Все приключения мушкетеров - Александр Дюма

– Хорошо, – сказал д’Артаньян, – я согласен на Базена, но позвольте же мне послать Планше; миледи однажды выгнала его из дому палками, а у Планше хорошая память, и я отвечаю вам, что если он увидит возможность отомстить, то скорее допустит избить себя, чем откажется от этого удовольствия. Дело в Туре ваше, Арамис, а в Лондоне мое. Итак, я прошу назначить Планше, который был уже со мной в Лондоне, знает немного по-английски и без труда найдет дорогу туда и назад.

– В таком случае, – сказал Атос, – надо дать Планше на дорогу семьсот ливров и столько же по возвращении; тогда из 7000 ливров останется у нас пять тысяч; мы возьмем каждый по тысяче ливров, чтоб употребить их, как кому заблагорассудится, и оставим капитал из тысячи ливров, который будет храниться у аббата на какой-нибудь непредвиденный случай или для общих надобностей. Согласны ли вы на это?

– Любезный Атос, – сказал Арамис, – вы говорите как Нестор, который был, как известно, мудрейший из греков.

– Так это решено, – сказал Атос, – Планше и Базен отправятся; признаюсь, я рад, что Гримо останется; он привык к моему обращению, и я дорожу им; вчерашняя прогулка наша, вероятно, не совсем понравилась ему, а это путешествие окончательно погубило бы его.

Позвали Планше и дали ему нужные наставления на дорогу; он был уже предупрежден д’Артаньяном, который, прежде всего, представлял ему о славе, ожидавшей его за исполнение этого поручения, потом о деньгах и, наконец, уже об опасности, которой он при этом подвергался.

– Я зашью письмо за подкладку моего платья и проглочу его, если меня схватят.

– Но тогда ты не будешь в состоянии исполнить поручение, – сказал д’Артаньян.

– Вы дадите мне сегодня вечером копию с него, и завтра я буду знать ее наизусть.

Д’Артаньян посмотрел на друзей, как будто желая этим сказать:

– Видите! Не правду ли я вам говорил?

– Тебе нужно восемь дней, чтобы доехать к лорду Винтеру, – продолжал он, обращаясь к Планше; – восемь дней для обратного пути, всего шестнадцать дней; если в 16-й день после твоего отъезда в восемь часов вечера ты не возвратишься, то не получишь денег, хотя бы опоздал только пятью минутами.

– В таком случае, – сказал Планше, – купите мне часы.

– Возьми вот эти, – сказал Атос, подавая ему небрежно свои часы, – и веди себя как следует. Помни, что если ты будешь болтать и зевать по сторонам, то ты погубишь своего господина, который так уверен в тебе, что поручился нам за тебя. Помни также, что если из-за тебя случится с д’Артаньяном какое-нибудь несчастье, то я найду тебя, где бы ты ни был, и убью.

– Как это можно, сударь! – сказал Планше, обиженный подозрением и испуганный спокойным тоном мушкетера.

– А я, – сказал Арамис своим приятным, мелодическим голосом, – помни, что я сожгу тебя медленным огнем, как язычника.

Планше заплакал; неизвестно, от страха ли, причиненного сделанными ему угрозами, или от умиления при виде такой дружбы четырех мушкетеров.

Д’Артаньян взял его за руку и обнял его.

– Ты понимаешь, Планше, – сказал он, – что это все было сказано из дружбы ко мне, но поверь, что эти господа любят тебя.

– О, сударь, – сказал Планше, – я не исполню вашего поручения разве в таком случае, если меня изрубят в куски, но и тогда будьте уверены, что никто ничего не узнает.

Решили, что Планше отправится на другой день в восемь часов утра, для того чтобы в продолжение ночи он успел, как обещал, выучить письмо наизусть. При этом он выигрывал ровно 12 часов; потому что ему назначено было возвратиться все-таки в шестнадцатый день в восемь часов вечера.

Утром, когда он собирался сесть на лошадь, д’Артаньян, чувствовавший какое-то расположение к герцогу, отвел Планше в сторону.

– Послушай, сказал он, – когда ты отдашь письмо лорду Винтеру, и он прочитает его, ты скажешь ему: «Берегите лорда Бокингема, потому что его хотят убить». Но помни, Планше, что это так важно, что я даже не хотел сказать друзьям моим, что доверю тебе эту тайну и не написал бы этого, если бы даже мне обещали сделать меня за то капитаном.

– Будьте спокойны, – сказал Планше, – вы увидите, можно ли положиться на меня.

И он сел на прекрасную лошадь, которую должен был оставить, проехав двадцать лье, а дальше отправиться на почтовых. Планше поехал в галоп, в самом лучшем расположении духа, хотя сердце его сжималось при воспоминании об обещаниях, данных ему тремя мушкетерами.

На другой день утром Базен уехал в Тур; для исполнения его поручения было назначено восемь дней.

Понятно, что во все время отсутствия Планше и Базена четыре друга были больше чем когда-либо внимательны и осторожны. Они проводили целые дни, подслушивая все, что говорят, подсматривая за кардиналом и расспрашивая приезжавших курьеров. Не один раз на них нападал какой-то непреодолимый страх, когда их требовали неожиданно по каким-нибудь служебным делам. Они, впрочем, должны были заботиться и о своей собственной безопасности; миледи, как провидение, явившись кому-нибудь однажды, не давала уже спать спокойно.

На восьмой день утром Базен, бодрый как всегда, и улыбающийся по привычке, вошел в гостиницу «IIарпальо» в то время, когда четыре друга собирались завтракать, и сказал, как было условлено:

– Господин Арамис, вот ответ вашей кузины.

Четыре друга весело переглянулись; половина дела была сделана, хотя эта была самая легкая.

Арамис, невольно краснея, взял письмо, написанное некрасивым почерком, с ошибками против правописания.

– Боже мой! – сказал он, смеясь. – Я решительно прихожу в отчаяние; эта бедная Мишон никогда не будет писать как господин де Воатюр.

– Кто это бедная Мишон? – спросил швейцарец, разговаривавший с нашими друзьями, когда подали письмо.

– О! Меньше чем ничто, – сказал Арамис. – Это маленькая, хорошенькая белошвейка, которую я очень любил и просил у нее несколько строк ее руки на память.

– Если она настолько же знатна, насколько крупен ее почерк, то вы очень счастливы, товарищ.

Арамис прочитал письмо и передал его Атосу.

– Посмотрите, Атос, что она пишет, – сказал он.

Атос беглым взглядом прочел письмо, и чтоб уничтожить могущие возникнуть подозрения, прочел вслух:

«Любезный кузен, я и сестра моя умеем разгадывать сны и даже очень боимся их; но о вашем можно сказать, что всякий сон есть обман. Прощайте, будьте здоровы и пишите иногда к нам.

– А о каком сне она говорит? – спросил драгун, подошедший во время чтения.

– Да, о каком сне? – спросил швейцарец.

– Очень просто, – сказал Арамис, – о том, который мне приснился, и я рассказал ей.

– О, да! Это очень просто, рассказать сон, но я никогда ничего не вижу во сне.