

– Еще есть младший сын, он учится в университете в Бергене, приезжает к маме только на каникулы.

Услышав все это, Джек изменил свое мнение об Андреасе Брейвике и чуть не пообещал зайти к нему еще раз после визита к Ингрид и описать ему ее квартиру, чтобы органист мог вообразить себе внутреннюю сторону ее жизни и выучить ее так же хорошо, как внешнюю. Впрочем, это было бы жестоко. Андреас ведь, наверное, не знал, в каком виде Джек видел его бывшую невесту.

Ингрид My было шестнадцать лет, когда Джек бинтовал ей татуировку на левой груди. Он помнил, что пластырь не хотел приклеиваться – девушка все еще потела от напряжения.

– Тебе раньше приходилось это делать? – спросила его Ингрид.

– Еще бы, конечно, – солгал Джек.

– Нет, не ври. К женской груди тебе еще не случалось прикасаться.

Приладив пластырь, Джек почувствовал, как горит ее татуировка – ее горячее сердце рвется наружу сквозь бинт.

Как и Андреасу Брейвику, Ингрид Амундсен должно быть теперь около сорока пяти лет.

– Какая глупость! – вдруг воскликнул Андреас, сильно испугав Джека. – Ну зачем, ну зачем она так распорядилась своим талантом! Такие длинные пальцы, идеальные для органа! А она! Подумать только, выбрать фортепиано! – Брейвик только что не сплюнул. – Какая глупость!

Джек помнил и ее длинные руки, и ее длинные пальцы. Он помнил и ее толстую русую косу, как она украшала ее абсолютно прямую спину, доставая почти до попы. И еще ее крошечные груди – особенно левую, куда Джек приклеил пластырь.

Говорила Ингрид My (ныне Амундсен), кривя губы и обнажая сжатые зубы; мускулы на шее напрягались, нижняя челюсть выдвигалась вперед, словно она собиралась плеваться. Какая трагедия, подумал Джек, что у такой красивой девушки может в один миг так разительно меняться лицо! Стоит ей заговорить, как она обращается в страшилище.

Джек даже немного боялся увидеть ее вновь.

– Эта девица, от нее сердце замирает, Джек, – сказала ему мама двадцать восемь лет назад.

– У тебя отцовские глаза и рот, – прошептала Ингрид, неразборчиво, как обычно, можно было подумать, что она говорит «нос», а не «рот». А потом поцеловала Джека в губы, он едва не упал в обморок. Она прираскрыла губы, ее зубы стукнулись о его. Естественно, Джек сразу забеспокоился – а что, если трудности с речью заразные?

Может, у нее что-то не так с языком? Как знать? Джек не спросил Андреаса, почему Ингрид плохо говорит, а у самой Ингрид, конечно, и не думал спрашивать.

Джек позвонил ей из «Бристоля», боясь, что она откажется с ним встречаться. В самом деле, зачем ей ворошить прошлое? В любом случае пытаться запудрить ей мозги было глупо, да Джек и не сумел. Узнай об этом Эмма, она бы усмехнулась:

– Ну и какой же ты после этого актер!

Ингрид Амундсен сняла трубку и произнесла что-то по-норвежски, чем совершенно сбила Джека с толку (спрашивается, а на каком языке должна говорить по телефону норвежка в Норвегии?).