Большая судьба - Евгений Федоров

- Ты, батюшка, пока шатался, я сделку обладил одну! - похвастался купец. - Садись к столу да угощайся!

Аносов, вежливо поклонившись, отказался от чаепития.

- Гнушаешься, барин? Эх, ты, а ведь я гильдейский, не какой-нибудь! Садись, милай, я ведь мильонщик, за всё плачу! - грубо сказал купец, нагло разглядывая бедную шинель Аносова.

Лицо и уши горного офицера вспыхнули. Он хотел осадить нахального гостинодворца, но сдержался и снова вышел на улицу. Позади, в избе, всё еще раздавался громкий гомон. Битком набитая проезжим народом, станция гудела, словно растревоженный улей. То и дело открывались и хлопали двери, пропуская в тепло подрядчиков, скупщиков, приказчиков, чиновников, торопившихся по делам в Москву.

Аносов стоял у дороги, за которой простиралось широкое бескрайное поле. Сизая дымка скрыла горизонт, а под самым небесным куполом вдруг пробилось скупое солнце и засинела полоска.

"Эх, поле, родимое поле! - глубоко вздохнул Аносов. - Сколько столетий лежишь ты здесь безмолвное, родное сердцу пахаря. Сколько крестьянского поту и слёз пролито над подъяремной землей! Когда же труженик русский будет избавлен от рабства и труд его из проклятия станет радостью?"

Заголубевшая полоска снова погасла. Через белую равнину потянуло поземкой. У крыльца станции появился ямщик и хриплым голосом громко объявил:

- Хвала господу, дилижанец готов. Извольте, господин, в путь!

И снова под непрестанное укачивание проплывали мимо унылые перелески, бедные поля и деревни, занесенные сугробами.

Глава шестая

В МОСКВЕ

В древнюю столицу приехали ранним утром, встреченные колокольным звоном.

- Слава всевышнему, из пепла поднимается первопрестольная! перекрестился купец. - Кажись, и войны не было!

И в самом деле, Москва, как в сказке, вставала из руин еще краше и величественнее. На пустырях и пепелищах шла неутомимая работа: звенели пилы, стучали топоры, каменщики готовили гранит, землекопы рыли котлованы.

Аносов с тощим чемоданчиком в руке отправился в ямскую станцию и записался на отправление. До Казани и дальше на Каменный Пояс предстояло ехать в обычной почтовой кибитке. Станционный смотритель, критически оглядев форменную шинель горного офицера, укоризненно покачал головой:

- Да нешто можно в таком одеянии пускаться в дальнюю зимнюю дорогу? Замерзнете, барин!

- Что же делать, если у меня ничего нет другого, - спокойно ответил Аносов.

- За Москвой морозы не чета нашим. Дух захватит. Купите, господин, тулуп да валеные сапоги. Без них и не думайте ехать! - настоятельно посоветовал смотритель.

Денег, отпущенных на дорогу, было в обрез. Всё же Павел Петрович послушался совета и купил тулуп и валенки.

В Москве он задержался на два дня. От зари и до темна расхаживал по улицам и площадям, любуясь строительством. Крепостные мастера возводили новые прекрасные хоромы для своих бар. Подолгу простаивал Аносов, очарованно разглядывая их работу. Простые инструменты - пила, топор, часто наспех изготовленные здесь же, в соседней кузне, - в руках русских умельцев превращались в чудесные орудия, при помощи которых они вырезывали самые ажурные карнизы и украшения.

Вот седобородый, крепкозубый и кряжистый плотник рубит бревно для конька крыши. Но как рубит! Из-под топора вырисовываются петушки, крестовины, завитки - чудесный русский орнамент на дереве.

- Откуда, дедушка, такое умельство обрел? - любуясь мастерством старика, спросил Аносов.

- От батюшки, а тот от деда! - спокойно ответил плотник. - Мы устюжинские, топор да дерево покорны нашим думкам.

- На век и красиво ладишь, дед! - восхищенно вырвалось у Аносова.

- Чую, сынок, понимаешь толк в нашем мастерстве и глаз твой зорок, ласково заговорил старик. - Да ты, друг мой, оглянись, пройди всю нашу землю и тогда сам увидишь, что значит русский человек. Наш брат мастеровой испокон века от юности и до погоста робит. Без труда, дорогой, и жизнь не мила! Потрудишься - и отдых сладок, и поешь в охотку, и сон в радость. А радостнее всего то, что сробил своей рукой да умельством. Глядишь, а сердце ликует: недаром прожил жизнь! Светлое счастье и радость, милый человек, в честном труде! Ох, заговорился я с тобой! - спохватился вдруг дед. - Иди, иди, милок, своей дорогой! - И старик стал тщательно выстукивать топором.

Аносов добрел до Красной площади. Кремлевские башни были восстановлены и высоко поднимали свои шатровые крыши. Среди балаганов и ларей, раскиданных на площади, толпился народ. Расталкивая его локтями, пробирались калашники, ремесленники, сбитенщики. То и дело слышалось:

- Сбитеньку горячего!

- Пряников медовых, коврижек!

- Пей-ешь на все медные, без сдачи!

- Закусывай, бабы, ребятишки!..

Балаганы были на замке, скоморохи не потешали народ: шел Филиппов-рождественский пост, и москвичи крепко блюли его. Но какой-то подгулявший парень вырвался на свободное местечко с балалайкой в руках и под ее треньканье пустился отплясывать камаринского.

Круглолицая молодайка в белом пуховом платке осуждающе заметила:

- Уймись, суматошный! Уймись, нехристь: в пост этакий в пляс пошел!

Парень только озорно усмехнулся и запел плясовую:

Сею, сею я ленок

На дорожку, на порог,

Чики-брики, так и быти,

На дорожку, на порог... Эх!..

- Вот окаянный! - сердито сплюнула молодка, а у самой темные глаза весело блеснули.

Над кремлевскими стенами кружилось вороньё. С мутного неба посыпал редкий снежок. Сквозь белесую пелену падающего снега изумительным видением проступала церковь Василия Блаженного. На Спасской башне пробили часы. Аносов с бьющимся сердцем вошел в Кремль и, сняв шапку, медленно пошел по булыжной мостовой. Прошло пять лет, но следы пожаров 1812 года еще сохранились на стенах древних соборов и дворцов. Здесь каждая пядь земли кремлевского холма напоминала славные страницы русской истории. Отсюда в лучах зимнего солнца виднелась значительная часть Москвы. За зубчатой стеной, изгибаясь у самых башен, голубеет Москва-река, уходящая на запад к синеющим высотам. За рекой - широкая панорама зданий, разноцветных крыш, переулков тихого Замоскворечья. Направо, далеко на горизонте, в синеве тумана выступают Воробьевы горы. Всё привлекает и манит взор, но милее всего сердцу зодчество безыменных русских мастеров, создавших дивные творения. Вот стремительно вознеслась к небесам колокольня Ивана Великого, а подле нее погруженный в яму Царь-колокол, отлитый русским мастером Моториным в 1434 году. Павел Петрович долго любовался медным гигантом, весившим двенадцать тысяч пудов. Рассказывали, что колокол издавал чистые, приятные звуки. И умен же был простой мастер, отливший это диво!

Неподалеку стояла и Царь-пушка, отлитая при Федоре Иоанновиче в 1586 году мастером Чоховым. Эх, и золотые руки имел этот пушечный литейщик! А подле Арсенала вытянулись ряды пушек, отбитых у французов. Дорого поплатились враги за осквернение русской земли!

Вот и Оружейная палата. Аносов с волнением прошел под высокие каменные своды тронного зала. Еще шло его восстановление, но кое-что из оружия работы старинных русских мастеров уже хранилось здесь. Тут были мечи, латы, шлемы. Некоторые из них "скипелись" от многовекового лежания в земле. Аносов равнодушно прошел мимо них: он искал другого... А вот и булаты! Драгоценные клинки были покрыты затейливым змеистым узором. Великое искусство выделки булатов угасло на Руси в семнадцатом веке; мастера Оружейной палаты были последними из тех, кто умел их готовить.

Аносов долго стоял перед клинками, пока хранитель старинных богатств не напомнил ему:

- Пора, сударь, уходить! Вижу, что оружие сие вам милее всего!

- Вы угадали! - склонив голову, ответил горный офицер. - Я дорого бы дал за тайны изготовления булата!

- Увы, сударь, это невозвратимо! Никто не знает, как отливался металл. Разве что в странах Востока, да и то - вряд ли! - с безнадежностью сказал хранитель.

Аносов снова вышел на Красную площадь. Торг кипел на всем ее протяжении. Сквозь толпу продирался широкоплечий бородатый мужик игрушечник с плетеным коробом за плечами. В руках он держал забавную игрушку и зычно манил покупателей:

- Гляди народ на потеху, на дергунчиков!

На круглой дощечке друг против друга красовались двое: русский и француз. Бородатый русский хват, ухмыляясь, склонился перед иноземцем. А тот, в кургузом кафтанчике, в парике, со шпажонкой на боку, чванно задрал нос перед мужиком.

Игрушечник стрельнул лукавыми черными глазами по толпе и воззвал:

- А ну, гляди, народ, что будет! - Он дернул за ниточки, мужик поднял кулаки и стал дубасить противника. Он сыпал удары по голове, по щекам, по носу. Француз отмахивался, вихлялся, паричок его слетел, нос опустился. Игрушечник и сам в восторге, орет на всю площадь:

Полюбуйся народ

Русский француза бьет!

Лупит его по мордасам: