Ленин. Человек — мыслитель — революционер - Воспоминания и суждения современников

Никогда не забыть минуты, когда вся Красная площадь, обнажив головы, пела на 25-градусном морозе «Вы жертвою пали». Никогда не забыть застывшей многотысячной толпы, когда гроб Ильича несли в склеп. Никогда не забыть биения сердец всех близких и родных. Никогда, никогда не забыть этих минут…

Почему-то вспоминается тот вечер, когда Ленин прибыл из-за границы в Петроград: ночь на Финляндском вокзале, встреча, десятки тысяч рабочих и солдат. Теперь — теперь миллионы. То — канун великих боев. Теперь — теперь завершенные битвы и отдых после решающих побед. Теперь признание всего народа, всех народов.

Умер Ленин. Камнем, глыбой ложится эта смерть на сердце каждого из нас. Нечеловечески тяжело. Никто никогда не переживал таких жутких минут. И все-таки, и все-таки нам почему-то кажется, что ленинизм не только жив, но что расцвет его только еще начинается. Да, это несомненно так: настоящие победы идей Ленина в Европе, в Америке, на Востоке, во всем мире только еще впереди.

Кто из нас забудет эти шесть дней — бессонных, тревожных, свинцовых, но и жутко-прекрасных? Пусть назовут нам другое имя в новейшей истории человечества, которое заставляло бы так учащенно биться сердца миллионов и десятки миллионов людей во всем мире.

Эти шесть дней положили какую-то черту, некую грань между Россией до смерти Ильича и Россией после его смерти. Россия по-новому ощутила себя. До сих пор во все время болезни Ленина она считала, что Ильич

…и сейчас ведет Россию парализованной рукой.

Теперь она почувствовала, что все мы отныне предоставлены самим себе, что мы переходим через какую-то новую грань. Россия оглянулась на себя и увидела, что она новая, что она стала новой потому, что Ленин отдал ей лучшее, что было у него. Сосредоточенно, глубоко страна задумалась над собственной судьбой. И, смахнув слезу после похорон своего гениального вождя, твердой поступью, с высоко поднятой головой пойдет дальше по той дороге, по которой вел ее Ленин.

Тем более в жизни нашей партии со смертью Ильича начинается новая глава. Партия наша особенно глубоко и сосредоточенно задумается над своими дальнейшими судьбами. Неимоверно тяжела, совершенно невознаградима потеря. Руководить жизнью великой страны, борьбой Коминтерна, работой партии без Ильича — какая это гигантская всемирно-историческая ответственность! Каждый из 400 тысяч членов нашей партии теперь, со смертью Ильича должен стать лучше, глубже, чище, более мужественным, более осторожным, более стойким.

Каждый, кто хоть раз видел живого Ильича, до конца своих дней удержит этот образ в сердце своем.

…Портретов Ленина не видно, Похожих не было и нет. Века уж дорисуют, видно, Недорисованный портрет…

Что бы там ни было, что бы ни ожидало нас, образ Ленина всегда будет светить трудящимся и эксплуатируемым всего мира.

Дружнее, ряды ленинской рати! Мир не видал еще армии, более готовой к борьбе и более достойной победы, чем наша.

— Прощай, Ильич! Прощай, Ленин! — По всей стране, по всей земле перекатывается, как эхо, это прощальное приветствие вождю и учителю.

За работу, за работу, за работу! — как учил нас Ильич.

Ленин умер — ленинизм живет. Живет в нашей великой партии, в Коминтерне, в революционном движении всего мира. Когда пролетарская революция победит во всем мире, то будет прежде всего победа ленинизма…

Первая годовщина. 1924 — 21 января — 1925. Ленин, о Ленине, о ленинизме. At., 1925. С. 195–203

А. С. КИСЕЛЕВ

ИЗ ВОСПОМИНАНИИ

В 1914 году волна рабочего движения в Петрограде поднималась все выше и выше. Профсоюзы, культурно-просветительные общества оказались на 90 % под влиянием нашей партии. Мы выбили меньшевиков из всех позиций, занимаемых ими в культурно-просветительных обществах, профсоюзах и т. д. В то время в воздухе уже пахло войной. С.-д. партии Запада пытались делать попытку оказать некоторое воздействие на эту войну, для чего II Интернационал предполагал созвать всемирный международный конгресс. К международному конгрессу рабочие Петрограда усиленно готовились и выбирали своих делегатов; организованные металлисты выдвинули меня в качестве делегата на этот конгресс. Воспользовавшись приездом делегатов, наша партия предполагала устроить партийную конференцию. Для выполнения этой задачи мне было дано поручение от социал-демократической фракции поехать в ЦК, возглавляемый Владимиром Ильичом. Моя задача заключалась в том, чтобы поехать в ЦК нелегально, установить связь и явки по проезду и проверить — можно ли пройти туда и обратно через границу, имеются ли соответствующие безопасные места, через которые можно провести товарищей, которые поедут нелегально, и не «посадить» их. О тех, которые поедут с паспортами, заботиться было нечего. Мне пришлось благополучно пробраться через Российскую границу в Австрию, где жил в то время Владимир Ильич. Владимир Ильич жил в то время недалеко от Кракова, верстах в 150. Жил он в одной из деревень, которая называлась Поронино. Нам дали явку, в которой было указано, что Владимир Ильич живет в одной вилле. Наше представление о вилле такое, что это — роскошный, громадный дворец, в котором свойственно жить только буржуазии. В то время много говорилось о вилле Горького в Италии на о. Капри. Поэтому, когда мы услышали слово «вилла», мы иронически улыбались и острили — вот, мол, как живут наши вожди… в виллах. Когда мы приехали на ст. Поронино, спросили, где вилла Тереско, нам показали, что нужно идти прямо; прошли сажень 150–200 — никакой виллы, к нашему удивлению, не было видно. Дальше, повернувши направо, увидели обыкновенный крестьянский дом в две комнаты с кухней — такой оказалась «вилла», в которой жил Владимир Ильич.

К квартире Владимира Ильича мы пришли рано утром, когда все еще спали, постучались в дверь квартиры, и к нам вышла старушка, которая, как мы узнали позднее, была матерью Надежды Константиновны Крупской-Ульяновой.

Старушка сообщила о приезжих из России Надежде Константиновне, которая через несколько минут вышла к нам. Узнав, что мы приехали из Питера, спрашивала, как мы доехали, со свойственной ей чрезвычайной деликатностью, мягкостью и простотой. Начала засыпать нас различными вопросами из жизни рабочего движения в Питере. Мы в свою очередь начали задавать различные вопросы о рабочем движении в Западной Европе, и наша беседа затянулась на довольно продолжительное время. Услышав наши разговоры, из квартиры вышел мужчина, одетый в дешевенький пиджачок, обутый в грубоватые поношенные ботинки, среднего роста, довольно крепкого телосложения, с приветливой улыбкой на лице и немного прищуренными глазами. Пытливо окинув нас глазами с ног до головы, вышедший мужчина сказал: «Здравствуйте» — это был В. И., которому Н. К. сообщила, что мы только что приехали из Питера. После этих слов на нас градом посыпались вопросы о рабочем движении в Питере, и мы едва-едва поспевали отвечать на задаваемые В. И. вопросы.

В. И. очень много расспрашивал о работе среди металлистов, интересовался тем ростом влияния, какое имели мы — большевики — в Питерском союзе, интересовался нашей практической борьбой с ликвидаторами. Все вопросы, удивительно простые и ясные, отчетливо показывали, какое значение придавал в то время металлистам В. И. По прошествии нескольких минут был приготовлен чай, и мы продолжали дальнейшую нашу беседу, сидя за завтраком. Тут же мы узнали, что через короткое время должны приехать некоторые депутаты Госдумы и что, когда они приедут, откроется совещание, а пока, до их приезда, придется нам здесь обождать.

Предложили нам с дороги отдохнуть, а тем временем обещали подыскать помещение, где мы можем ночевать, об обеде же, ужине и чаях беспокоиться нечего, так как все это мы можем получать у В. И. Так как депутаты приехали не так скоро, то нам пришлось прожить в Поронине свыше двух недель. За это время нам пришлось видеть, как работал в то время В. И. Вставал он очень рано и готовил к отправке в Россию почту, которая уходила, помнится, каждое утро. Ежедневно можно было видеть, как В. И., надевши на плечи дорожную сумку, садился на довольно потрепанный велосипед и ехал на почту, где сдавал приготовленную корреспонденцию и получал почти всю пришедшую на имя ЦК корреспонденцию, которая всегда была очень увесистая. Эта почта состояла из книг, газет, журналов, писем на всевозможных языках и ежедневно прочитывалась В. И. лично, который к вечеру уже подготовлял ответы на письма, писал статьи для газет и журналов и сам возил их на почту. Тогда В. И. был всем: и организатором, и теоретиком, и писателем, и читателем, и почтальоном. Наблюдая его огромную работу, приходилось только удивляться той необычайной работоспособности, усидчивости, терпению и упорству в достижении намеченных целей. Часто мы ходили в окрестности, в горы; помню, как раз мы поднялись вначале вчетвером вместе с Н. К. на одну гору и Н. К. задыхалась и часто останавливалась. Когда мы поднялись в гору, Владимир Ильич только что вышел из квартиры; он шел очень быстро, видно было, что здоровье его крепко. Помню, мы еще на это обратили внимание Надежды Константиновны, которая тогда сказала: «Да, он еще ничего, здоров, его еще лет на 10 хватит партии». Действительно, с лета 1914 года по 1924 год не хватило полгода до 10 лет, о которых нам говорила Н. К. Ее слова оказались пророческими. Мы на этой горе долго беседовали о тех предстоящих задачах, которые тогда возлагались на нас партией, причем во время беседы мы возлагали большие надежды на предстоящий международный конгресс и думали, что он сумеет принять решительные меры в связи с предстоящей войной, в целях ее предотвращения. В. И. расхолаживал нас и говорил, что это могло бы быть лишь в том случае, ежели бы мы имели большинство во Втором Интернационале, а так как в нем сидят оппортунисты, то же, что российские меньшевики, то особых надежд возлагать на них нельзя, — его прозорливость полностью оправдалась впоследствии.