Почерк палача - Николай Леонов

Он порой сам себе удивлялся, к чему он вяжется с группировкой, но показное блатное уважение и несчитанные деньги держали его крепко.

— О чем задумался? — спросил, усаживаясь за стол, Крещеный, схожий внешне со своей кличкой: кряжистый, жестокий мужик, типичное произведение зоны.

Они выпили, закусили, поговорили о насевших ментах. Крещеный не раз слышал о захоронении владельцев иномарок, но не знал, где оно находится. В отличие от сотрапезника Сухой о кровавом деле слышал краем уха, считал воровской байкой, еще одной попыткой поднять бандитский авторитет. И уж никак не считал пристальное внимание ментов особо опасным для себя и ребят.

Многолетний лагерный опыт Крещеного, наоборот, подсказывал ему, что с треклятого места надо уходить и, если в округе найдут трупы, глубоко копать никто не станет, а повяжут всех уже известных. А уж он, Крещеный, самый что ни на есть известный здесь старожил, потому навешают ему на шею всех жмуриков, и получится железная вышка. А по делу на сегодняшний день за ним, кроме посредничества во взятке, ничего не имеется. Рэкет, конечно, но то не статья, баловство сплошное.

— Слушай, Кузьмич! — Крещеный называл его по отчеству, зная, Сухой такое обращение особо уважает. — Ты о ментах, что десять дней чинили тачку на наших станциях, слыхал?

— Ну? — Сухой пожал плечами. — Менты тоже люди, и машины у них ломаются, и починить их на халяву сладко.

— Молодой ты, — и с осуждением, и с завистью произнес Крещеный. — Ссученный мент столько ждать никогда не станет. — Он прибудет в форме, оставит колымагу, скажет, чтобы к вечеру ласточкой была. Штатские, тихие и скромные, и не менты совсем, а сыщики. И десять дней для них — огромный срок, и никакой ксивы они не предъявили, и смену масла оплатили. Не район — МУР и главк, а это, паря, петля.

— Да я со станции еще рубля не взял, — ответил Сухой. — Я днями с Егором заговорил, он на тебя ссылается, думал с тобой потолковать, да запамятовал. Кроме того, надо, чтобы наши станции были самые доходные. С плешивой овцы шерсти не получишь.

— Во-во, верно говоришь, Кузьмич. У тебя такие дела лучше проходят, потому я решил станцию Полоза тебе подарить, — сказал Крещеный и от собственных слов вздрогнул. Не помнил он, когда и кому он что-либо дарил.

— С каких дел. Крещеный? Не держи меня за фраера. Сколько Полоз отстегивает ежемесячно?

— По заработку, но средняя должна получаться. Точно можно узнать у Феди — так я своего бухгалтера Фаермана зову, — ответил Крещеный.

— Однако живые деньги, — задумчиво произнес Сухой. — Не пойдет! Я в зоне столько, сколько ты, не был...

— И половины, — перебил Крещеный.

— Видишь... и половины, но хорошо запомнил: если тебе чего дают, значит, хотят получить вдвое. Ты мне лапшу вешаешь, командир. Я чего-то не знаю, а втемную, да за паршивые деньги, я в жизни не подписывался.

В погребок спустился высокий статный фраер, в котором они не сразу признали механика Илью Титова. Он огляделся — чувствовалось, что заскочил сюда впервые, — увидел Сухого и Крещеного, удивленно дернул бровью и сказал сопровождавшей его стройной девице:

— Дорогая, мы ошиблись дверью.

— Я говорила... — Дверь закрылась, что говорила девушка, осталось тайной.

— И как сюда залетел этот голубок? — Крещеный поскреб буйную щетину. — И в кабак “Веселые парни” он раз или два тоже заскакивал.

— Как мы с тобой, — беспечно ответах Сухой. — Не хотел на знакомых налетать. Крещеный никогда не говорил искренне, считая подобное качество признаком глупости и слабости, но в данный момент матерый уголовник нарушил собственный принцип:

— Удивляюсь на тебя, Кузьмич. При твоей доверчивости ты до сегодняшнего дня на свободе, да еще и в авторитетах ходишь. Ну, звание-то тебе шпана присвоила, но дело не в том, как человека называют, а какое к нему люди отношение имеют. Одно могу тебе сказать — берегись. Я из этих мест ухожу. Никто нигде меня не ждет, воры настоящие мое имя не знают, другие забыли. Но здесь под сковородкой уголовка огонь разводит, скоро так жарко станет, что убежать не успеешь. А что подарок мой не принял, так прав был. Я ничего с тебя иметь не желал, но пустышку предлагал. С Полозом дел не имей, он гнилой совсем. Недаром такую фамилию таскает.

Телефон разбудил Гурова, он машинально посмотрел на часы — семь утра, через час вставать, так что подняли вполне по-божески. Он встал — старался не разговаривать лежа никогда, еще со сна чего-нибудь напутаешь.

— Здравствуй, дорогой, надеюсь, не разбудила? — услышал он голос Марии. Казалось, она говорит из соседней комнаты. — Как здоровье, как мои любимые жулики?

Он понял, что жена выпивши, и почему-то его кольнула ревность.

— Здравствуй, Маша. Ты где и сколько у тебя времени? — спросил он.

— Я в Калифорнии, времени не знаю, стою по пояс в океане. Девки, как называется этот океан? Никто не знает... Мы после спектакля, хозяин привез, сейчас отправимся ужинать. Столько воды, с ума сойти! А слышно как? Скучаю, но здесь есть свои преимущества. Ты чем сейчас занимаешься? Сидишь в конторе или бегаешь и стреляешь?

— Сейчас, как и всегда, я люблю тебя!

— Скажи что-нибудь новенькое!

— Ревную. Передай мужику, который стоит ближе всего к тебе, что я оторву ему голову!

Мария расхохоталась.

— Ты преувеличиваешь мой английский. Голову оторвать можно, хотя и не за что. Он приглашает тебя в Калифорнию. Билет закажет завтра... Или сегодня?

— Полковник? — раздался уже другой женский голос. — Это Катя. Если помните, Маша пьяна не от вина, а от успеха! Тут ее пытаются утопить! Я спешу спасать. Пока!

Гуров положил трубку и услышал за спиной голос Станислава:

— На час раньше разбудили, черт побери! Эти американцы! Я пошел варить кофе. Если ревнуешь, значит, не стареешь.

— Лучше уйди!

— А я уже в другой комнате, — ответил Станислав.

Вчера оперативники решили отдохнуть, приехали к “холостому” Гурову, только накрыли стол и налили рюмки, как позвонил дежурный и сказал, что в Тимирязевском откопали труп. Взгляните, может, по вашему коллективу?

Станислав мгновенно махнул рюмку, заявил, что пьяный полковник за рулем — верх безобразия, и Гурову пришлось сесть за руль своего “Пежо”. Труп оказался совсем свежий, к делу никак не подходил, и “важняки” вернулись.

Станислав позвонил домой, сказал, мол, завтра рано вставать, Гуров живет один...

— Нажалуюсь Марии! — перебила жена, — Не изображайте бабников! Алкоголики!

Она оказалась не права, женщин не было, но и с водкой не получилось, отсутствовал кураж, даже не допили бутылку. Сначала Гуров собирался сослать друга на диван, но кровать была два на два, спали вместе.

Станислав возился на кухне, Гуров в гостиной изображал силовую гимнастику, но видел только обнаженную Марию, которая, стоя в прибое, разговаривала по телефону.

— Стас, давай вечером девочек организуем. Я уже года три хочу с Ленкой переспать.

— Ну и переспи, только один. — Станислав разливал кофе по чашкам. — К коллективу надо сызмальства привыкать. Я не желаю из-за ерунды терять друга.

— Ты слишком рассудочный. — Гуров взял чашку, пригубил. — В тебе нет полета.

Вновь зазвонил телефон, Гуров поставил чашку, недовольно сказал:

— Это уже серьезно, — прошел в гостиную, снял трубку: — Гуров.

— Здравствуйте, Лев Иванович, Крещеного застрелили на том же месте. Приезжайте. Сейчас здесь будет районное начальство.

Они побрились; обжигаясь, проглотили кофе, взяли с собой хлеба, ветчины, две бутылки боржоми, моментально оделись и прыгнули в “Мерседес” Станислава.

Молча ели, пили, думали. Станислав не выдержал, матюгнулся и спросил:

— Скажи, гений, ну при чем здесь Крещеный? Он и воровать давно боится, изображает законника да собирает деньги. Ни богу свечка, ни черту кочерга.

— Нас стремятся вышибить из района, — ответил Гуров. — Думаю так, но наверняка ничего не знаю. Что Крещеный, да и Сухой, теперь его Кузьмичом зовут... О нем особый разговор. Ты не понимаешь? И я не понимаю! Руководишь операцией ты, я лишь представляю главк и лично генерал-лейтенанта Орлова. Ты сто лет за наши спины прятался? Настал час, мы хотим за тобой отсидеться.

Картина была знакомая до слез. Старший следователь прокуратуры Игорь Гойда из подсобного материала соорудил себе стол и стул, разложил папку и быстро писал. Врач топтался рядом, бубнил свое первичное заключение.

Чуть поодаль стоял в окружении своих работяг Егор Рощин, метрах в двадцати собрались ребята с соседней техстанции. Анатолий Иванович Полоз сидел на табуретке, пил из жестяной кружки и драл воблу.

Третья группа — милицейская. Начальник розыска района подполковник Суворов, с ним два оперативника.

Станислав сразу отправился к следователю и врачу — видимо, там лежал и труп. Гуров подошел к коллегам, пожал руку Суворову, с которым некогда служил в МУРе, сказал: