Тайник - Элизабет Джордж

— На какие деньги? — усмехнулся Нобби. — Как ты сам заметил, Фрэнк, в завещании он не оставил ни пенни на строительство чего бы то ни было и не дал Рут никаких указаний на этот счет, на случай, если с ним что-нибудь случится. Нет. Ги никто не дурачил. А вот он нас надул. Всех. И мы ему подыграли.

— Тут должна быть какая-то ошибка. Недопонимание. Быть может, он неудачно вложил деньги в последнее время и потерял капитал, который намеревался отдать на строительство. Вряд ли ему приятно было в этом признаваться… Он боялся потерять лицо в глазах сограждан, вот и продолжал делать вид, будто ничего не случилось, чтобы никто не догадался…

— Ты так думаешь? — Нобби даже не пытался скрыть свое недоверие. — Ты в самом деле так думаешь?

— Как же иначе можно объяснить… Колеса уже завертелись, Нобби. Он не мог не чувствовать ответственности. Ты оставил работу и открыл фирму. Генри вложил деньги в производство стекла. О музее писали газеты, люди ждали, когда он откроется. Если он и впрямь потерял деньги, то ему оставалось только сознаться или притворяться, будто все остается как было, в надежде, что если он затянет дело, то люди постепенно остынут и все забудется.

Нобби у стола скрестил на груди руки.

— Ты и в самом деле так думаешь? — Его интонация яснее слов говорила, что вчерашний ученик стал хозяином положения. — Ну что ж. Понимаю. Тебе сейчас особенно хочется в это верить.

Фрэнку показалось, что он увидел, как прозрение вспышкой осветило лицо Нобби: тот понял, что он, обладатель тысяч и тысяч нежно любимых предметов времен последней войны, совсем не хочет, чтобы его коллекция увидела свет. Но это было просто невозможно, Нобби Дебьер ничего не мог об этом знать. Это было слишком деликатное дело для того, чтобы Нобби мог вот так взять и догадаться. Ему было известно только то, что Фрэнк Узли, как и многие другие, возлагал свои надежды на проект, который лопнул, как мыльный пузырь, разочаровав всех.

— У меня голова пошла кругом, — признался Фрэнк. — Просто не могу поверить. Должно быть какое-то объяснение.

— Я только что дал его тебе. Жаль, правда, что Ги так и не дождался плодов своих махинаций. Смотри, что я тебе покажу.

Нобби подошел к рабочему столу, на который в этом доме, кажется, складывали почту. Вообще-то в жилище Дебьеров это было единственное неубранное место, где кипы писем перемешались с журналами, каталогами и телефонными справочниками. Из-под этой кучи Нобби Дебьер извлек одинарный листок и подал его Фрэнку.

Фрэнк увидел, что это была копия рисунка для рекламного объявления. На нем карикатурный Нобби Дебьер стоял за кульманом, к которому были прикреплены чертежи. Пол вокруг ног карикатурного героя устилали наполовину развернутые рулоны ватмана, на которых виднелись другие чертежи. Рекламное объявление представляло новое предприятие, которое именовалось «Ремонт, переоборудование и перепланировка Бертрана Дебьера» и располагалось тут же, на Форт-роуд.

— Секретаршу мне пришлось, разумеется, уволить, — сказал Нобби с принужденной веселостью, от которой мурашки побежали по коже Фрэнка. — Так что она теперь тоже без работы, что наверняка бесконечно обрадовало бы старину Ги, доживи он до этого.

— Нобби…

— А я буду работать дома, что просто отлично, особенно если учесть, что Каролина, скорее всего, будет проводить значительную часть времени в городе. Я сжег мосты, уволившись из фирмы, но, без сомнения, со временем меня возьмут куда-нибудь еще, если, конечно, от моей репутации еще что-то осталось. Да. Видишь, как замечательно все устраивается, правда?

Забрав у Фрэнка рекламу, он смял ее и сунул под телефонный справочник.

— Мне очень жать, — сказал Фрэнк. — То, как все вышло…

— Безусловно, к лучшему, — ответил Нобби. — Для некоторых.

27

Сент-Джеймс нашел Рут Бруар в оранжерее. Помещение оказалось просторнее, чем ему запомнилось со дня похорон. Воздух был теплым и влажным. Неудивительно, что по стеклам стекала вода. Капли с окон и из поливальной системы падали на широкие листья тропических растений и кирпичную дорожку между ними, создавая неумолчную музыку.

Рут Бруар сидела в середине стеклянного павильона, где кирпичная дорожка расширялась, образуя круглую площадку, на которой помещались шезлонг, белое плетеное кресло, такой же стол и небольшой пруд с лилиями. Рут устроилась в шезлонге, ее ноги покоились на гобеленовой подушке. На столе рядом с ней стоял поднос с чаем. На коленях лежал раскрытый альбом с фотографиями.

— Извините, что так жарко, — сказала Рут, кивком указав на включенный электрический камин, который стоял на кирпичах, добавляя жары оранжерейному климату. — Мне с ним лучше. На самом деле он ничего, конечно, не меняет, но кажется, как будто наоборот.

Она скользнула взглядом по картине, которую он держал в руках свернутой, но ничего не сказала, а пригласила его взять кресло и сесть поближе, чтобы она могла показать ему, «какими мы были».

Альбом оказался своего рода документом, отражавшим пребывание Бруаров в Англии во время войны, когда их отдали в приемные семьи. На снимках были изображены мальчик и девочка на фоне военного и послевоенного Лондона, всегда вместе, всегда серьезные. Дети росли, но торжественное выражение их лиц практически не менялось от снимка к снимку, где они были запечатлены на фоне двери, или ворот, или в саду, или у камина.

— Он никогда меня не забывал, — рассказывала Рут Бруар, переворачивая страницы. — Мы не всегда жили в одной семье, и я страшно боялась, когда он уходил: а вдруг он не вернется, вдруг с ним что-нибудь произойдет, а мне не скажут. Или он просто возьмет и перестанет приходить. Но он говорил, что этого не будет, а если что-нибудь случится, я узнаю. Почувствую, так он говорил. Почувствую, как что-то сдвинулось со своего места во вселенной, а до тех пор волноваться не о чем.

Она закрыла альбом и отложила его в сторону.

— А я ничего не почувствовала, понимаете? Когда он пошел в бухту, мистер Сент-Джеймс, я не почувствовала совсем ничего.

Сент-Джеймс протянул ей картину.

— Но какая удача, что она наконец нашлась, — сказала Рут негромко, беря полотно в руки. — В какой-то мере она возвращает мне семью.

Положив картину поверх альбома, она взглянула на гостя.

— Что-нибудь еще?

Он улыбнулся.

— Вы уверены, что вы не ведьма, мисс Бруар?

— Абсолютно, — ответила она. — Вам ведь еще что-то нужно от меня?

Он признался, что это так. Из ее слов и поведения ему стало ясно, что она не имеет представления о стоимости картины, которую разыскал для нее брат. Но он и не стремился это изменить. Почему-то он понимал, что картина не станет для нее ценнее, даже если она узнает, что это работа мастера.

— Возможно, — начал он, — вы правы в том, что большую часть своих денег ваш брат потратил на поиски этой картины. Но я бы хотел убедиться в этом, просмотрев его бухгалтерию. Вы ведь храните записи дома?

Она ответила, что да, Ги хранил всю свою бухгалтерию у себя в кабинете. Если мистер Сент-Джеймс не откажется последовать за ней, она с удовольствием проводит его туда. С собой они захватили картину и альбом, хотя было совершенно ясно, что Рут Бруар по простоте душевной так и оставила бы их лежать в оранжерее, если бы не он.

В кабинете брата она прошла по комнате и включила все лампы, чтобы разогнать сумрак угасающего зимнего дня. Затем, к удивлению Сент-Джеймса, из шкафа рядом с письменным столом достала обтянутую кожей бухгалтерскую книгу, которой мог пользоваться еще Боб Крэтчит.[29] Заметив реакцию Сент-Джеймса, она улыбнулась.

— Все, что касалось управления отелями, было у нас в компьютере, — пояснила она. — Но в отношении личных финансов Ги был старомоден.

— Да, вид у нее…

Сент-Джеймс запнулся в поисках подходящего эвфемизма.

— Старомодный, — подсказала она. — Не похоже на Ги. Но он так и не поладил с компьютерами. Кнопочные телефоны и микроволновки — дальше этого его доверие к техническому прогрессу не зашло. Однако разобраться в его записях совсем не трудно, вот увидите. Ги отлично вел дела.

Как только Сент-Джеймс уселся за стол и раскрыл гроссбух, Рут вытащила еще пару таких же. Каждый, объяснила она, содержал отчет о расходах ее брата за три года. Они были невелики, так как большая часть денег была записана на ее имя и средства на содержание поместья всегда снимались с ее счетов.

Завладев самым последним гроссбухом, Сент-Джеймс перелистал его, чтобы посмотреть, каков был последний год жизни Ги Бруара. Очень скоро он увидел, что все его расходы подчинялись определенному принципу, который носил имя Анапе Эббот. Бруар то и дело выкладывал денежки, оплачивая за свою возлюбленную все, начиная с пластических операций и кончая налогом на собственность, закладными на дом, каникулами в Швейцарии и Белизе и обучением ее дочери в школе моделей в Лондоне. Помимо этого в расходах значилась покупка одного «мерседеса-бенц», десяти статуй, внесенных в реестр по имени скульптора и названию, заем Генри Мулену, обозначенный как «горн», и еще несколько займов или подарков сыну. Сравнительно недавно он приобрел участок земли у церкви Святого Спасителя и заплатил Бертрану Дебьеру, а также компаниям «Дизайн шкафов» Де Картере, «Тиссье электрик» и «Водопроводные работы» Бертона-Терри.