Бег - Михаил Булгаков

Тихо входит С е р а ф и м а.

С е р а ф и м а. Что, Роман Валерьянович, опять?

Х л у д о в. Что такое?

С е р а ф и м а. С кем вы говорили? Ведь в комнате нет никого, кроме вас!

Х л у д о в. Вам послышалось. А впрочем, у меня есть манера бормотать. Надеюсь, что это никому не мешает, а?

С е р а ф и м а (садится на ковер рядом с Хлудовым). Четыре месяца я живу за стеной и слышу по ночам ваше бормотанье. Вы думаете, это легко? В такие ночи я сама не сплю. А теперь уже и днем? Бедный, бедный человек...

Х л у д о в. Хорошо. Я достану вам другую комнату, но в этом же квартале, чтобы вы были под моим надзором. Я продал перстень, деньги есть. Светло в ней, окна на Босфор. Особенного комфорта, конечно, предложить не могу. Вы сами видите – чепуха. Разгром. Проиграли и выброшены. А почему проиграли, вы знаете? (Таинственно указывает за плечо.) Мы-то с ним все знаем. Мне и самому неудобно с вами рядом, но я должен держать слово.

С е р а ф и м а. Роман Валерьянович, вы помните тот день, когда уезжал Голубков? Вы догнали меня и силой вернули, помните?

Х л у д о в. Когда человек с ума сходит, приходится применять силу. Все вы какие-то ненормальные.

С е р а ф и м а. Мне стало жаль вас, Роман Валерьянович, и из-за этого только я и осталась.

Х л у д о в. Мне нянька не нужна, а вам нужна!

С е р а ф и м а. Не раздражайтесь, вы этим причиняете вред только самому себе.

Х л у д о в. Да, верно, верно... Я больше никому не могу причинить вреда. А помните – ночь, ставка... Хлудов – зверюга, Хлудов – шакал? А?

С е р а ф и м а. Все это ушло, и я забыла, и вы не вспоминайте.

Х л у д о в (бормочет). Да, да, да... Нет, мне приходится вспоминать. А впрочем, помяни, помяни... не будем вспоминать.

С е р а ф и м а. Ну вот, Роман Валерьянович, я всю ночь думала... Надо же на что-нибудь решиться. Скажите, до каких же пор мы будем с вами этак сидеть?

Х л у д о в. А вот вернется Голубков – и сразу клубочек размотается. Я вас сдаю ему, и каждый тогда сам по себе, врассыпную. И кончено. Душный город!

С е р а ф и м а. Ах, каким безумием было отпустить его тогда! Никогда себе этого не прощу! Ах, как я тоскую по нем! Это Люська, Люська виновата... Я обезумела от ее упреков... А теперь не сплю так же, как и вы, потому что он, наверно, пропал в скитаниях, а может быть, и умер.

Х л у д о в. Душный город! И это позорище – тараканьи бега! Все на меня валят, будто я ненормален. А зачем, в самом деле, вы его отпустили? Деньги там какие-то, у этого вашего мужа?

С е р а ф и м а. Нет у меня никакого мужа, забыла его и проклинаю!

Х л у д о в. Ну, словом, что же делать?

С е р а ф и м а. Будем смотреть правде в глаза: пропал Сергей Павлович, пропал. И сегодня ночью я решила: вот казаков пустили домой, и я попрошусь, вернусь вместе с ними в Петербург. Зачем я, сумасшедшая, поехала?

Х л у д о в. Умно. Очень. Умный человек, а? Большевикам вы ничего не сделали, можете возвращаться спокойно.

С е р а ф и м а. Одного я только не знаю, одно меня только и держит – это что будет с вами?

Х л у д о в (таинственно манит ее пальцем. Она придвигается, и он говорит ей на ухо). Только тсс... вам-то ничего, а за мной контрразведка по пятам ходит, у них нюх... (Шепчет.) Я тоже поеду в Россию, можно ехать сегодня же ночью. Ночью пойдет пароход.

С е р а ф и м а. Вы тайком хотите, под чужим именем?

Х л у д о в. Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов.

С е р а ф и м а. Опомнитесь, вас сейчас же расстреляют!

Х л у д о в. Моментально. (Улыбается.) Мгновенно. А? Ситцевая рубашка, подвал, снег... Готово! Тает мое бремя. Смотрите, он ушел и стал вдали.

С е р а ф и м а. А! Так вот вы о чем бормочете! Вы хотите смерти? Безумный человек! Останьтесь здесь, может быть, вы вылечитесь?

Х л у д о в. Я вылечился сегодня. Я совершенно здоров. Не таракан, в ведрах плавать не стану. Я помню армии, бои, снега, столбы и на столбах фонарики... Хлудов пройдет под фонариками.

Громкий стук в дверь. Она тотчас открывается, и входят Г о л у б к о в и Ч а р н о т а. Оба одеты в приличные костюмы. В руках у Чарноты чемоданчик. Молчание.

С е р а ф и м а. Сережа!.. Сережа!

Ч а р н о т а. Здравствуйте! Что же вы молчите?

Х л у д о в. Ну вот они. Приехали. Я же говорил вам...

Г о л у б к о в. Сима! Ну что же, Сима, здравствуй!

Серафима обнимает Голубкова и плачет.

Х л у д о в (морщась). Пойдем, Чарнота, на балкон, поговорим. (Уходит с Чарнотой за стеклянную стену.)

Г о л у б к о в. Ну не плачь, не плачь. О чем ты плачешь, Серафима? Вот я, я вернулся...

С е р а ф и м а. Я думала, что ты погиб! О, если б ты знал, как я тосковала!.. Теперь для меня все ясно... Но все-таки я дождалась! Ты теперь никуда больше не поедешь, я тебя не отпущу.

Г о л у б к о в. Никуда, конечно, никуда! Все кончено! И мы сейчас все придумаем! Как же ты жила здесь, Сима, без меня? Скажи мне хоть слово!

С е р а ф и м а. Я измучилась, я не сплю. Как только ты уехал, я опомнилась, я не могла простить себе, что я тебя отпустила! Все ночью сижу, смотрю на огни, и мне мерещится, что ты ходишь по Парижу, оборванный и голодный... А Хлудов больной, он такой страшный!

Г о л у б к о в. Не надо, Сима, не надо!

С е р а ф и м а. Ты видел мужа моего?

Г о л у б к о в. Видел, видел. Он отрекся от тебя, и у него новая жена, а кто – совершенно неинтересно... И... так лучше, и ты свободна! (Кричит.) Хлудов, спасибо!

Х л у д о в и Ч а р н о т а входят.

Х л у д о в. Ну вот, все в порядке теперь, а? (Голубкову.) Ты ее любишь? А? Искренний человек? Советую ехать туда, куда она скажет. А теперь прощайте все! (Берет пальто, шляпу и маленький чемодан.)

Ч а р н о т а. Куда это, смею спросить?

Х л у д о в. Сегодня ночью пойдет пароход, и я с ним. Только молчите.

Г о л у б к о в. Роман! Одумайся! Тебе нельзя этого делать!

С е р а ф и м а. Говорила уже, его не удержишь.

Х л у д о в. Чарнота! А знаешь что? Поедем со мной, а?

Ч а р н о т а. Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда это? Ах туда? Здорово задумано! Это что же, новый какой-нибудь хитроумный план у тебя созрел? Не зря ты генерального штаба! Или ответ едешь держать? А? Ну так знай, Роман, что проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки! Да и то под строжайшим караулом, чтоб тебя не разорвали по дороге! Ты, брат, большую память о себе оставил. Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут, поведут... За мной много чего есть! Хотя, правда, фонарей у меня в тылу нет!

С е р а ф и м а. Чарнота! Что ты больному говоришь?

Ч а р н о т а. Говорю, чтобы остановить его.

Г о л у б к о в. Роман! Останься, тебе нельзя ехать!

Х л у д о в. Ты будешь тосковать, Чарнота.

Ч а р н о т а. Эх, сказал! Я, брат, давно тоскую. Мучает меня Киев, помню я Лавру, помню бои... От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам тоже не поеду. И тебе из жалости говорю – не езди.

Х л у д о в. Ну, прощай! Прощайте! (Уходит.)

Ч а р н о т а. Серафима, задержи его, он будет каяться!

С е р а ф и м а. Ничего не могу сделать.

Г о л у б к о в. Вы его не удержите, я знаю его.

Ч а р н о т а. А! Душа суда требует! Ну что ж, ничего не сделаешь! Ну, а вы?

С е р а ф и м а. Пойдем, Сергей, проситься. Я придумала – поедем ночью домой!

Г о л у б к о в. Поедем, поедем! Не могу больше скитаться!

Ч а р н о т а. Ну что ж, вам можно, вас пустят. Давай делить деньги.

С е р а ф и м а. Какие деньги? Это, может быть, корзухинские деньги?

Г о л у б к о в. Он выиграл у Корзухина двадцать тысяч долларов.

С е р а ф и м а. Ни за что!

Г о л у б к о в. И мне не надо. Доехал сюда, и ладно. Мы доберемся как-нибудь до России. Того, что ты дал, нам хватит.

Ч а р н о т а. Предлагаю в последний раз. Нет? Благородство? Ну, ладно. Итак, пути наши разошлись, судьба нас развязала. Кто в петлю, кто в Питер, а я куда? Кто я теперь? Я – Вечный Жид отныне! Я – Агасфер. Летучий я голландец! Я – черт собачий!

Часы пробили пять. Над каруселью поднялся флаг вдали, и послышались гармонии, а с ними хор у Артура на бегах: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман...»

Ба! Слышите? Жива вертушка, работает! (Распахивает дверь на балкон.)

Хор полился яснее: «...много разбойники пролили крови честных христиан...»

Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей генерал Чарнота! (Исчезает.)

Г о л у б к о в. Не могу больше видеть этого города! Не могу слышать!

С е р а ф и м а. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне! Куда, зачем мы бежали? Фонари на перроне, черные мешки... потом зной! Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег! Я хочу все забыть, как будто ничего не было!

Хор разливается шире: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим!..» Издали полился голос муэдзина: «La illah illa illah...»

Г о л у б к о в. Ничего, ничего не было, все мерещилось! Забудь, забудь! Пройдет месяц, мы доберемся, мы вернемся, и тогда пойдет снег, и наши следы заметет... Идем, идем!