От заката до обеда - Екатерина Великина

Что любопытно, один Негодяй действительно отыскался. Им оказался местный тренер Юрий Александрович Прохоренко, по кличке Юрик Конь.

Смерив нас с Сидоровой презрительным взглядом, Конь задал первый риторический вопрос:

– Вы зачем сюда, девочки, пришли? Заниматься или где?

И пока, почуявшая недоброе, я собиралась ответить «ошиблись дверью, дяденька», обосравшаяся от конского рельефа Сидорова выдавила «ага».

– Это очень хорошо, – констатировал Конь. – Значит, будем лепить из вас людей.

Должно быть, Сидорова была куда как ближе к человечине, потому что далее чем «50 раз пресс» дело не зашло.

А вот с таким висломышцым дерьмом, как я, Конь явно столкнулся впервые.

Он довольно долго разглядывал меня с разных сторон, бормотал многозначительно «м-да» и «хм-м» и наконец задал второй риторический вопрос.

– А приседать с весом ты пробовала? – спросил Юрик и сдвинул брови.

И хотя внутренний голос подсказывал мне, что последний раз я приседала в школьном нужнике, а с весом – дак вообще никогда не приседала, я незамедлительно ответила: «Конечно, пробовала, как вы могли подумать…»

Но как оказалось, несмотря на габариты, думать Конь все-таки умел. Потому что в качестве «веса», с которым требовалось приседать, мне выдали унизительнейший штырь от штанги с указанием «4 подхода по 12» и нетактичным присловьем «смотри не пукни» вместо стимула. Степени моего оскорбления хватило ровно на «13 по 12», после чего я продемонстрировала Коню длинный подростковый язык и скрылась в раздевалке.

Утро следующего дня было ударом, как для Катечкиной, так и для мамы с бабушкой и дедом: встать с кровати не было никакой возможности, а на шее (в том месте, где находилась штанга) появилось некрасивое лиловое пятно.

Энергия, накопленная родственниками на неделю, саккумулировалась вокруг моего предсмертного одра, и меня незамедлительно поперли к травматологу. Для пущей стремительности близкие вызвали таксомотор и напихались туда все целиком, существенно поправ мое искалеченное атлетикой тело. Думаю, таксист запомнил этот полосатый рейс надолго, потому что я вот до сих пор забыть не могу.

– Перелом основания позвоночника, – визжала бабушка.

– Ну, если не перелом, то уж наверняка трещина, – с надеждой всхлипывала мама.

– А все-таки ушиб, – меланхолично свидетельствовал дедушка.

К тому моменту, когда мы подъехали к травме, возбуждение домашних достигло апогея, и они чуть было не порвали врачишку, который, по неосмотрительности, сообщил им о том, что у «девочки просто синяк».

– Штатская дрянь, – резюмировал дедушка.

– Коновал-приготовишка – рыдала бабушка.

– Сейчас без денег никуда, – стенала мама, вышвыривая рецепты на зелень бриллиантовую в окно.

После посещения еще трех заведений, включая Склиф, родственники разочаровались в медицине окончательно и принялись штурмовать другие инстанции.

– Прокуратура? Позовите мне какого-нибудь прокурора! – было последнее из того, что я услышала, перед тем как заснуть.

Грустное (Мёбиус)

Когда жизнь напоминает ленту Мёбиуса, жить становится тошно. Чувствую себя пассажиром детской железной дороги. Заботливый папа привинтил рельсы к столу, расставил муляжи деревьев, склеил вокзал… Только вместо целлулоидного зайца в поезд зачем-то запихали меня. И никого не волнует, что я уже давно знаю маршрут наизусть. За синей елкой будет красный домик, а за домиком лес, а за лесом – озеро…

Глядя в темные окна домов и давясь растворимым кофе, я все думаю: а есть ли там кто-нибудь вообще? Есть ли жизнь за этим тюлевым великолепием, чем дышат эти облупившиеся форточки, на что светят засиженные мухами лампы?

Окна молчат.

До пятнадцати лет я предполагала, что меня везут по разным маршрутам. Бред. Просто чья-то рука переставляла декорации так, чтобы я не успела их запомнить.

В двадцать лет мне казалось, что я в любой момент могу сойти с поезда. Блажь. Потому что я так и не сошла.

А к пятидесяти я забуду и стану радоваться картонной елке, как в первый раз. Потому что она превратится в воспоминание.

Те же тапочки, та же комната, тот же утренний кафельный холод.

Звонки.

Бесконечное нытье незамужних подруг, про то «как бы и куда».

Ленивый треп замужних подруг, про то «что все отлично».

Мёбиус закручивается, пейзаж плывет.

Стук в аську.

– Ты мне, Катя, нравишься.

– Приезжай, я тебе дам по этому поводу.

– Грубая.

– Да. Я грубая, наглая, злая сука Катечкина. Я завтракаю гвоздями и останавливаю танки жопой. Я…

Но он уже отключился. У него нет танка.

Курю на балконе.

Зимняя Битца точно парк при лепрозории. Медленные старушки, ленивые собачники, мамаши с колясками. Время обесценилось, и его раздают «за так» каждому желающему.

Ребенок спит. На его щеке блестит тоненькая клейкая слюнка. Машинально стираю ее рукавом и морщусь. Дым попадает в глаза.

Не выдержала. Среди доброго десятка номеров нахожу нужный. Набираю.

– Спасай меня, я хандрю.

– А может быть, это просто весеннее?

– Какая весна в феврале?

– Да у тебя все через жопу…

Кладу трубку. Принюхиваюсь. А ведь и верно. Весна.

Про колбаску

Надо сказать, в детстве не было для меня большей радости, чем старое доброе ОРЗ, сопровождающееся «температуркой», «сопельками» и «кашликом», а также недельным просером школы. Организация «кашлика» и «сопелек» трудностей не представляла: небольшая понюшка «перца кулинарного молотого» обеспечивала пациента и тем и другим, не считая бонуса в виде весьма натуралистичных слезящихся глаз.

Местный педиятер Ольга Алексеевна Шац сбивалась с ног, подыскивая имена моим бациллам. Жирная точка в анамнезе была поставлена только тогда, когда кашель не прошел после покупки дорогущего увлажнителя воздуха. В качестве последней инстанции меня направили к замглаву отделения.

Должно быть, старый пердун знал толк в приправах…

Посмотрев на горло сквозь какую-то медицинскую хрень, светило задумалось, после чего, ткнув пальцем в мой чахоточный организм, произнесло:

– Симулянтка. Нюхает перец или стиральный порошок. Советую выдрать немедленно.

Слово «выдрать» было произнесено совсем не на благородной латыни, а на кошмарном хохляцком суржике. Я нервно сглотнула…

Излечение от недуга случилось стремительно, и даже при некоем врачебном вмешательстве. Драли меня жгутом медицинским перевязочным, приговаривая «вот тебе увлажнитель, вот тебе перец, а вот тебе прогулы». Отведавшая оздоровительной терапии задница пылала аки Форосский маяк в безлунную ночь. Симулировать расхотелось. Временно.

Постигшие глубину моего вероломства родители напрочь отказывались верить в болезни без температуры. Спекуляция «глазным ячменем» не принесла никаких особенных результатов, окромя трепки за рецидив. Я облажалась на шестые сутки, сощурив вместо левого глаза правый. Запомнившие мою левостороннюю кривость родители изумились и сбивчивому объяснению «оно само перескочило» не поверили. Так я свела вторичное знакомство со жгутом. Но разработки продолжались.

Основное направление поиска шло в сторону увеличения температуры тела выше нормальной отметки. Работа велась сразу по нескольким направлениям, как то: «личный опыт», «знания, полученные по обмену» и «манипуляции с термометром непосредственно».

С личным опытом не получилось. Ничего, кроме как заболеть «естественным путем», в мою голову не приходило.

Целую неделю, точно долбанутый полярник, сидела я на теплотрассе без шапки и курточки, изо всех сил вдыхая морозный воздух. В результате, вместо долгой и продолжительной болезни, совершенно неожиданно обзавелась космонавтским здоровьем. Проклятый организм настолько придрочился к температурным перепадам, что ближайшая эпидемия гриппа подкосила всех родственников, кроме меня.

Поход по больным подругам также не нанес ущерба здоровью. Дружеский кашель и совместное распитие заразы из одной чашки оказались крайне неэффективными в хворобном деле. Отчаявшись, я даже опробовала на себе патентованный школьный десерт «йодосахарин», гарантировавший подъем температуры до 38, 6 без ущерба для самочувствия. « сожалению, употребление деликатеса принесло обратные результаты, а именно: отвратительное самочувствие при не менее отвратительной температуре 36, 8. Собственно, на этом с фармакопеей было покончено.

Началась физика.

Надышать на градусник не получалось. Для «настукивания» себе лишних градусов нужно было обладать сноровкой жителя Бутырки. Поэтому я сразу же приступила к нагреву.

На этом месте и начинается моя идиотская история.

Главный Разоблачитель Симулянтов – папенька – пребывал в командировке. Маменька ушла на работу. На улице было темно и паскудно.

«Пожалуй, пойду ко второму уроку», – решила я и включила телевизор. Через три часа стало ясно, что «я, пожалуй, не пойду и к четвертому, а может быть, и вовсе не пойду». Позевывая, я отправилась на кухню, дабы подкрепить свой организм бутербродом.