Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анастасия рассказала и о душе Солнца – если планете будет холодно, можно её нарисовать и сделать Солнце жарче. Поведала художнику, даже про душу ангела-хранителя, что и её возможно нарисовать – душа его похожа на ладонь, способна остановить или подтолкнуть вперёд, если это нужно…
Вновь раздался крик из леса, и он принадлежал художнику. Анастасия вздрогнула, Арлстау не поверил.
Оба не знали, что сказать, а крики продолжали сокрушать тишину – одни принадлежали ему, другие ей. С каждым криком страшнее, жуть пришла в этот мир, и оба не решались идти в упавший город. Догадаться не сложно, что происходит, но лучше в такое не верить…
–Я бы другое полотно дорисовал, – ответил ей он честно, вглядываясь в темноту, ожидая, что в ней кто-то появится.
–Данучи? – нахмурилась она.
–Да.
–По-моему, мы закончили эту тему! – властно надавила она.
–А по-моему, мы проигрываем, и это единственный шанс победить!
–Кого победить?
–Себя. – признался ей он в своей слабости перед самим собой.
–Два раза в те же грабли?
–А чем мы лучше всех остальных людей?!
–Почему так уверен, что в прошлом главный ответ будущего?
–Потому что я слышу тысячи голосов тех, кому я нужен, тысячи вопросов и ответов, и все они ведут меня к Данучи!
Смирение удел покорённых. Хоть ему свою гору не покорить, но узреть хочет все небоскрёбы.
Желает, чтоб жила планета, не хочет, чтоб потухла. Можно сложить руки, но, как бы не так – и без них можно сотворить добро…
–Может, остановим войну? – прозвучало в воздухе, отразилось в лёгких и осталось в памяти навсегда.
Художник желал раскусить во всех смыслах её фразу, но искуситель никакой, и многие смыслы безнадёжно отпали.
Снова крик в лесу и так кричит, словно старается напугать или, быть может, прогнать. «Надоел, честное слово. О многом мешает сказать, под контролем держит русло разговора.».
–Ты боишься проиграть? – спросила она уже другим тоном.
–Я боюсь потерять.
–А я не боюсь ничего! – холодно ответила она.
–С каких пор? – спросил сражённый художник, не успев ничего почувствовать.
–Когда узнала, что мы не можем умереть! Зачем теперь нам прятаться? Выйдем в мир и утихомирим его! Мы ведь не знаем, что там произошло за это время и что происходит – пора узнать, пора вмешаться.
–Я знаю, что там. – кратко и спокойно ответил он, хоть она и взбудоражила его своими желаниями.
–И что же?
–Там тебе не понравится.
–Сейчас мне не нравится, что наши голоса кричат в лесу, словно мы, и правда, уже умерли, а они пытаются до нас об этом докричаться!
С казала с такой злостью, что художник захотел признаться, но она опередила:
–Это то, что ты нарисовал, чтобы разделить дар?
Арлстау замер, его дыхание застыло. Так хладнокровно раскусили, и, что бы не сказал и не удумал оправдаться – всё мимо нот и за полями стёртого листка.
–Как долго ты знаешь? – спросил он беззащитно.
–С тех пор, как стала художником. Я понимаю тебя, не сужу! Ты спрятал мою душу, чтобы уберечь меня, чтобы не сделать больно…
И нечего ответить, холодные слова морозят ум, а она продолжала:
–Ты не хотел ранить меня. Я тоже не хотела ранить тебя, поэтому о многом промолчала.
–Например? – наконец, ожил художник.
–Я знаю тебя с рождения!
Повергла в шок первой же фразой. Всю жизнь заставила пересмотреть. Теперь, он понял, кто ему тайно во всём помогал…
–Как? – спросил он так, словно раздели, и в голове защемили все воспоминания.
–Давным-давно мне пришла идея. Она кружилась надо мной, царапала шипами и говорила мне, чтоб не хранила я её, а использовала.
–И…
–Чтобы находить уникальных людей, мои люди слушали мысли всех новорождённых детей в течении первой недели их жизни, затем происходил массовый отсев, и оставались единицы тех, мысли которых продолжали слушать…
–И чем же я отличился при рождении? – с интересом спросил он.
–В том то и дело, что ничего особенного. Я не знала, что ты сын Иллиана – мне не были интересны его дети. Всего лишь, одна случайность, и я оказалась в твоём городе, в твоём приюте и увидела тебя. Как раз, решался вопрос, в какую семью тебя отдавать – в бедную или богатую. Тебе было всего восемь дней, и не знаю, что на меня нашло, но я взяла тебя на руки и прислушалась к твоим мыслям. Ты посмотрел мне в глаза, и твои мысли сказали…
–Что сказали? – на выдохе спросил художник.
–Они сказали: «Я нарисую твою душу!»!
Снова шок для художника, снова повод сказать: «Ничего я не знаю о жизни!».
–Ждала этого всю твою жизнь! – продолжила она. – С того момента начала слушать твои детские мысли, в которых ты так часто рассуждал о душах и о людях. Ты не прогонял меня из них, хоть и чувствовал моё присутствие, и я в них осталась навсегда. Их слушала лишь я, и находила в них тысячи ответов. Половину своего времени я проводила с тобой. Каждый день ты разукрашивал мою жизнь, а я хотела ещё… До того, как ты смог нарисовать душу своего дома, ты рисовал высокие картины и так мало за величие просил. Я покупала сотни твоих холстов, чтобы ты творил, и каждый раз ждала, очень ждала, что будет дальше. В мысли старалась не лезть, жить не мешала – ты плескался в свободе и творил, что хотел во всех смыслах, но потом ты лишился рук, и я не могла тебя оставить одного. Была всё время с тобой, забыв про весь мир…
Последнюю фразу промолвила любящим шёпотом, и приятные мурашки пробежали по телу Арлстау, несмотря на то, что её откровенность подкашивает его дальнейшие шаги и веру в своё начало.
–Так нельзя! – ответил он. – Нельзя слушать мысли!
–Когда ты нарисовал душу дома, – продолжила она, не слушая его, – я ходила кругами по комнате и мечтала тебя уберечь! Ты поразил меня своим творением. В тот момент, когда ты нарисовал душу Леро, я захотела, чтобы ты был моим! И так уже давно любила, как художника, как мужчину, как человека, долго терпела твоих баб, но не вмешалась я в твою судьбу, хоть и тебя не оставляла… Судьба сама привела моего художника ко мне, у неё ведь тоже есть душа…
–Но её не нарисовать…
–Потому что нас не хватит на неё!
