Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

— Нет. Точнее да. Ну, то есть, нет, ты не страшилище. Это пройдет. Ты же знаешь, на нас быстро все заживает.

— Ну да… я вообще живучая. — Странный взгляд, странное выражение лица и странное ощущение будто невидимая стена стала чуть выше.

— А лестница длинная, — Рубеус постарался выбросить мысли о стене, и те, другие, которые не о стене, тоже. — Давай, помогу.

Легкая. Нервная. Пугливо сжимается в дрожащий комок, но потом, точно опомнившись, обнимает за шею и, уткнувшись носом в грудь, невнятно шепчет.

— Прости. Ты не при чем, это воспоминания… не надо было их вытаскивать.

Ее страх причиняет боль, ее недоверие — унижает и бесит, но несмотря ни на что, он не отпустит Коннован. Почему — сам не знает. Нужна и все.

— Мы кого-то хороним? — Карл пил кофе мелкими глотками, чашка в его руках казалась игрушечной, но к процессу вице-диктатор относился со всей серьезностью.

Ужин подходил к концу, и честно говоря, Рубеус был рад. Взгляды, которыми обменивались эти двое, мимолетные улыбки, интонации, жесты — беседа на тайном языке, непосвященные не поймут.

Рубеус и не понимал. Чувствовал себя лишним и злился, и с каждой минутой злости становилось все больше и больше.

— Так как насчет бильярда?

Черт, кажется, он слишком ушел в себя и потерял нить беседы. Пришлось переспрашивать.

— Что?

— Бильярд, русский. Партия. А то, гляжу, тебе энергию некуда девать, снова вилки в штопора крутишь. Конни, ты как, не устала?

Он произнес это с такой заботой, что… вилка хрустнула в руке. Нужно взять себя в руки. Успокоиться.

— В бильярд? Идет. Три партии, зачет по последней. Ставка обычная.

Тяжелые шары слоновой кости белыми пятнами выделялись на темно-зеленом, почти черном сукне бильярдного стола. Коннован, устроившись в кресле, с молчаливым неодобрением наблюдала за происходящим. Карл подбросил монетку и, прихлопнув сверху ладонью, спросил.

— Орел или решка?

— Орел.

Решка. Разбивать выпало Карлу, следовательно, первую партию можно считать проигранной. Вице-диктатор долго, придирчиво подбирал кий, взвешивая, примеривая к руке, потом натирал мелом, отряхивал руки… ожидание бесит. Идиотская затея, лучше бы в Фехтовальный зал. Ей бы точно не понравилось. Интересно, за кого она сейчас боится: за него или за Карла?

Или за себя? Черт. Тысяча чертей. Обычная ставка — желание. Просьба. Приказ. Уступка. Выкуп.

Карл, выбрав позицию, бьет. Кажется, один есть. Нет, два. У дальней левой лузы будет третий, потом и четвертый, глядишь.

— Вот так они и разлетелись, — Карл не спешит, он вообще торопиться не будет.

— Кто они?

— Миры. Был один, стало два. Пожалуй, куб более подходящая аллегория. Представь два куба, совмещенных в четырех вершинах. Кубы вращаются, тогда как вершины неподвижны, более того, поскольку они совмещены, то являются общим элементом обоих миров. То есть на вершине в зависимости от везения или невезения можно попасть в тот или иной мир, — Карл прицелился.

— Они не могут вращаться при общих восьми вершинах.

— В классической геометрии не могут, но математика классической геометрией не исчерпывается, тем более, когда дело касается вещей столь неклассических. Восьмерка.

Шар послушно лег в угловую лузу. Карл же перешел на другой конец стола.

— Заодно допуская, что переходя из куба в куб спускаешься по грани, а даже в классической геометрии каждая грань ведет к четырем вершинам, становится понятен тот факт, почему ты, Конни, из Южного пятна вышла в Северное. Что до остального, то имеем Deus ex machina. Поздравляю, Коннован, весьма полезное знакомство.

— Она не бог, она — ребенок.

Взгляд блуждает по комнате, обминая бильярдный стол. И Карл, выцеливающий очередной шар, замирает.

— А с чего ты решила, что Бог не может быть ребенком? И знаешь, честно говоря, я рад, что она заперта там. Как-то не вдохновляет меня перспектива жить бок о бок с существом, чьи способности не поддаются анализу, а специфика возраста не позволяет надеяться, что у нее хватит ума их не использовать. Барьер, что бы он из себя не представлял, скорее во благо. Пятерка.

Удар, и плюс пять очков.

— Значит, экспедиций больше не будет? — спросила Коннован.

— Как по мне, то не хотелось бы. К подобным предупреждениям следует относиться более чем серьезно. Если столкнуть кубики, читай остановить вращение, то грани окажутся в одной плоскости времени и пространства, и тогда…две вещи не могут занимать одну и ту же точку одномоментно, какая-то из них исчезнет. Двойка.

Промах. Шар, ударившись о край бортика, откатился назад. Минус пять и довольно неплохие шансы уравнять счет.

— Советую попробовать с девяткой, ну или тройку. Тройка надежнее, но потом девятку не возьмешь. — Карл сел в кресло и, плеснув в бокал вина, поднял. — Ну, желаю удачи.

Девять. Три. Четыре. Одиннадцать. Пятнадцать. То ли пожелание легло, что называется в руку, то ли злость помогала, но партия осталась за ним. И следующая тоже. И последняя. А злость ушла.

— Поздравляю, успехи делаешь, — Карла проигрыш не огорчил, он спокойно собрал шары в ящик, обтер кий от мела и поставил на стойку. — Ладно, время позднее… или раннее, потом поговорим. Конни, солнце, тебе отдыхать пора.

Злость вспыхнула с новой силой. Какого черта?

— Какого черта ты ведешь себя, точно бык на корриде? Красной тряпкой перед носом помашут, ты и летишь, — Карл снова сидел в кресле перед камином, только на сей раз незажженным. Начищенная до блеска каминная решетка, выложенное кирпичом нутро и вылизанный огнем до черноты крюк.

— Что такое коррида?

— Коррида? Извини, постоянно забываю, что некоторые вещи здесь не известны. Коррида — это такое развлечение, когда два придурка — человек и бык — пытаются убить друг друга.

— Я не придурок.

— Да ну? А похоже, — Карл закрыл глаза. — Беспочвенная ревность, бессмысленная злость. Ради чего? Вернее, из-за кого?

— Она останется со мной.

— Так я разве был против?

— В Хельмсдорфе.

— Подожди еще неделю. Пусть она хотя бы постоять за себя сможет, если что. — Карл зевнул. — Полагаю, будет весело…

Коннован

Неделя, которую я почему-то непременно должна была провести в Саммуш-ун, оказалась на удивление долгой. Рубеус куда-то исчез, вернее, я знала, куда — у Хранителя много дел, тем более во время войны — но от знания легче не становилось. И связь между нами была какой-то ненадежной. Она стала похожа на растянутую веревку, провисшую, местами истертую до того, что малейшее усилие и разорвется.

Я не хотела разрыва и закрывала глаза, отворачиваясь от эмоций, повисших на истончившейся струне. Чувство вины? Рубеус точно не виноват в том, что со мной произошло. Злость? Обида? Не понимаю. Не берусь толковать. Прошу прощения и закрываюсь барьером. Я еще не готова к разговору.

И не поэтому ли молчание затягивается?

Карл заглядывал редко. И сегодняшнее приглашение на ужин стало приятной неожиданностью. Тем более, что еда на этот раз нормальная, а то от бульона с кашей меня уже мутит. В конце концов, чувствую я себя почти нормально.

— Ну, милая, должен тебя поздравить. Выглядишь ты, конечно, отвратительно, но зато жива, что странно. По всем показаниям выжить ты не должна была. Ты ешь, ешь, не стесняйся.

Ем. Горячее мясо, острый соус, терпкое вино приятно пощипывает губы. Карл сидит напротив, смотрит изучающе, словно не знает, что сказать дальше. Улыбается, только неискренне как-то. Странно, раньше я никогда не могла определить: искренне он улыбается или нет. Раньше я вообще не задумывалась о том, что Карл может быть неискренен.

— Еще вина? Попробуй с сыром, по-моему, вкусы великолепно дополняют друг друга.

Сам он ничего не ест. Хочет поговорить со мной. Откуда я это знаю? Просто знаю и все. У сыра теплый желтый цвет, кое-где разломанный зелеными нитями плесени.

Нити — Тора — База… задание, которое я не выполнила.

— Как самочувствие?

— Нормально. Гораздо лучше, чем пару дней назад. А шрамы скоро исчезнут?

— Шрамы… — Карл взял со стола белую салфетку и сложил пополам. — Не хотелось бы лгать, но… никто на моей памяти не получал ожоги настолько обширные и глубокие. Вернее, получать — получали. Сразу, когда появились первые… результаты, первая партия генмодифицированных солдат, выяснилось, что при всех видимых плюсах имеется один большой минус. Проект собирались закрыть. Кому нужны воины, которые боятся дневного света? Вот тогда и провели серию экспериментов, чтобы выяснить, насколько серьезна данная проблема. Так вот, Коннован, при световых ожогах, площадь которых превышает тридцать процентов площади тела, наступает шок и смерть.

— Сколько?

У меня кусок в горле застрял. Нет, я конечно знала и о проекте, и об экспериментах, но не точные цифры.