Ибсен. Путь художника - Бьёрн Хеммер

Йун Габриэль признает, что ему не хватало человека, который мог бы вселить в него подобную уверенность. Ему не хватало такой, как Хильда, которая есть у Сольнеса. Хильда возвращает герою веру в себя и вновь пробуждает в нем творческую силу. Такой женщиной для Йуна Габриэля могла бы стать Элла, но он отказался от нее, посчитав это необходимым. Он должен был пожертвовать ею. Спустившись впервые за восемь лет в гостиную Гунхильд, он говорит, что его никто и никогда не понимал. Элла бросает на него многозначительный взгляд и спрашивает: «Никто, Боркман?» И он вынужден сказать ей: «Кроме одной… быть может. Давным-давно. В те дни еще, когда мне казалось, что я не нуждаюсь в понимании. А после — никогда, никто! И у меня не было никого, кто бы бодрствовал подле меня, был бы готов позвать, когда нужно, разбудить меня, как ударом утреннего колокола, вдохновить меня, чтобы я вновь дерзнул. Внушить мне, что я не совершил ничего непоправимого!» (4: 399–400).

Боркман страдает не только от вынужденного многолетнего бездействия, но и от сомнений в своей правоте. Подобные мысли приходят к нему в минуты слабости. Впрочем, он утверждает — хотя и не слишком уверенно, — что ему удается зарыть эти мысли в землю, и тогда он опять чувствует себя самим собой, а все обвинения с него как будто сняты. Единственная жертва его преступления, как он полагает, — это он сам, а не сотни тех, кого он разорил, и не Элла. С точки зрения Боркмана, его преступление состоит в том, что он целых восемь лет прожил в затворе, в тупом бездействии, не используя своих сил и способностей. Он пытается объяснить двум женщинам, почему он поступил так, а не иначе шестнадцать лет назад, когда он ославился на «весь свет»: «Но свету неизвестно, почему я дошел до этого. Почему должен был дойти. Люди не понимают, что я должен был поступить так, потому что я был самим собою — Йуном Габриэлем Боркманом, и никем иным» (4: 398).

Он один умел смотреть в будущее и один мог осуществить свои планы: «В моих руках была власть! И потом… это непреодолимое внутреннее влечение! По всей стране были рассыпаны скованные миллионы, скрытые глубоко в недрах скал, и они взывали ко мне! Молили освободить их. Никто другой не слышал их. Я один!» (4: 398).

Йун рассуждает подобно Сольнесу, который оправдывался именно так: я — таков, каков есть, и не могу измениться. Оба героя считают себя единственными подлинными творцами — каждый в своей области. Они создали свой собственный мир, в котором они повелители. Таким образом, Йун убежден, что он — предприниматель от Бога. У него на самом деле не было выбора. Он, как и Сольнес, видит для себя один только путь — тернистый путь творца. Он ставит на карту всё, стремясь стать свободным «строителем» в своем деле. Но в отличие от Сольнеса Йун вынужден был остановиться, так и не взявшись за дело по-настоящему. Он упал еще до того, как вскарабкался на вершину.

Встреча с Эллой внутренне преображает героя. Йуну пришлось другими глазами посмотреть на собственное прошлое. Теперь он хочет наконец порвать с многолетним бездействием, вырваться из добровольного заточения и начать новую жизнь. Он признаёт, что все эти годы питал себя пустыми мечтами. Пришло время покончить с этим иллюзорным миром. И тут Гунхильд заявляет ему, что он уже мертв и она позаботится о его посмертной репутации. Йун верит, что он пробудился для новой жизни, — а Гунхильд полагает, что он опять хватается за иллюзию. И, похоже, Гунхильд права. Вероятно, и Йун в глубине души это знает. Однажды он сам говорил, что давно уже «умер».

В отличие от Гунхильд, Элла еще сохраняет слабую веру в Боркмана. Поэтому она и призывает Эрхарта, чтобы тот помог отцу начать всё сначала. В финале она, раздираемая сомнениями, решает отправиться вместе с Йуном «на свободу», в холод и мрак зимней ночи. Йун хочет отдаться «несокрушимой, чуждой всяких мечтаний действительности», пойти «навстречу бурям жизни». Но это не всё. Когда Элла спрашивает его, куда он идет, тот отвечает: «Только бы идти, идти, идти! Посмотреть, нельзя ли опять выйти на свободу, вернуться в жизнь, к людям. Хочешь идти со мною, Элла?» Она медлит с ответом, опасаясь за его здоровье. Но Йун напоминает ей, что Гунхильд считает его уже мертвым и советует лежать смирно. Тогда Элла решает идти вместе с ним.

Снова возникает впечатление, что поступок Эллы продиктован ее соперничеством с сестрой. Но у Эллы есть и другая причина следовать за своим прежним возлюбленным. Когда она идет за ним, он говорит: «Да мы с тобою ведь пара, Элла». Она знает, что это лишь память о прошлом. Но все же она позволяет Боркману выйти из дома и выходит сама. Без сомнения, они вступили на тропу ложных мечтаний — хотя Йун Габриэль утверждает иное. Этот отчаявшийся, наполовину «мертвый» и теперь уже действительно умирающий человек в последний раз стремится к вершинам, с которых когда-то он был низвергнут. И она следует за ним.

В финале Йун Габриэль и Элла — две «души, которые мертвы» — среди ночи пробуждаются к жизни. Не к настоящей жизни, но к кратковременной «пляске смерти». В ходе работы над драмой Ибсен решил заменить музыку Бетховена, которая должна была сопровождать спектакль, симфонической поэмой Камиля Сен-Санса, написанной в 1874 году. Именно эта музыка, с которой начинается второе действие, предваряет то, что произойдет в финальной сцене. Ибсену хорошо было известно предание о мертвецах, танцующих в полночь, — об этом свидетельствует хотя бы стихотворение «Балет мертвых», созданное еще в 1849 году в Гримстаде.

Йун Габриэль и Элла пробуждаются не к настоящей жизни — они пробуждаются к жизни в прошлом, ибо мысленно уходят в те времена, когда были молоды и были вместе. До того как он запятнал себя тем, что зовет своей «самой тяжкой виной», — предательством по отношению к Элле. Но Боркман не хочет больше думать об этом. Теперь ему важно только одно — достичь того «царства», которое он считал своим законным владением, когда был молодым, свободным и сильным. Он хочет вернуться к исходной точке.

Воссоединение с Эллой помогло ему выйти на дорогу, ведущую в прошлое. Всего несколько часов назад она вернулась в его жизнь — не только как вестница из актуальной действительности, но и как женщина, с которой была связана лучшая часть его жизни. Элла была с ним рядом в то время, когда он чувствовал в себе призвание основать собственное царство, когда он неутомимо трудился и когда его богатства были обширны. В конце драмы Элла осознаёт свою двойственную роль в жизни Боркмана: она для него и фантазия, и реальность, и прошлое, и настоящее. С нею много лет назад Йун делился своими мечтами о будущем, она была — и опять становится — его единственной поверенной. И он вновь, как когда-то, говорит ей во втором действии: «Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море… хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей» (4: 389).