Невидимые знаки - Пэппер Винтерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тише, все хорошо, Пиппи. Я с тобой.
Как только моя рука коснулась ее кожи, Пиппу словно озарило. Ее позвоночник искривился, и слезы хлынули словно из ее души. Мое прикосновение открыло правду, правду, в которую она не хотела верить.
Он покидает нас.
Она разразилась истошными рыданиями.
— Нет. Нет! — Ее пальцы сцепились с пальцами Коннора, и она повторяла снова и снова: — Не засыпай, Ко. Пожалуйста, пожалуйста, не засыпай. Я не смогу без тебя.
Мои слезы превратили все словно в подводный мир, когда я обняла двух своих детей и отдалась душераздирающему, разрывающему сердце осознанию того, что мы приоткрыли дверь смерти.
Гэллоуэй сдерживал слезы, когда Коннор забился в конвульсиях в его объятиях. Сердце подростка колотилось так сильно, что пульс был виден на его побелевшей шее. Загар не мог скрыть распространения удушья, превратив его в ледышку.
— Все хорошо, Коннор, — пробормотала я. — Все хорошо.
Ничего хорошего.
В этом нет ничего хорошего!
Пиппа кричала и сопротивлялась.
Но Коннор не мог утешить ее.
Его глаза не отрывались от моих.
Коричневый оттенок сменился на ореховый, молодость на увядание.
Этот мальчик любил меня.
А я любила его.
Я зарыдала сильнее, отдавая ему каждую унцию своей любви.
— Я люблю тебя, Коннор.
Я напрягла спину, когда поднесла его руку ко рту и поцеловала. Я позволила гравитации притянуть меня к его пронизанному ядом телу и целовала его лоб, нос, щеки.
Его глаза оставались открытыми, любуясь последними проблесками этого мира. Его кожа потеряла жизненную силу, когда он сделал последний вдох.
В его теле было слишком много яда.
Его нервная система отказала.
Его сознание было последним, что связывало его с болью.
Я не хотела, чтобы он продолжал мучиться.
Гэллоуэй притянул нас с Пиппой к себе, когда мы прощались с нашим ангелом.
Пиппа осыпала поцелуями все его лицо, бормоча обещания и клянясь сделать то, о чем они договаривались. Гэллоуэй похлопывал его и гладил по щеке, не в силах сдержать печаль, клянясь, что будет оберегать нас с сестрой.
Глаза Коннора остановились на каждом из нас, когда его легкие отказали, а сердце перестало биться.
Его тело забилось в конвульсиях.
Его губы прошептали: Я люблю вас.
А затем...
он
покинул
нас.
…
ОКТЯБРЬ
Коннор.
Я не могла без слез произнести его имя.
Я не могла думать о нем, не желая разрушить прошлое и превратить все в фальшь, перевоплотить все в ужасный садистский розыгрыш.
Я даже с трудом произносила имя своей дочери, поскольку оно слишком напоминало мне ухмылку Коннора, когда она произнесла свое первое слово. Сходство между Коннором и Коко калечило мое сердце.
Он любил меня.
И оставил.
Несколько дней я не могла встать с постели.
Никто из нас не мог.
Мы лежали, неподвижно, не ели и не пили, предаваясь своей скорби и поднимались только, чтобы позаботиться о Коко, когда она кричала.
Коко.
Эти два символа навсегда остались запечатленными в горе.
Ко.
Ко.
Вернись.
Прости.
Я не могла понять, как иглы застряли в его груди. Он оступился? Упал? Возможно, волна натолкнула его на риф?
Или это была... непредвиденная, незапланированная, и мельчайшая ошибка, которая стоила самой лучшей жизни.
Мы никогда не узнаем.
Мы всегда будем гадать, что украло у нас Коннора.
И у нас не будет врага, чтобы отомстить.
…
Похороны состоялись две недели назад, но боль от его потери ощущается так, словно прошло всего пару часов.
Пиппа не произнесла ни слова с тех пор, как мы собрались на том же пляже, где похоронили пилота и ее родителей, и опустили тело Коннора на дно, чтобы его забрал прилив.
Он выглядел спящим. Холодным и отстраненным. Словно просто заснул.
Наблюдение за тем, как волны медленно поглощают его, скользят по закрытым глазам и приоткрытым губам, сводило меня с ума.
Гэллоуэю пришлось удерживать меня, терпя мои кулаки и крики, пока Коннор медленно покидал сушу и погружался в морскую пучину. Я жаждала утешения в объятиях мужа, но чувствовала себя недостойной этого. Кто будет обнимать и целовать Коннора?
Теперь он был один.
В ту ночь мы не уходили с пляжа. Пиппа хотела побыть в одиночестве, ей не нужны были наши объятия, и мы сидели в лунном свете, тихо скорбя.
Как только взошло солнце, и Коннор исчез, мы добавили его имя к маленькому святилищу родителей Эвермор с крестом и врезанной надписью о нашей вечной любви. Мы сорвали сотню красных цветов и рассыпали их по песку в память о нем. И каждому из нас необходимо было уединение, поэтому мы удалились в свои укромные уголки скорби.
В день, когда мы потеряли Коннора, мы лишились всей энергии, чтобы продолжать.
Я плохо помню те недели.
Не помню, чтобы меня утешали, чтобы я с кем-то говорила или делала что-то помимо того, чтобы ела, когда требовал организм, и постоянно плакала, потому что горе становилось слишком сильным, чтобы его можно было сдержать.
Пиппа свернулась калачиком в своей кровати, превратившись в безутешного призрака.
Гэллоуэй провел день, охотясь на всех каменных рыб, которых смог найти, и убивая их одну за другой. Меня пугала мысль, что он оступится и его постигнет та же участь, что и Коннора.
Смерть за смерть.
А когда он закончил, его плечи сотрясались от беззвучных рыданий, оплакивающих Коннора, наше будущее и прошлое, от которого он все еще не мог избавиться.
Даже Кокос скорбела.
Ее вопросы о Конноре прекратились очень быстро, потому что мы отрицательно качали головами и не давали ответа на вопрос о его возвращении. Ее лепет стал тихим и угрюмым, словно она даже в столь юном возрасте понимала, что ее любимый старший брат ушел навсегда.
Мы были такими храбрыми.
Сильными.
Но сейчас... сейчас был переломный момент, который, боюсь, мог разрушить нас.
…
НОЯБРЬ
У горя была ужасная манера затягиваться.
Оно обволокло не только наши скорбящие сердца и каждую мысль, но и преследовало на каждом шагу. Во сне и наяву.
После вынужденного одиночества мы снова нашли путь друг к другу.
В течение двух месяцев мы жили в оцепенении, постоянно ожидая, что Коннор прибежит с пляжа, неся пойманную рыбу, или величественно понесет Коко купаться.
Пиппа вздрагивала с надеждой каждый раз, когда ветер свистел в деревьях, болезненно подражая смеху Коннора.
Гэллоуэй бросил все силы
