Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

В Кировограде капитан добился у начальника станции четырех, открытых платформ, посадил людей и четверо суток ехали до Ворошиловграда. И все эти четверо суток не переставая лил дождь…

В Ворошиловграде всех распределили по колхозам. Кто постарше — распределили на уборку, приставили к лошадям. А его, как самого маленького — на птицеферму, на край села, к курам и гусям. Плакал целыми днями. Как-то увидел председатель: «Что ты, сынок, плачешь?». — «Скучаю за родителями».

Председатель перевел его пасти лошадей еще с двумя пареньками. Они научили его ездить верхом. Стало немного веселее.

Ворошиловградскую и Ростовскую области разделяла небольшая речушка. Иногда лошади во время водопоя переходили «границу» и уходили в пшеничные поля ростовчан. Лошадей задерживали. Выручать их посылали Арона: маленький, щупленький мальчик, из эвакуированных, его жалели и возвращали лошадей без штрафа за потраву.

О ребятах забыли. Никто ничего. Между тем фронт приближался и сюда. Трое друзей решили: чего ждать? Пока немцы придут? И пошли на станцию. За ночь отмахали шестьдесят километров, сели в первый попавшийся эшелон и поехали на восток. Не доезжая станции Лиски поезд остановили. На станции скопилось несколько эшелонов с эвакуированными, и в это время подошел состав с боеприпасами. По-видимому немцам кто-то сообщил. Налетели бомбардировщики и превратили все в кровавый ад.

Арон пошел в санпропускник помыться, а когда вышел — товарищи куда-то исчезли. На другой день поехал в Лиски. Даже после того, что удалось восстановить и убрать за эти сутки — картина была страшная. На расстоянии трехсот-четырехсот метров на деревьях еще висели части человеческих тел, обрывки одежды… Но продпункт работал и Арона покормили.

Документов у него не было никаких, только справка из школы об окончании восьми классов.

Подошел эшелон. Арон вскочил на подножку и поехал. Километра через три вышел мужчина: «Ты что, сынок, здесь мерзнешь? Зайди в вагон. Вот моя полка, садись, раздевайся, умойся, расскажи кто ты, куда едешь?». — Арон все ему рассказал. — «Теперь слушай, что я тебе скажу, — это был начальник цеха одного из Донецких (Сталино) заводов. Он сопровождал эшелон с оборудованием на Урал, вернулся за вторым и теперь вез станки и людей. Но пока его не было — город сильно бомбили, и в одной из бомбежек погибли его жена и сын… — Мы едем в Свердловск, — сказал он, — поедем со мной. Я тебя сделаю токарем, будешь работать на заводе».

Арон подумал: война скоро кончится. Из Свердловска до родных мест далеко будет возвращаться, ответил уклончиво. До Куйбышева ехали полтора месяца. Дядя Коля кормил.

Арон сказал: «У меня есть деньги. Мама дала на дорогу сто рублей». — «Они тебе еще пригодятся». — В Куйбышеве решился: «Дядя Коля! Я дальше не поеду. Война скоро кончится, — (он ли один так думал), — из Свердловска мне будет далеко возвращаться домой». — Дядя Коля — фамилии по молодости лет не спросил — хотел дать на дорогу денег, но Арон не взял.

Вышел с вокзала в пиджачке — холодно, да и заметно. Тут же подошел милиционер, взял за шкирку: «Пойдем со мной!». — «Отпусти. Я не жулик, пойду сам».

Привел в детприемник. Арона тут же искупали, переодели в казенную одежду, все его барахло сожгли. Две недели пролежал на койке, приходил в себя от усталости, от вшей. За эти две недели научился всем блатным играм — а играли или на деньги, или на пайку — и русскому мату… Каждый подходил: «Давай играть на пайку». Сначала проигрывал, а потом выучился и стал выигрывать. Появились два друга: Леня и Гриша. Через месяц отправили по колхозам. Трое друзей попали в один колхоз километрах в двадцати от Куйбышева. Здесь их разделили. Арон попал к очень славной женщине, сын которой, тяжело контуженный, лежал в госпитале. Сопровождавший их человек строго наказал председателю колхоза выдавать ребятам на месяц пуд муки, полпуда пшена, сколько-то мяса, керосина, а ребят предупредил: пока не дадут тулупы и валенки — на работу не ходить. Мороз-то под сорок градусов, а они в пиджачках и ботинках…

В апреле 1942 года всех собрали и направили в училище ФЗО кабельного завода, который в войну выпускал снаряды. Арон попал в группу столяров и вскоре стал старостой. Мастером был старик Жеребцов, хорошо знавший свое дело. Через пять месяцев выпустили. Всех разослали по Куйбышевской железной дороге, а Арона оставили в вагонном депо, в городе. Жили рядом, в мягком вагоне. Четыре купе мальчиков, пять — девочек. Девочки были из блокадного Ленинграда, рассказывали страшные вещи…

В 1943 году мастер стал собираться домой, в Киев. Вместо него прислали слесаря, партийного, но ничего не смыслящего в столярном деле. Вообще-то, слесарь считается интеллигентной профессией среди рабочих, но этот был тупой, как сибирский валенок. Зайдет после обеда, кричит: «Ты же ничего не сделал! Как ты будешь сдавать приемщику!». — «Вы не волнуйтесь. К семи часам все будет готово».

Свою работу Арон знал хорошо. Его ценили, он был членом комитета комсомола, стахановцем. В цеху работало несколько пенсионеров, которые пришли на завод, чтобы получить рабочую карточку. Все работали по двенадцать часов — с семи утра до семи вечера. Они уходили в четыре часа и после них оставалось много недоделанной работы. Приходил бригадир и, глядя умоляющими глазами на Арона, говорил: «Сыночек! Иди, доделай». — Становилось темно в глазах, когда он видел, что предстоит сделать. А куда деваться? Делал. Зато, если на бригаду выделялся хоть один талон на дополнительное питание, а это еще двести граммов хлеба и мясное второе — бригадир давал этот талон ему.

Как-то зашел мастер, давай по привычке кричать. У Арона в руках был топор, он его запустил мимо мастера, попугать. Топор воткнулся во фрамугу, мастер побежал к начальству: «Он хотел отрубить мне голову!». — Вызвали. — «Пусть он выйдет, я все расскажу. Больше с ним работать не буду. Он тупой, работы не понимает. Вы имеете ко мне претензии? Спросите парторга, комсорга. Пусть ко мне не заходит. Или уеду». — Заходить — заходил. Но — молча.

Через несколько месяцев узнал, что для имевших восемьдесят классов образования объявлен набор в военно-морские училища. Вообще-то, у Арона была броня, но он подал заявление и через две недели получил повестку на медкомиссию. Из депо не отпускали. Военком написал бумагу: «Если вы не отпустите Линецкого на комиссию — пойдете вместо него на фронт». Подействовало. Комиссия была очень серьезная, длилась две недели. Как оказалось, отбирали для подготовки морских летчиков. Проходило много, а отобрали всего восемнадцать человек.

А дальше — молчание. Ни слуху. Ни духу. Лишь через два месяца вызвали в военкомат получить расчетный лист. Пришел в бухгалтерию — обычная история: денег нет. Все повторилось. Военком написал начальнику вагонного депо: «Если сегодня не рассчитаете курсанта военно-морского училища летчиков Линецкого — пойдете вместо него на фронт». — Очень убедительно. Деньги тут же нашлись. Но Арон не преминул сказать начальнику на прощанье: «Если останусь жив, к вам не вернусь. Вы человек ненадежный».