Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Дьёр жене писал о том, что мне, видимо, даже на рождество не удастся получить краткосрочный отпуск. А чтобы в письмах не только ругать коменданта гарнизона, я подробно описывал свою комнату, хозяев квартиры.

Я осторожно намекал: дескать, квартирохозяева мои — люди неясного происхождения; муж, похоже, коммивояжер, и не очень-то отличается от своих предков. Но про жену его совсем не скажешь…

Ох и головомойку же я получил за это! Жена моя воспитывалась у монашек, которые никак не могут простить евреям мучений Христовых, его кровоточащих ран. С моей стороны ошибкой было — хоть и сказал я это мимоходом — взять под защиту мою квартирную хозяйку. Эта оговорка родила у жены подозрения.

И она начала ревновать.

Моя благоверная даже язвительно спрашивала у меня в письмах, как далеко зашли мы в наших интимных отношениях.

Я посчитал это проявлением дурного тона с ее стороны, и если упоминаю теперь об этом, то только потому, что, по-моему, это сыграло важную роль в последующих событиях.

Вообще-то ее раздражение в какой-то мере можно понять — как-никак, а уже пятый месяц пошел, как она жила одна. А шестилетний сынишка еще слишком мал, чтобы поддерживать свою мать. Для нее он был, правда, единственным утешением. Золтанка! Бедный мой сыночек! Ему я всегда писал отдельно: мол, не за горами уж день нашей встречи.

Между тем произошла странная история. Я до тех пор защищал свою хозяйку, пока во мне не пробудился какой-то интерес… Одним словом, я начал приглядываться к ней и почувствовал, что не нахожу никакого здравого смысла в антисемитизме своей благоверной.

А муж этой женщины, хозяин квартиры, все чаще и чаще отлучался на день, на два по своим коммерческим делам. В один из таких дней эта миниатюрная особа спросила меня, не обижусь ли я, если она пригласит меня к ужину.

Разумеется, она заметила, что ужинаю я по-холостяцки, всухомятку. С тех пор я весьма охотно принимал ее приглашения, ибо любил смену обстановки, но как-то совершенно не задумывался, что происходило это обычно в отсутствие ее мужа. Да и чего ради я должен был думать об этом, если вместе с нами всегда ужинала их дочка, маленькая Ильдико. Она сидела за столом, пока ее не начинало клонить ко сну. Тогда она вставала, благодарила за ужин маму и, в отсутствие папы, меня, хотя, разумеется, я был совершенно не причастен к ужину. Если не считать, конечно, той небольшой суммы денег, что я платил за комнату, или просто факта моего присутствия за столом.

После того как девочка уходила спать, мы еще с добрый час продолжали беседовать. Потом, почувствовав дремоту, я уходил. Хозяйка никогда не делала мне никаких, намеков. Поэтому я перешел в наступление только после того, как мы раз восемь, — десять вместе поужинали.

Она вела себя так, словно боялась противиться.

Теперь я уже сам приходил на ужин, не ожидая приглашения. Внешне в наших отношениях ничего не изменилось. Эта женщина по-прежнему как бы оставалась в стороне. Вернее сказать, не брала на себя роль моей соучастницы.

Случилось все это еще задолго до рождества. Когда я переходил к решительным действиям, она ни единым жестом не оказывала мне сопротивления, но и не поощряла меня. В разговорах мы никогда не касались наших с ней отношений.

Так что ревность моей жены, вызванная скорее игрой растревоженного воображения, нежели интуитивным, тонким чутьем, не была беспочвенна.

Вспоминая теперь об этом, я задним числом думаю: пыл мужского желания в моих письмах наверняка постепенно угасал; зато неприязнь к коменданту города, возникшая у меня с самого начала, находила себе выход в каждом новом письме.

Разумеется, любовь моя к жене и сыну никак не уменьшилась…

Да, но я хочу рассказать о первом дне.

В шесть часов утра я уже был в банском дворце. Мне было приказано поступить в распоряжение высшего начальства.

Странно звучит: «высшее». Но нужно добавить — для той обстановки. В городе, в гарнизоне, в районе предстоящего «прочесывания». Там, где находится командир, там и «высшее».

В семь часов я позвонил на квартиру узнать, все ли в порядке.

Стало быть, говорить больше не о чем. Я привык быть кратким. Разговор наш затягивался — да и то на две-три фразы, — лишь в том случае, если назревала какая-то неприятность.

Это тоже излишне деликатное слово: «неприятность». У моей квартирной хозяйки появились какие-то дурные предчувствия. И мы даже не знали, радоваться нам или печалиться, что ее муж как раз во вторник утром уехал на несколько дней по делам в Топойю. Тем более что кое-какие признаки надвигающихся событий уже были тогда налицо… А может быть, именно поэтому.

Вообще же нас всех взбудоражил случай на футакской дороге. Дело в том, что партизаны обстреляли из засады нашу финансовую охрану, и нам просто повезло, что не было ни раненых, ни убитых. К счастью, как раз поблизости располагалась лагерем рота прибывающей в город пехотной части. Вдоль дороги, что ведет на Футак, то есть в северном и северо-западном направлении…

Я позвонил на квартиру, что к обеду не приду домой.

Господин полковник, как видно, считал, что возможны серьезные бои, и объявил офицерам, чтобы зря не выходили на улицу; кстати сказать, для гражданского населения вступил в силу приказ, запрещающий появляться на улице. Были развешаны объявления, в которых говорилось, что не пройдет и трех дней, как проникшие в город и скрывающиеся здесь партизаны будут пойманы.

До обеда никаких других новостей, кроме как о случае да футакской дороге, я не слышал. И хвалил себя за сообразительность, за то, что догадался держать денщика у себя на квартире. Помню, тогда еще никаких столкновений и стычек не происходило (за исключением этого одного случая), и в послеобеденные часы — в те дни рано темнело — мы с двумя моими приятелями зашли в кафе «Эржебет» выпить по чашечке черного кофе и съесть по пирожному. Мы даже не чувствовали холода.

Я снова неточно выражаюсь. Пирожного захотелось только мне. Я отношу это за счет внутреннего возбуждения и волнения, о котором мои товарищи и понятия не имели. Вообще мы были в отменном настроении. Господин полковник утром обошел все комнаты дворца и был обходителен со всеми офицерами. Я даже на время позабыл о его идиотских распоряжениях.

Когда я к ужину пришел домой, то мне кое-что рассказали о событиях дня. (Хозяин квартиры почему-то уже вернулся! Поездом, что ли?)

Наш сосед (насколько мне было известно, венгр по происхождению), не обращая внимания на строгий запрет выходить на улицу