Свежий начальник - Ашот Аршакян

«Невидимки! Целый поезд!» — пошутил тогда про себя Тимур Андреевич.

Но чем старше он становился, тем чаще замечал, что транспорт, места отдыха, и многое из того, что создано для удобства людей, иногда функционирует как будто впустую. И он представлял, что когда-нибудь, хоть ненадолго, он станет невидимкой, и сможет свободно пользоваться привычными общественными благами: ездить в специальных поездах для невидимок, ходить в кино и плавать на теплоходе.

Наконец показалась ракета.

— Дайте людям сойти! — кричал в мегафон человек в капитанской фуражке.

Толпа кое-как раздалась.

Тимура Андреевича выдавили из первых рядов, и сильно прижали к поручням на краю пристани. От сильной обиды он тихо взмолился:

— Что же это?!

Еще мгновение он стоял, стиснутый напирающей толпой, и вдруг стал невидим. Люди расступились. И проход к трапу освободился как раз в том месте, где только что исчез Тимур Андреевич.

НА ЛЕВАКАХ

Наташка в конце лета подкинула Гафарову недурную подработку. Возвращаясь из Сочи, она познакомилась в самолете с Володей, приземистым мужчиной средних лет. Володя предложил ей поработать секретарем в фирме, которая посылала симпатичных молодых людей упаковывать богатым женщинам чемоданы. Наташка отказалась. Уже в Москве Володя позвонил ей и позвал купаться на Истринское водохранилище, где у него была дача. Наташка отказалась. Володя долго не звонил, потом объявился и предложил ей собрать друзей и поехать с ним на легкий заработок в город Щелково. Наташка подумала, посоветовалась с мамой и позвонила своему другу Гафарову, который от немалой лени сидел дома без денег и пищи.

С Володей встретились на Щелковском шоссе. Из-за продолжительного безделья в Гафарове клокотала утренняя предприимчивость. И когда Володя задал вопрос, занимались ли они когда-нибудь с Наташкой соцопросами, Гафаров мгновенно сочинил за двоих, что информационное агентство «Поиск» посылало их в Нарофоминский район с целью изучения электоральной активности населения на предмет покупки водонасосов, фильтров и металочерепицы нового поколения.

— Учись, Наташка! — перекричал Володя гул Щелковского шоссе, и, с уважением, пожал Гафарову руку. — Слова учи! Электорат! Покупательная способность! Новое поколение! Нам, ребятки, сегодня предстоит провести соцопрос в преддверие выборов Главы города Щелково! По коням!

Избирательный штаб одного из кандидатов располагался на третьем этаже ПТУ № 38, сразу за хлебозаводом.

Анатолий Иванович — профессор Социального Университета — провел инструктаж. Он показал, как заполнять опросную анкету, поделил город на сектора и дал сотрудникам задание развести интервьюеров по своим участкам.

Наташке досталась окраина. Полдня она обходила квартиры в двух скромных пятиэтажках, задавая жителям неразрешимые политические вопросы. А потом, перепуганная сторожевыми собаками из частных домов, до вечера ждала автобуса на остановке «Родимые ручьи».

Гафарова отвезли в центр города на пересечение Талсинской улицы и Пролетарского проспекта. Гафаров смекнул, что проникать в подъезды, приставать к избирателям на улицах и во дворах — слишком трудоемкий процесс. Тем более что таких же, как он интервьюеров на улицах Щелково перед выборами было слишком много. Гафаров решил выдумать собственные результаты опроса. Предварительно он осмотрел плакаты кандидатов, развешенные на улицах и одинаково обещающие «навести порядок», поговорил с тремя пенсионерами во дворе дома на Талсинской улице, и уселся работать.

Анкет было двадцать пять штук. Гафаров сразу определил методику их заполнения. Перед тем как ставить крестики напротив вариантов ответов, он представлял себе конкретного избирателя, его жизненные обстоятельства, обстановку в которой они беседуют, и учитывал множество других нюансов.

«Знаете ли вы, когда состоятся выборы главы города Щелково?»

Студент, выдуманный Гафаровым, отвечал: «Нет!»

Вымышленная старушка давала неточный ответ.

Озлобленный рабочий, якобы встреченный на улице, отвечал: «Да! Знаю! Но не пойду!»

«Кому из кандидатов вы доверяете?»

«Никому!» — отвечали многие.

«Озерову! — давал ответ пенсионер и болельщик со стажем. — Он сын того Озерова! Да вы верно и не помните знаменитого комментатора!»

По такому принципу, увлекшись, Гафаров быстро заполнил все свои анкеты. Он прошелся вдоль домов по Талсинской и Пролетарскому проспекту и надписал анкеты номерами квартир, как будто действительно ходил по подъездам.

Около избирательного штаба его встретил Володя.

— Ну, как? Справился? — спросил он.

— Конечно, — ответил Гафаров, — было много отказов, но кое-кого на улице опросил, по квартирам ходил…

— Зря! Только время потерял! — озаботился Володя. — Надо было просто встать на оживленном перекрестке и спрашивать всех подряд, а если бы не добрал каких-то людей, так сам бы придумал…

Гафаров промолчал, а Володя отвел его в свою машину и сделал выгодное предложение:

— Смотри, у меня сегодня троих человек срезали — в леваке обвинили…

— Как это? — удивился Гафаров.

— Да ты слушай! Они сами анкеты заполняли, да не по уму, а от балды крестики ставили. У меня их папки. Дозаполнишь — получишь полторы штуки. Договорились?

Гафаров взялся за дело. Он опять представлял себе людей. Мысленно разговаривал с ними, выслушивал их проблемы, чаяния, признания, ругательства, наталкивался на равнодушие, спорил, приставал, боялся, радовался — и за два часа исправил семьдесят пять анкет.

Гафаров заработал много. И обещал Володе на следующий день продолжить опрос.

Ночью Гафарову снились интервьюируемые.

С утра, перед тем как выехать на встречу с Володей, он пел под душем какую-то переиначенную песенку с неопределенным мотивом: «Мы рождены, чтоб на леваках сидеть…»

После обязательного инструктажа в штабе, Гафарова и Наташку отвезли в один и тот же район. Гафаров, чьи данные были наиболее убедительны среди интервьюеров, обязался помочь Наташке с проведением опроса. Они засели в кафе, и Гафаров объяснил ей, как можно быстро, не трогаясь с места, опросить население. Пока Наташка обучалась новой методике, Гафаров быстро заполнил свою папку и позвонил Володе. Тот через пять минут приехал в кафе, и дал Гафарову заполнять анкеты еще с трех избирательных округов.

Вымышленные люди Гафарову надоели. Но когда он ставил крестики автоматически, наугад, — правдоподобно не получалось. И Гафаров вновь напрягал воображение, доводя себя до предела.

К пяти вечера Володя принес еще несколько комплектов анкет.

Наташка видела, как после трехсот анкет на висках Гафарова стали пульсировать вены, задергалась бровь, и Наташке уже казалось, что от невероятного напряжения Гафаров весь трясется.

К концу дня у Гафарова сильно заболела голова. В его сознании разрозненные кандидаты единым фронтом штурмовали избирательные участки, проводили референдумы и «суды Линча». И над толпой вокруг виселицы горящими буквами нависло невероятно лютое слово «плебисцит».

Уже в штабе с Гафаровым случился нервный срыв. Отказавшись от денег, он стал кричать, что Озеров то младший, хоть и дурак, но не блаженный, и что теперь-то всем нам на леваках сидеть.

ЭСКАЛАТОР

Молодой Калим и подумать не мог, что проведет на эскалаторе метрополитена два с половиной часа, что благодаря страху перед ползущей лестницей, он познакомиться со своей будущей женой, что все последующие душные ночи в небольшом кишлаке под Шахризабом ему будут сниться коричневые ступени, уголок длинной цветной юбки угодившей в механизм, окрики москвичей и электрический глас, предупреждающий о том, что со станции Таганская кольцевая отправляется последний поезд в сторону Курского вокзала, с которого отбывал скорый ночной в Шахризаб — домой, откуда неделю назад Калим уехал, чтобы развеяться, посмотреть большой город, музеи, рынки, — и, конечно, метро — знаменитую подземку, куда не удалось попасть по приезду, потому что Калим сел в экскурсионный автобус, много ходил пешком, ездил на такси, видел храмы, Останкинскую телебашню, ГУМ, ночевал в гостинице «Россия», и в последний вечер пошел вдоль Москвы-реки, оглядываясь на Кремль, закинув на плечо сумку с подарками родным, — к Таганской, где купил несколько карточек на проезд, чтобы дома вспоминать метро, улыбки москвичей оглядывающих его праздничную тюбетейку, милиционеров, прикладывающих руку к фуражке, светловолосую официантку из ресторана «Прага» и пожилую женщину в синей форме, которая помогла ему вставить карточку в пропускной автомат, и в ответ на его растерянную улыбку указала рукой в сторону людей, столпившихся у эскалатора и подталкивающих друг друга вперед так незаметно, что Калим не сразу осознал, что сам он стоит, но в то же время движется, и ровный пол уходит из под его ног, превращаясь в ступени, и что он едет вниз, а мимо пробегают люди и просят его посторониться, если он делает шаг влево, а к концу эскалатора пещера светлеет, и уже видны мраморные плиты, подвешенный на тросах яркий прямоугольник с названиями станций, стеклянная будка со спящей дежурной, и — внизу — блестящие зубья заглатывающие лестницу, и на это сочленение не мог смотреть Калим, он испугался, как в детстве испугался раздутого капюшона королевской кобры, тогда он побежал по песку в сторону дома, а сейчас побежал вверх по эскалатору, расталкивая пассажиров, не отвечая на ругательства, забыв о гордости, перескакивая через две ступени, не отдыхая, так как если он останавливался, эскалатор вез его вниз, обратно к змеиному оскалу, но впереди, наверху его ожидало то же — те же зубья, только не заглатывающие, а выплевывающие ступени, на которых ему суждено было провести столько времени, из-за смущения прячась за спинами от дежурной по эскалатору, слушая громкоговоритель, с мольбой заглядывая в равнодушные лица, выбирая удобный момент, чтобы снова подняться выше, дальше от выхода с эскалатора, где сверкали зубья, которые с легкостью перепрыгивают другие, но не он, не Калим, умевший укротить самого строптивого жеребца, не боявшийся Лаллу, колдунью из пустыни, предсказавшую ему найти свое счастье на склоне северной подземной горы, и если счастье — это смерть, если счастье — это позор, то Калим уже почти нашел его, потому что к ночи людей на эскалаторе становилось все меньше и меньше, и странно было, что дежурная не обращает на него внимания, не кричит, что Калим — трус — испугался самодвижущейся лестницы, испугался того, к чему привыкли все нормальные пассажиры, все, кроме, быть может, той девушки в длинном платье, с двумя черными косами, с такими косами, какие заплетают все девушки на родине Калима, но она не боится, она спускается все ниже, и Калим едет сзади, вспоминая взгляд, которым она окинула его — она узнала в нем соотечественника, и Калим надеется, что рядом с ней ему удастся пересилить страх и сойти с эскалатора, а потом, может даже познакомиться с девушкой, тем более, что скоро уже отправление ночного поезда Москва-Шахризаб, и метро закрывается, и эта девушка возможно спешит на тот же поезд, что и он, а зубья все ближе, но девушка и не думает останавливаться, и Калим даже обижается, он-то рассчитывал, что она обернется, возьмет его за руку и поможет спуститься, но она едет вниз, и зубья все ближе, Калим смотрит на них, ему уже не хочется следовать за девушкой, ведь эскалатор рано или поздно выключат, и ничего, что он опоздает на поезд, что не познакомиться с девушкой, которая уже неуверенно перешагивает через блестящие зубья и вдруг — с криком опускается на одно колено и хватается за край платья, попавшего в пасть механического чудовища, за которым должна следить дежурная, но она дремлет и не слышит из-за гула криков, только Калим слышит их, и, роняя сумку, бросается вперед, хватает девушку за плечи, ткань рвется, и Калим с девушкой оказываются на той стороне.