Готы - Вольфганг Викторович Акунов

часто было продиктовано ханжеством и лицемерием). Философ ведь отлично понимал, что раболепствующий перед тираном римский сенат не меньше (если не больше) самого тирана повинен в его, Боэция, гибели: «Меня обвинили в том, что я хотел спасти сенат < … >. Мне поставили в вину то, что я препятствовал клеветнику в представлении документов, которые свидетельствовали бы об оскорблении величества сенатом. < … > Но я желал и никогда не откажусь желать здоровья сенату. Повинюсь ли? Но это будет означать отказ от борьбы с клеветником. Могу ли я назвать преступлением желание спасти сенат? А ВЕДЬ ОН (римский сенат — В.А.) СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТОБЫ СВОИМИ ПОСТАНОВЛЕНИЯМИ, КАСАЮЩИМИСЯ МЕНЯ,ПРЕДСТАВИТЬ ЭТО В КАЧЕСТВЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ (выделено нами — В.А.) < … >».

Любопытно, что восточный римлянин Прокопий Кесарийский в своей «Войне с готами», написанной с позиций «римского великодержавия», оплакивая трагическую судьбу мучеников Симмаха и Боэция, возлагает вину за их казнь исключительно на «варвара» Теодориха и анонимных доносчиков, ни единым словом не упоминая вины римского сената в осуждении на смерть его же, этого сената, «первых лиц»:

«Симмах и его зять Боэций были оба из старинного патрицианского рода; они были первыми лицами в римском сенате и консулярами. Оба они занимались философией и не меньше всякого другого они отличались справедливостью; многим из своих сограждан и иноземцев они облегчили нужду благодаря своему богатству; этим они достигли высокого уважения, но зато и вызвали зависть у негодных людей. Послушавшись их доносов, Теодорих казнил обоих этих мужей, будто бы пытавшихся совершить государственный переворот, а их состояние конфисковал в пользу государства».

Кстати говоря, из «Утешения философией» явствует, что Боэций не питал ни малейших иллюзий относительно возможности восстановления римской свободы, химерой которой соблазнялись так многие не только до, но и после него: «Нужно ли еще говорить о подложных письмах, на основании которых я был обвинен в том, что надеялся на восстановление римской свободы < … >. НО НА КАКИЕ ОСТАТКИ СВОБОДЫ МОЖНО БЫЛО ЕЩЕ НАДЕЯТЬСЯ (выделено нами — В.А.)? О, если бы хоть какая-нибудь (свобода — В.А.) была возможна!» («Об утешении философией»).

На страницах своего предсмертного труда узник Боэций предстает перед читателем фактически не христианином, а язычником. Мудрым, образованным, сдержанным в чувствах проповедником стоических и неоплатонических идей — «взращенным на учениях элеатов и академиков». Чей последний трактат можно с полным основанием рассматривать как погребальную песнь последним отблескам Античного мира:

«Что же, о человек, повергло тебя в такую печаль и исторгло скорбные стенания? Думаю, что ты испытал нечто исключительное и небывалое. Ты полагаешь, что Фортуна переменчива лишь по отношению к тебе? Ошибаешься. Таков ее нрав, являющийся следствием присущей ей природы. Она еще сохранила по отношению к тебе постоянства больше, чем свойственно ее изменчивому характеру. Она была такой же, когда расточала тебе свои ласки и когда, резвясь, соблазняла тебя приманкой счастья. Ты разгадал, что у слепого божества два лица, ведь еще прежде, когда суть его была скрыта от других, оно стало полностью ясным для тебя. Если ты одобряешь его обычаи, не жалуйся. Если же его вероломство ужасает [тебя], презри и оттолкни то, которое ведет губительную игру: ведь именно теперь то, что является для тебя причиной такой печали, должно и успокоить» («Об утешении философией»).

Примечательно в этом утешении Боэцием (от имени Философии) самого себя то, что и остготский царь все еще римской, по названию, Италии, приговоривший римского сановного философа к смерти, мог бы воспользоваться этим утешением для самого себя. И, вероятно, в последние месяцы правления и жизни мог бы не в меньшей мере, чем Боэций, счесть играющее человеческими судьбами божество слепым. Один за другим умерли верные и мудрые советники Теодориха, причем именно тогда, когда он в них особенно нуждался. Умер Тразамунд, обладавший сильным характером и тесно, связанный с Теодорихом родственными узами вандальский царь. Умер умный и образованный царь, чей господствовавший в Средиземном море флот избавлял остготского царя от необходимости строить собственный флот (обстоятельство, в скором времени оказавшееся для остготов роковым). Ибо в случае угрозы Корсике, Сардинии или Сицилии можно было призвать на помощь флот вандалов. И, наконец, умер Евтарих, зять и заранее признанный Восточным Римом в качестве законного преемника Теодориха отпрыск рода Амалов (и таким образом — прямой потомок Германариха). Который, правда, прельстился блеском римской культуры, но оставался готом до мозга костей. Любитель роскоши, но храбрый воин, обещавший стать могущественным владыкой. А вот его сын Аталарих, внук Теодориха, был слишком мягок. Он был воспитан так, как если бы готовился к роли нового Боэция. И это в пору, когда остготский народ особенно нуждался, для упрочения своей власти над покоренными землями, не просто в новом Теодорихе, но в сверх-Теодорихе (если можно так выразиться).

30 августа 526 г. почил в Бозе остготский царь и римский консул, «вир иллюстрис» («сиятельный муж») Теодорих Великий, победитель царя сарматов Бабая, узурпатора Василиска, непокорного Страбона, гунноскира Одоакра, «столп империи» и прочая и прочая и прочая. Сын племенного вождя беспокойного нрава и его красавицы-возлюбленной, отличавшейся притом большим умом, хотя и темного происхождения. Умер правитель двух народов, уживавшихся до поры-до времени в границах одного царства-химеры, чья внутренняя сила истощилась в ходе проведения им своеобразной «политики апартеида». Не следовало ему, на протяжении почти сорока лет, с одной стороны — превращать всех подвластных ему италийских готов в воинов, не допущенных к занятию гражданских управленческих должностей, а, с другой стороны — не допускать подвластных ему италийских римлян до военной службы. Это разделение неизбежно создало смертельно глубокую пропасть между его готскими и римскими подданными.

Когда Константинополю удалось, усилиями энергичного, коварного и беззастенчивого в средствах, но одновременно, в случае необходимости, готового к уступкам или компромиссам, императора Юстиниана I, уладить церковные разногласия между Новым и Ветхим Римом, Равенна оказалась в изоляции. Господство исповедуемой остготами арианской веры в условиях численного превосходства православных италийцев, созрело для падения не в меньшей степени, чем военно-политическое господство остготов над этими италийцами. Задуманного Теодорихом симбиоза двух народов, вер, культур не получилось. И только чудом можно объяснить тот факт, что лишь через примерно тридцать лет после смерти Теодориха Великого целому ряду храбрых остготских царей довелось героически пасть на боевом посту, не в силах противопоставить натиску объединенных войск «Василии Ромеон» и восставших в тылу у остготов (хоть и не повсеместно) италийцев (не подозревавших, в своем умело подготовленном имперской пропагандой «антиварварском порыве», что за судьбу готовит им на деле им брошенная на Италию Юстинианом I «армия-освободительница»)