Цицианов - Владимир Лапин

Основу конных частей русской армии на Кавказе в начале XIX века составляли полки донских казаков, но их эффективность была ниже, чем у линейцев. По словам одного сведущего мемуариста, сын тихого Дона «с его чрезмерно длинной пикой, привыкший блуждать взором далеко по бесконечным степям своей страны на степном коне, не привыкшем к лесным и горным тропам, не может быть полезен между высокими горами, лесами и кустами. Он служит только посмешищем для друзей и врагов и употребляется больше для сторожевых постов на равнинах, поддержания связи, сопровождения путешественников, транспорта и арестантов и различных малоопасных экзекуций. Для этой последней службы он незаменим»[631]. На боеспособности донских сотен негативно сказывалась их ротация (полки на Кавказе заменялись каждые четыре года в полном составе). Новички до приобретения навыков боевых действий в специфических условиях этого края действовали неэффективно, несли большие потери, а ветераны по возможности избегали риска, рассчитывая вернуться живыми к своим семьям[632]. Для казаков, пришедших с Дона, Кавказ был совершенно чужим, непонятным миром, чего нельзя сказать о жителях кубанских и терских станиц. Если резюмировать замечания мемуаристов—участников войны, донских казаков нельзя было упрекнуть в недостатке храбрости, но из-за малой приспособленности к местным условиям они уступали терцам и кубанцам[633].

Кубанское (Черноморское) казачье войско, сыгравшее важную роль в Кавказской войне, в «цициановский» период находилось еще в процессе становления. Первые переселенцы с Украины прибыли на Таманский полуостров в конце правления Екатерины II, когда потребовалось найти людские ресурсы для военной колонизации участка границы от Азовского моря до Владикавказа. Тысячи украинских казаков и сотни казаков запорожских обосновались на Северном Кавказе, прошли тяжелый процесс адаптации к местным военным и природным особенностям. Тогдашняя малочисленность кубанцев, а также их удаленность от Восточного Закавказья исключали их из числа действующих лиц сцен, которые разыгрывались там в 1803—1806 годах.

Таким образом, в руках Цицианова имелась довольно скромная военная сила, равная одной-единственной полноценной дивизии. Еще более скромно русский контингент в Закавказье выглядел на фоне тех задач, которые ему приходилось решать: защита Грузии и подвластных ханств от нападений извне, поддержка в них «внутреннего спокойствия», по мере возможности расширение пределов империи присоединением новых земель, действия против войск султана и шаха в случае возникновения войны с Турцией или Персией. Скупость правительства, с какой оно отправляло пополнения на Кавказ, объяснялась тремя обстоятельствами. Во-первых, в начале XIX столетия все силы империи были брошены на борьбу с наполеоновской Францией. Во-вторых, не было полностью оценено значение Кавказского фронта в Русско-турецких войнах. В-третьих, Петербург еще не осознал масштабность задач, стоящих перед русским командованием в этом регионе. Были сделаны неправильные выводы из уроков предыдущих операций, когда русские войска без особых усилий проходили от Кизляра до Баку и далее и двух-трех батальонов при двух-трех пушках оказывалось достаточно, чтобы взять верх над многочисленными местными ополчениями. Теперь же нужны были не смелые экспедиции и славные виктории, а установление контроля над обширными территориями и оборона протяженных границ. А эти задачи требовали куда как больших сил, чем те, которыми располагал Цицианов.

Не оставалось ничего иного, как обратить внимание на местные ресурсы, тем более что к началу XIX столетия в Российской империи был накоплен значительный опыт использования национальных формирований. Обеспечение безопасности приграничных районов без помощи местного населения оказалось невозможным потому, что для противодействия небольшим группам нападавших требовалась целая сеть дозоров. Создавать же такую сеть из солдат было невозможно из-за их малочисленности. Более рациональной выглядела следующая схема: местные милиционеры выставляли пикеты, следили за обстановкой и при появлении противника давали знать русскому гарнизону. При этом организация дозорной службы должна была соответствовать новой ситуации на Лезгинской линии. Однако не все жители Алазанской долины это понимали. Жители Сигнахской провинции заявили, что будут составлять караулы по традиционным правилам. Цицианов поручил местному начальнику объяснить строптивым старшинам, что «сие делается для их же пользы, подтвердя при том, что за ослушность их будут наказаны и принуждены к тому силой», ибо он «не для подражания прежним временам здесь поставлен»[634].

В 1794 году в «Гласе патриота на взятие Варшавы» И.И. Дмитриев писал, обращаясь к Екатерине II:

Речешь, и двинется полсвета.Различны образ и язык,Тавридец, чтитель Магомета,Поклонник идолов калмык,Башкирец с острыми стрелами,С булатной саблею черкесУдарят с шумом вслед за намиИ прах поднимут до небес[635].

Если калмыцкая и башкирская конница действительно участвовала в операциях российской армии в XVII—XVIII веках, то роль крымских татар или горцев была скромнее. Во время Семилетней войны в 1756 году правительство предложило «вызвать» горцев на службу с выдачей щедрого «подъемного жалования», но «охотников», как тогда называли добровольцев, на Кавказе не нашлось. В 1760 году была предпринята вторая попытка пополнить армию за счет местных ресурсов. Удалось уговорить небольшое число ногайцев, которые вместе с причисленными к ним терскими казаками дошли до Дона, где получили известие о кончине императрицы Елизаветы Петровны и приказ вернуться домой[636]. И в дальнейшем использование воинских контингентов, составленных из уроженцев Кавказа, вне этого региона имело эпизодический характер. Конно-мусульманский полк, укомплектованный в основном азербайджанцами, участвовал в Венгерском походе 1849 года, несколько полков горцев (около двух тысяч человек) воевали в Болгарии в 1877—1878 годах, конная бригада из Дагестана сражалась в Маньчжурии в 1904—1905 годах, наконец, в Первой мировой войне отличилась знаменитая «Дикая дивизия».

На самом Кавказе использование местных военных ресурсов для решения имперских задач приняло гораздо более широкие масштабы. В рескрипте от 12 сентября 1801 года Кноррингу об обустройстве Грузии Александр I позволил «обращать на дерзновенных (горцев. — В.Л.) репрезалии… и захватами у самих участников набегов вознаграждать претерпения подданных земли Грузинской, понесенные от сих неукротимых народов. Но желательно весьма, чтобы поселяне, на границах Грузии обитающие, и другие, к тому способнейшие, могли быть поставлены на такую же ногу, как линейные кавказские казаки. Изыскивая пристойные меры устроить по времени в Грузии из обитателей ее земскую милицию, вы можете теперь же их к тому предуготовлять, приказывая преследовать злодеев, на свободу их и даже на самую жизнь покушающихся…»[637]. Документы свидетельствуют об участии туземных формирований в операциях российских войск на Лезгинской линии и в районе Военно-Грузинской дороги в 1804 году[638]. Идея «оказачить» местное население была очень живучей. В 1806 году один из чиновников, долгое время служивших на Кавказе, предложил сформировать из татар, тушинцев, пшавов, хевсур «как из людей в Грузии наиболее к военным действиям охотных и способных, конный регулярный полк по примеру Чугуевских казаков. Для народов сих весьма достаточно поощрения к тому освобождением от платежа податей и другие облегчения в гражданских повинностях. Польза же ощутительнейшая быть может от полка, из наций тех составленного, как в рассуждении содержания границ по Алазани, так и самых действий с лезгинцами. Начальство над сим полком вверить российскому чиновнику, а офицерский корпус составить из российского и грузинского дворянства и из старшинских детей татар оных. Известно уже по опытам, сколько честь и слава драгоценны для служащих в нем; а потому ласкаться можно, что служение таковое сблизит нации сии к одинаковым желаниям и взаимной любви»[639]. Однако практических шагов по созданию какого-то закавказского казачества сделано не было.