Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

«Проклятый железнодорожник, — подумал я, — подбил меня на преждевременную отправку поезда, а сам улизнул к себе в контору».

Может, переложить всю ответственность на него? Нет, пожалуй, не стоит. Из-за какого-то рыкающего жандарма.

А в ушах у меня еще звучал мой собственный недавний окрик, — когда я обрушился на машиниста. Я набрал в легкие побольше воздуха и гаркнул:

— Занимайтесь своим делом! И не вмешивайтесь в мои обязанности!

Жандарм вытянулся в струнку и, отчеканив: «Слушаюсь!» — козырнул.

А я, не удостоив его даже взглядом, прошел мимо.

Золотая мишура авторитета вновь засияла на мне. Теперь уже все ждали от меня распоряжений.

Первой подошла ко мне кассирша и попросила разрешения уйти домой, так как матросы не пускают ее, а она живет здесь поблизости, на улице Ракоци. Ее ждут дома к завтраку.

Правда, приказ запрещал кому-либо появляться на улице, но вряд ли обратят внимание на возвращающуюся с работы кассиршу вокзала.

Я пожал плечами. Один из моих людей бежал ко мне от диспетчерской: прибывает будапештский скорый поезд.

— Помощи от меня не ждите! — поспешила вставить кассирша. — Как я буду потом продавать билеты? — Она все еще не могла оправиться от волнения, которое испытывала при отборе людей.

— Чепуха… — пытался я ее успокоить. — Пустяки.

Она же расценила мой жест как разрешение; да и охранник у выхода, наблюдавший за нами, заметив, что я пожал плечами, пропустил ее. А я пошел к прибывающему будапештскому скорому.

Позже мне припомнилось, что эта бедняжка вся тряслась от страха.

Вскоре я услышал винтовочный выстрел. Его звук почти слился с шипением останавливающегося поезда.

Сразу вслед за ним грохнул еще один выстрел.

И вскоре мне сообщили: солдат из патрульной команды метрах в четырехстах от вокзала застрелил кассиршу.

Тут только я окончательно понял, что здесь не до шуток!

Я повернулся и пошел назад от тяжело отдувающегося паровоза. Вместе с жандармами поезд встречали и мои солдаты — их было более чем достаточно, и за эти часы они уже приобрели некоторый опыт в «сортировке».

Что-то подсказало мне, что я должен сейчас пойти и взглянуть на несчастную жертву, а прибывающие пассажиры подождут. Я захватил с собой двух матросов с винтовками; втроем мы вполне могли сойти за патруль. Быстрым шагом мы двинулись вперед. Ребят это вполне устраивало: маршировка все же была для них привычнее, чем сегодняшняя «работа».

Винтовочные выстрелы, казалось, прогремели где-то далеко, но мы довольно скоро пришли к месту происшествия. (Левой, левой! Я не командовал, но слышал, как оба матроса за мной чеканят шаг.) Уже издали мы увидели людей, столпившихся вокруг подстреленной, как птица, женщины.

Это был патруль, застреливший кассиршу, — пятеро солдат. Рядом стоял прапорщик со своим денщиком. Всего семеро. Они беспомощно наблюдали за агонией несчастной. Единственное, на что хватило у них догадки, так это обшарить карманы ее форменной куртки в поисках удостоверения. Да, пожалуй, и это они делали в гаденькой надежде увидеть женские груди.

— Еще жива, — проговорил один из солдат.

Женщина уже четверть часа билась в конвульсиях, истекая кровью. Первая пуля, пущенная ей вдогонку, попала под правую лопатку. Испугавшись, она бросилась было к ближайшему дому — перевязать рану. Но тут ее настигла вторая пуля, попавшая в челюсть.

— Партизанка, — объяснил мне командир патруля.

Я не из тех, кто любит сквернословить, но тут я стал безудержно ругаться самыми непотребными словами. Патруль принял стойку «смирно». Даже прапорщик и тот не рискнул шевельнуться. В нарушение всех правил я велел перенести женщину в тот дом, куда она бежала. Денщика прапорщика я послал за врачом, а сам остался на улице, изрыгая потоки брани, словно хотел залить ими небо.

Наверно, во мне заговорила совесть, она грызла меня за то, что я отпустил сменившуюся кассиршу без вооруженного провожатого.

Как я уже говорил, пришел будапештский поезд, и, когда я вернулся на вокзал, жандармы успели отобрать человек двенадцать и строили их, чтобы увести.

— Господин старший лейтенант! — любезно обратился ко мне жандармский штабс-фельдфебель. — Остальных пассажиров оставляем на ваше попечение. Распоряжайтесь. На рассвете мы вернемся.

Я ответил грубым ругательством, что всем пришлось по душе и никого не обидело. Мои солдаты с уважением воззрились на меня. Люди, переполнявшие зал ожидания, посторонились, чтобы дать нам дорогу.

Как только жандармы ушли, я приказал всем остаться на месте. У кого есть еда, пусть поделится с соседом.

Мне нужна была какая-то разрядка.

Начало темнеть. Вокзал был по-прежнему переполнен. Вдруг ко мне подбежала Бетти. Блондиночка Бетти. Та, у которой я ночевал вчера и от которой ушел сегодня на рассвете. Она казалась еще более румяной в своей шубке с белым мехом. Пятьдесят пенге, видите ли, так и остались у нее на ночном столике.

Я рассмеялся и, протестуя, не хотел их брать обратно, но она, как кошка, ловко подобралась к карману моей шинели и сунула туда деньги.

Ну, такого успеха у продажных женщин я еще никогда не имел!

Поздор

Мы располагались вдали от станции. Я с удовольствием не выходил бы на улицу. Настолько мне не нравилась вся эта история. Устроился я в комнате клуба левенте. И попросил одного унтер-офицера из нашего батальона:

— Дайте мне что-нибудь почитать, Балог, но что-нибудь очень интересное. Что у вас есть?

— У меня, прошу покорно, есть тут боевой устав пехоты — «Боевые действия взвода».

Ну, думаю, черт бы тебя побрал.

— Ладно, — говорю, — давай его сюда, хоть отвлекусь немного, почитаю.

Читал я устав всю первую половину дня, чтобы его разорвало! Но это я сейчас так говорю. Задним числом. На самом же деле совсем не с чтения я начал день. Жандармы разбили моих людей на взводы и отделения, а потом даже и на полуотделения. На душе у меня стало спокойно, потому что я увидел наконец Шани Кепиро. По его приказу один из унтер-офицеров распределял рядовых, Я еле дождался, когда Кепиро освободится. Вскоре горизонт очистился; тогда я подошел к нему и запросто, по-приятельски спросил:

— Узнаешь меня, Шаника? — и протянул ему руку.

Он даже не взглянул на меня, лишь бросил коротко:

— Узнаю!

Узнает, значит. Но руки не подал.

— Да будет известно господину прапорщику, — отчеканил он, — что, находясь при исполнении служебных обязанностей, я не признаю ни друзей, ни знакомых.

Он подождал немного, желая, наверно, сказать еще какую-то гадость, но промолчал. А возможно, просто ожидал, что я скажу: «Понятно, господин старший лейтенант». Затем он сурово посмотрел мне в глаза и надменно козырнул,