Бег - Михаил Булгаков

Г о л у б к о в. Не надо денег!

Х л у д о в. Не дури. Вот две лиры, больше сейчас нет. (Отстегивает медальон от часов.) Возьми медальон, в случае крайности – продашь. (Уходит.)

Вечерние тени гуще. С минарета полился сладкий голос муэдзина: «La illah illa illah...»[21]

Г о л у б к о в. Вот и ночь наступает... Ужасный город! Нестерпимый город! Душный город! Да, чего же я сижу-то? Пора! Ночью уеду в трюме.

Ч а р н о т а. Я поеду с тобой. Никаких мы денег не достанем, я и не надеюсь на это, а только вообще куда-нибудь ехать надо. Я же говорю – думал, в Мадрид, но Париж – это, пожалуй, как-то пристойнее. Идем. То-то греки-хозяева удивятся и обрадуются!

Г о л у б к о в (идет). Никогда нет прохлады – ни днем, ни ночью!

Ч а р н о т а (уходит с ним). В Париж так в Париж!

Мальчишка-турок подбегает к шарманке, вертит ручку.

Шарманка играет марш.

Голос муэдзина летит с минарета.

Тени. Кое-где загораются уже огоньки. В небе бледноватый золотой рог. Потом тьма. Сон кончается.

Конец третьего действия

Действие четвертое

Сон седьмой

...Три карты, три карты, три карты!..

Осенний закат в Париже. Кабинет господина К о р з у х и н а в собственном особняке. Кабинет обставлен необыкновенно внушительно. В числе прочего несгораемая касса. Кроме письменного стола – карточный. На нем приготовлены карты и две незажженные свечи.

К о р з у х и н. Антуан!

Входит очень благообразного французского вида лакей А н т у а н, в зеленом фартуке.

Monsieur Marchand m'avait averti qu'il ne viendra pas aujourd'hui. Ne remuez pas la table. Je me servirai plus tard.

Молчание.

Repondez-donc quelque chose![22] Да вы, кажется, ничего не поняли?

А н т у а н. Так точно, Парамон Ильич, не понял.

К о р з у х и н. Как «так точно» по-французски?

А н т у а н. Не могу знать, Парамон Ильич.

К о р з у х и н. Антуан, вы русский лентяй. Запомните: человек, живущий в Париже, должен знать, что русский язык пригоден лишь для того, чтобы ругаться непечатными словами или, что еще хуже, провозглашать какие-нибудь разрушительные лозунги. Ни то ни другое в Париже не принято. Учитесь, Антуан, это скучно. Que faites-vous a ce moment? Что вы делаете в настоящую минуту?

А н т у а н. Же... Я ножи чищу, Парамон Ильич.

К о р з у х и н. Как ножи, Антуан?

А н т у а н. Ле куто, Парамон Ильич.

К о р з у х и н. Правильно. Учитесь, Антуан.

Звонок.

(Расстегивает пижаму, говорит, выходя.) Принять. Авось партнер подвернется. Je suis a la maison[23]. (Выходит.)

Антуан выходит и возвращается с Г о л у б к о в ы м. Тот в матросских черных брюках, сером потертом пиджачке, в руках у него кепка.

Г о л у б к о в. Je voudrais parler a monsieur Корзухин[24].

А н т у а н. Пожалуйте вашу визитную карточку, вотр карт.

Г о л у б к о в. Как? Вы русский? А я вас принял за француза. Как я рад!

А н т у а н. Так точно, я русский. Я – Грищенко...

Голубков жмет руку Антуану.

Г о л у б к о в. Дело вот в чем – карточек у меня нет. Вы просто скажите, что, мол, Голубков из Константинополя.

А н т у а н. Слушаю-сь. (Скрывается.)

К о р з у х и н (выходя уже в пиджаке, бормочет). Какой такой Голубков?.. Голубков... Чем могу служить?

Г о л у б к о в. Вы, вероятно, не узнаете меня? Мы с вами встретились год тому назад в ту ужасную ночь на станции в Крыму, когда схватили вашу жену. Она сейчас в Константинополе на краю гибели.

К о р з у х и н. На краю чего? Простите, во-первых, у меня нет никакой жены, а во-вторых, и станции я не припоминаю.

Г о л у б к о в. Как же? Ночь... еще сделался ужасный мороз, вы помните мороз во время взятия Крыма?

К о р з у х и н. К сожалению, не помню никакого мороза. Вы изволите ошибаться.

Г о л у б к о в. Но ведь вы – Парамон Ильич Корзухин, вы были в Крыму, ведь я же вас узнал!

К о р з у х и н. Действительно, я некоторое время проживал в Крыму, как раз тогда, когда там бушевали эти полоумные генералы. Но, видите ли, я тогда же уехал, никаких связей с Россией не имею и не намерен иметь. Я принял французское подданство, женат не был и должен вам сказать, что вот уже третий месяц, как у меня в доме проживает в качестве личного секретаря русская эмигрантка, также принявшая французское подданство и фамилию Фрежоль. Это очаровательнейшее существо настолько тронуло мое сердце, что, по секрету вам сказать, я намерен вскоре на ней жениться, так что всякие разговоры о какой-то якобы имеющейся у меня жене мне неприятны.

Г о л у б к о в. Фрежоль... Значит, вы отказываетесь от живого человека! Но ведь она же ехала к вам! Помните, ее арестовали? Помните, мороз, окна, фонарь – голубая луна?..

К о р з у х и н. Ну да, голубая луна, мороз... Контрразведка уже пыталась раз шантажировать меня при помощи легенды о какой-то моей жене-коммунистке. Мне неприятен этот разговор, господин Голубков, повторяю вам.

Г о л у б к о в. Ай-яй-яй! Моя жизнь мне снится!..

К о р з у х и н. Вне всяких сомнений.

Г о л у б к о в. Я понял. Она вам мешает, и очень хорошо. Пусть она не жена вам. Так даже лучше. Я люблю ее, поймите это! И сделаю все для того, чтобы выручить ее из рук нищеты. Но я прошу вас помочь ей хотя бы временно. Вы – богатейший человек, всем известно, что все ваши капиталы за границей. Дайте мне взаймы тысячу долларов, и, лишь только мы станем на ноги, я вам свято ее верну. Я отработаю! Я поставлю себе это целью жизни.

К о р з у х и н. Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, что разговор о мифической жене приведет именно к долларам. Тысячу? Я не ослышался?

Г о л у б к о в. Тысячу. Клянусь вам, я верну ее!

К о р з у х и н. Ах, молодой человек! Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам скажу, что такое один доллар. (Начинает балладу о долларе и вдохновляется.) Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Глядите туда! Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в воздухе согбенная черная кошка – химера! Он и там! Химера его стережет! (Указывает таинственно в пол.) Неясное ощущение, не шум и не звук, а как бы дыхание вспученной земли: там стрелой летят поезда, в них доллар. Теперь закройте глаза и вообразите – мрак, в нем волны ходят, как горы. Мгла и вода – океан! Он страшен, он сожрет. Но в океане, с сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет чудовище! Идет, кряхтит, несет на себе огни! Оно роет воду, ему тяжко, но в адских топках, там, где голые кочегары, оно несет свое золотое дитя, свое божественное сердце-доллар! И вдруг тревожно в мире!

Где-то далеко послышались звуки проходящей военной музыки.

И вот они уже идут! Идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех городах, ликующе кричат трубы! Он отомщен! Они кричат в честь доллара! (Утихает.)

Музыка удаляется.

Итак, господин Голубков, я думаю, что вы и сами перестанете настаивать на том, чтобы я вручил неизвестному молодому человеку целую тысячу долларов?

Г о л у б к о в. Да, я не буду настаивать. Но я хотел бы сказать вам на прощанье, господин Корзухин, что вы самый бездушный, самый страшный человек, которого я когда-либо видел. И вы получите возмездие, оно придет! Иначе быть не может! Прощайте! (Хочет уйти.)

Звонок. Входит А н т у а н.

А н т у а н. Женераль Чарнота.

К о р з у х и н. Гм... Русский день. Ну, проси, проси.

А н т у а н уходит. Входит Ч а р н о т а. Он в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять нечего. Развязен.

Ч а р н о т а. Здорово, Парамоша!

К о р з у х и н. Мы с вами разве встречались?

Ч а р н о т а. Ну вот вопрос! Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь?

К о р з у х и н. Ах да, да... Очень приятно. Простите, а мы с вами пили брудершафт?

Ч а р н о т а. Черт его знает, не припоминаю... Да раз встречались, так уж, наверно, пили.

К о р з у х и н. Прости, пожалуйста... Вы, кажется, в кальсонах?

Ч а р н о т а. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.

К о р з у х и н. Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?

Ч а р н о т а. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос!

К о р з у х и н. Пардон, пардон!

Ч а р н о т а (тихо, Голубкову). Дал?

Г о л у б к о в. Нет. Я ухожу. Пойдем отсюда.

Ч а р н о т а. Куда же это мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что с тобой, Парамон? Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками, перед тобой, а ты отказываешь им в пустяковой сумме. Да ты понимаешь, что в Константинополе Серафима голодает?

Г о л у б к о в. Попрошу тебя замолчать. Словом, идем, Григорий!

Ч а р н о т а. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам записался, только чтобы тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно выписался бы обратно. Постой, зачем это карты у тебя? Ты играешь?

К о р з у х и н. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю и очень люблю.