Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Ну вот, дядя Мин, – разглядывая при свете костра порозовевшее лицо рудознатца, сказал Отлас, – теперь просыпайся.

– Пора, – согласился Мин. – Сколь дрыхнуть-то можно? Отосплюсь на том свете. – И проснулся.

Отлас вынул иголки и, одев старика, приказал везти его в лагерь.

Костёр разросся, словно в чуме прибавилось огненных человечков. Или – выросли они от сытной пищи, от хмельной веселящей воды. Но и ветер яростней прорывался к костру, хотел погасить его, убить живую тёплую силу. А скалы оберегали людей и птаху, сами отражали его наскоки. А ветров они повидали...

Стешка придвинула сына ближе к костру, прилегла с ним рядом. Ни о чём не думалось. Жила только встречей со своим Володеем. Едва смежила веки, примстилось, будто нежится на его сильной руке. Рука эта горяча, так горча, что опаляет кожу... Наверное, сдвинулась во сне – огонь прожёг парку. Парка тлела, а вокруг такая падера разыгралась – зги не видно.

Забросав снегом тлеющий рукав, выбранила себя за беспечность и решила больше не спать. Да и недолго уж до утра-то. Едва посереет на востоке – запряжёт олешков и – с богом. К вечеру, может, Миронов настигнет. Одной славно ехать, хоть и не знает пути, но сгоряча не подумала о ружье. А может, зверь встретится шалый... За себя не боялась, тревожилась за Иванка.

А тундра бесилась. Тундра выла в тысячи голосов и заметала всё вокруг, забрасывала сугробами.

«Окажись на голом месте – гибель!» – поёжилась Стешка, пытаясь разглядеть через костёр, что там, в беснующейся ночи. На кого она рассердилась? Кому мстит за обиду? И сколько невинных пострадает в эту непогожую ночь?

«А мы за ветром тут устроились», – снова засыпая, прошептала она.

Вьюга разгуливалась. Ветер метался в разные стороны, сыпал снегом и подле костра намёл огромный сугроб. Олени жались друг к другу, испуганно вздрагивали, прядали ушами. Даже они, вскормлённые тундрой, побаивались её неистовства.

На белый козырёк скалы, под которой пылал костёр, за какие-то полчаса набросало снежный холм. Козырёк висел давно, затвердел, почти сросся со скалою. А снежный горб на нём рос и рос, и поднимался белый бугор у костра. Одна маленькая заплатка под скалой, где прятались люди и догорал костёр, была недоступна вьюге.

И горы тревожились за людей. Горы думали, что вот погаснет костёр, и люди замёрзнут. «Надо погреть их! Надо погреть!» – решили горы и обрушили вниз козырёк вместе с лавиною снега.

«Вот, – подумали горы. – Теперь им хорошо».

Костёр пышкнул и погас. А Стешка и мальчик с птахою спали. Олени забились, зафыркали, но гора снега, обрушившаяся на них, не дала им сдвинуться. Лишь вожак, оказавшийся дальше всех от костра, пробил рогами сугроб, но и он не сумел подняться даже на колени, тем более – встать на ноги.

Падера скоро стихла.

Едва смежив глаза, Отлас вскочил, вскрикнул от боли. Боль разламывала поясницу, шею, голову. Слезились воспалённые глаза. Вчера ступил в незастывший под снегом ручей, провалился по пояс. Потом, спеша вперёд, не успел просушить торбаса, лишь сменил носки. Ночь рыскал, разыскивая Мина. Там потный разделся. Теперь, похоже, сам простыл.

– Гриня! – тихо позвал брата. – Вина мне налей... Видно, прохватило.

– А ежели – иголки?

- Иголки – нет, это долго. Вина, вина! Токо тихо! Казаков не буди!

Завозилась спавшая в углу Марьяна, скинула с себя полость, подползла.

– Чего тебе? – недовольно буркнул Отлас. – Тут мужичьи дела.

– Не покрикивай. Я не казак, – обрезала Марьяна.

Отлас невольно усмехнулся: в самом деле, кто она в отряде? Вроде, как всякая баба, обузой должна быть. Но за весь поход не слышали ни единой её жалобы. Как и все, день корчится на нарте, а на привале первой бросается к костру варить ужин, после ужина моет посуду. Всех позже ложится, всех раньше вскакивает. Спеша покормить казаков, нередко забывает поесть сама и – слабеет.

Григорий утаивает для неё свою долю:

– Тебе рожать, Марьянушка. Сил набираться надобно, – выговаривает наедине.

Однажды, подслушав их разговор, Отлас распушил Марьяну:

– Чо, мяса мало, что ли? Аль толокна? Аль рыбы? Чтоб за двоих ела, побей меня гром! – орал он на сноху.

– Не дери горло-то. Ишь разошёлся.

– Ослабнешь – мы чо тя, на руках будем носить?

– Как бы самого носить не пришлось, – ухмыльнулась Марьяна.

И вот впрямь захворал.

Григорий между тем напоточил из бочки ковш вина, подал брату. Вино, взятое у Фетиньи, пригодилось. Хранили его до особого случая. Отлас стыдился слабости своей, но ещё более стыдился пить тайком. А выпить при всех – что скажут атаману его казаки?

– Пей, братко, – шепнул Григорий. – Я травки туда добавил.

– Травка не помешает, – усмехнулся Отлас и, услыхав чьё-то покашливанье, велел засветить фонарь. – Жалко казаков будить, – подмигнул он Марьяне, – а то бы всем налил по чарке.

И тотчас