Том 2. Сцены и комедии 1843-1852 - Иван Тургенев

«Фонк. Гм. А крестьяне как у вас?

Шпуньдик. Ну, доложу вам, мужика в наших краях тоже слишком хвалить нельзя; мужик у нас легкомысленный… Да и вообще — дело известное-с, мужик, что медведь, баба, что коза-с.

Фонк(смеясь). Почему же коза?

Шпуньдик. А уж так видно ей на роду написано. В наших мостах еще и того хуже. Бабы у нас совсем что-то плохи — даже глядеть иногда неприятно-с.

Фонк. Неужели?

Шпуньдик. Ей-богу-с. Доложу вам — нашим житьем деревенским не всегда хвастаться можно; просто иногда тягость чувствуешь, бремя на душе-с.

Фонк. А! Это нехорошо».

В этом диалоге, вместо общеизвестных строк: «А как же-с! Не то плотину вдруг прорвет. Рогатый, с позволенья сказать, скот-с тоже сильно колеет-с» — в рукописной редакции было: «А как же-с? Пожары, недоимки, побеги… болезни — самому иногда крестьян лечить приходится, ну и лечишь. Какое в этом удовольствие, позвольте спросить? Не то плотину вдруг прорвет; рогатый, с позволенья сказать, скот-с тоже сильно колеет — то бишь дохнет».

Театральной цензурой было изъято еще несколько строк в репликах Мошкина: мотивировка его отношений к Маше, слова «по казенной надобности», упоминания о затянувшейся стройке Исаакиевского собора; сравнение «просто с гвардейский кулак», замененное в журнале на «солдатский кулак», превратилось в «просто диво»; из причитаний Пряжкиной исчезли строки: «Ах, пресвятая богородица, троеручица», «Иисусе Христе, помилуй меня», «А всё бог, всё бог. Во всем его святая воля»; в словах Шпуньдика вместо «перекреститесь» появилось «опомнитесь». Изменены были фамилии двух персонажей: фон Фонк был превращен в фон Клакса, а Белокопытова в Белоногову. Со всеми этими цензурными искажениями и сокращениями «Холостяк» шел на русской сцене до самой Октябрьской революции.

Черновая рукопись «Холостяка» широко характеризует приемы работы Тургенева над сценарием пьесы, над ее персонажами — их характерами и спецификой их речи, над мотивировкой их действий[264].

Так, например, наличие в черновой редакции комедии и в ее театральном списке нескольких деклараций, обнажающих хищническую философию «искусства жить» такого преуспевающего представителя петербургского бюрократического мира, как фон Фонк, и отсутствие этих же страниц в журнальном тексте комедии позволяет установить, что они были изъяты из «Отечественных записок» не самим автором, а журнальной цензурой. Цензурой не были изъяты из журнального текста и многозначительные строки, характеризующие отношения Мошкина к Маше уже после ее разрыва с Вилицким. Подробно об этом см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. II, с. 609–610.

В рукописной редакции «Холостяка» отмечалось, что «действие» пьесы «происходит в 1842 году, в Петербурге». Эта ремарка не случайна. Именно зимою 1842–1843 г. Тургенев, поступив на службу в Особую канцелярию министерства внутренних дел, имел возможность близко наблюдать тот самый петербургский чиновничий мир, который показан был им в его новой комедии.

«Петербургский чиновник» Елецкий, человек «холодный и сухой», «аккуратный», «не злой, но без сердца», выведенный в «Нахлебнике», это, конечно, русский вариант фон Фонка. Но этот персонаж, как и другие петербургские чиновники, показанные в произведениях Тургенева и до «Холостяка» и после него, зарисовывались писателем в отрыве от профессиональной среды, и не совсем привычной для них усадебной или провинциально-городской обстановке. По-иному показан столичный бюрократический аппарат в «Холостяке», разумеется, не весь этот аппарат, а его средние и низшие звенья, так как верхушка его была строжайше ограждена от показа на сцене цензурой.

Продолжая в «Холостяке» гоголевские традиции и предвосхищая пьесы из чиновничьего быта А. Н. Островского, Тургенев сумел показать, без сатирического пафоса, без нарочито обнаженной тенденциозности, но с беспощадной трезвостью реалиста, своих Мошкиных, фон Фонков и Вилицких в примитивной домашней обстановке, обусловленной социальным положением, кастовыми предрассудками, низким культурным уровнем, аморальностью и карьеризмом, воспитанными в этих персонажах крепостническим государством и николаевской полицейско-бюрократической системой.

Премьера «Холостяка» состоялась 14 октября 1849 г. на сцене Александрийского театра. Пьеса была поставлена в бенефис М. С. Щепкина, гастролировавшего в это время в Петербурге. Вместе с «Холостяком» для бенефисного спектакля были выбраны еще две пьесы — «Однофамильцы» (инсценировка рассказа Э. Гино) и старинная комедия-водевиль И. П. Котляревского «Москаль-чаривник».

Комедия «Холостяк» была первой из пьес Тургенева, появившихся на сцене. Все другие («Завтрак у предводителя», «Провинциалка», «Где тонко, там и рвется», «Безденежье») следовали уже за ней. В сезон 1849/50 г. «Холостяк» прошел всего четыре раза, так как, по удостоверению А. И. Вольфа, долгое время «никто из петербургских артистов не решился играть Мошкина после высокохудожественного исполнения этой роли московским гостем» (Вольф, Хроника, ч. 1, с. 136; ч. 2, с. 150). Особенно большой успех Щепкин имел в третьем акте, в сцене чтения письма Вилицкого (роль Вилицкого исполнял А. М. Максимов). Фон Фонка в этом спектакле играл П. А. Каратыгин, Шпуньдика — А. Е. Мартынов, Белоногову — В. В. Самойлова, Пряжкину — Ю. Н. Линская.

25 января 1850 г. «Холостяк» был поставлен в Москве, в Большом театре, также в бенефис М. С. Щепкина. Вместе с «Холостяком» шла комедия в двух действиях «Богатая старушка и родственники ее» и одноактный водевиль «Отсталые люди, или Предрассудки против науки и искусства». Роль Вилицкого исполнял И. В. Самарин, фон Фонка — Д. Т. Ленский, Шпуньдика — В. И. Живокини. Белоноговой — Л. П. Косицкая, Пряжкиной — А. Т. Сабурова (Театр насл, с. 308–309). Спектакль был повторен 1 и 6 февраля, а затем возобновлен в конце года.

В числе первых читательских откликов на новую пьесу Тургенева были отзывы о ней в переписке братьев Достоевских. «Не знаю, понравится ли тебе комедия Тургенева, — писал M. M. Достоевский, посылая сентябрьский помер „Отечественных записок“ своему брату, находившемуся в это время, в ожидании приговора, в Петропавловской крепости. — Мне в ней многое нравится, хоть и мало сценического элемента. Она написана для Щепкина, который, как говорят, дает ее в свой бенефис» (Искусство, 1927, № 1, с. 114). В презрительных и безапелляционно уничтожающих тонах отозвался о «Холостяке» Ф. М. Достоевский. «Комедия Тургенева непозволительно плоха, — отвечал он брату 14 сентября 1849 г., — что это ему за несчастие? Неужели же ему так и суждено непременно испортить каждое произведение свое, превышающее объемом печатный лист? Я не узнал его в этой комедии. Никакой оригинальности: старая, торная дорога. Всё это было сказано до него и гораздо лучше его. Последняя сцена отзывается ребяческим бессилием. Кое-где мелькнет что-нибудь, но это что-нибудь хорошо только за неимением лучшего» (Достоевский Ф. М. Письма. М.; Л., 1928. Т. I, с. 128).

В этот же день Некрасов писал Тургеневу о его пьесе: «Ваша комедия „Холостяк“ в IX № „От. зап“. — просто удивительно хороша, особенно первый акт» (Некрасов, т. X, с. 132).

«Темные слухи дошли до меня, любезнейший Краевский, — писал последнему Тургенев 22 октября 1849 г., — что Вы напечатали в ОЗ моего „Холостяка“. Желаю, чтобы он понравился русской публике».

Отклики на «Холостяка» в печати были столь же противоречивы, как и в устном обмене мнениями об этой пьесе в литературных кругах и в переписке ее первых читателей и зрителей.

На страницах некрасовского «Современника» А. В. Дружинин безоговорочно признал, что в новой своей комедии «Холостяк» «автор представил нам настоящую, живую, новую русскую комедию, которая умна, занимательна, свежа, удобна для сцены и произвела бы на ней большой эффект… если б для нее сыскались старательные актеры и публика, предпочитающая топкий анализ двусмысленным шуткам, пересыпанным солью… солью вовсе не аттическою!» (Совр, 1849, № 10, отд. «Смесь», с. 288).

Анонимный рецензент «Холостяка» в журнале «Северное обозрение», детально разбирая комедию, как «одно из редких прекрасных явлений в нашей литературе», горячо приветствовал возвращение Тургенева к работе для театра и не сомневался в том, что новая пьеса, несмотря на ее некоторые «длинноты и лишние лица, каковы Созоменос и Пряжкина», «открывает автору „Записок охотника“ настоящее его назначение», то есть продолжение и утверждение традиций Гоголя в национальной русской драматургии (Северное обозрение, 1849, т. II, кн. 2, отд. «Смесь», с. 642–658).

В «Театральной хронике» ноябрьского номера «Отечественных записок» за 1849 г. комедия «Холостяк» определялась как «весьма замечательное явление на нашей сцене»: «Взятая из так называемого чиновничьего мира, она едва ли не первая пьеса, где человек, живущий честным трудом, не осмеян, не отмечен грязными чертами, низкими целями. Перед вами люди с странностями; одни — среди своего необразования довольны спокойною совестью, другие — с желанием выйти из своего круга. И те и другие порой смешны, но вам и в ум не приходит смеяться над ними: в них прежде всего человеческие черты. Но это еще не единственная цель комедии: в ней много интереса общего: под наружностью комедии в ней скрыта серьезная драма, какую зоркий наблюдатель увидит не в одном чиновничьем мире, а в целом обществе. Называем драмой, потому что многое из того, что смешно — в существе грустно». Переходя к характеристике исполнителей основных ролей в пьесе, критик утверждал, что «Холостяк» «вообще был разыгран весьма удовлетворительно, с большим согласием и почти все актеры поняли его, как вещь серьезную. Так оно и должно быть со всякою порядочною комедиею. М. С. Щепкин создал лицо Мошкина с необыкновенною простотою. Вы забываете, что он перед вами на сцене: его замешательство в минуту прихода Фонка, беспокойство, с каким ou является к Вилицкому, потом сцена, когда получает письмо н хочет стреляться, наконец, объяснение с Машей — во всех этих сценах было так много простоты и истинного одушевления, так много серьезности под наружностью странною и оригинальною, что нельзя было не сознаться: как много высокий комик должен иметь ума и таланта»[265].