Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина у костра всё ещё улыбается. Давно уж ей не было так покойно. Она полна веры, полна предчувствия встречи с мужем. И рядом посапывает ребёнок и щурит бисерные глаза куропатка.
Костёр похож на чум, в котором веселятся огненные человечки, видать, напились веселящей воды. Пахнет мясом, чуть подгоревшим на углях. Женщина будит ребёнка. Он, не открывая глаз, отбрыкивается:
– Не хочууу.
– Поешь, Иванушко! Поешь, сынок! Мяско вку-усное! – и пахучий нежный кусочек толкает в рот ребёнка. Он жуёт во сне, потом требует: – Покорми пташку!
– Не забуду.
С удовольствием ест сама. Всё, что ни есть, она делает теперь с удовольствием. Дорогой выветрились тоска и печаль. О муже думает с тёплой нежностью: «Где-то мается, сердешный! Поди в снегах стынет. Аль вражьей стрелой поранен...»
...Отлас спустился за перевал, дал отдых спутникам и утомлённым оленям. Уж ночь брела по тундре, и буйствовала пурга. Пока ставили для атамана юрту, он пересчитывал нарты. Двух недосчитался.
– Кто отстал?
Снова вернулся к стоянке, оглядел встревоженно хлопочущих казаков.
– Лука! Васька! Кого недостаёт?
Лука метнул вокруг быстрый ласочий взгляд, тотчас определил:
– Григория и Мина с Марьяной. Поедем искать? – не ожидая ответа, пошёл запрягать оленей.
– Сам поеду, – остановил его Отлас. – Вот с ним, – он указал на Ому.
Мчались в ночь. Быть может, впервые за много дней вспомнил жену и малого Отласёнка: «Как они там? Поди, бедствуют?».
Нашли отставших верстах в четырёх. Казалось, и невозможно найти в такой закрутихе, но не таков Ома. Он, словно рысь, вглядывался в темень, нюхал ветер, ловя встречные запахи. И вот услыхал запах дыма.
Мин всё же надумал помереть. Наказывал своему юкагиру:
– Кончусь – в снег меня бросишь. Тихонечко, парень, без шума. У Володея и без меня забот много.
– Ой-ё! Хэй! – юкагир перепугался, ткнул оленей хореем и вмиг догнал нарту Марьяны. – Старик отходит. Говорит, в снег зарой. Говорит, без шума. Зарою – Отлас убьёт.
– Ага, без шума, Марьянушка, – подтвердил Мин, и зять с дочерью остались с ним.
Марьяна попрекала:
– Говорил, внука дождёшься. Ладно ли так-то?
– Неладно, сам понимаю. Да с внуком-то я, даст бог, там, – он ткнул пальцем в небо, – встречусь, Марьянушка.
– Типун тебе на язык! – рассердилась Марьяна. – Помираешь сам – помирай. Ребёнку нероженому чо сулишь?
– Дак все там будем, доча. Один ране, другой – позже. Ребёнок, он после вас, конечно. Берегите его, камни искать учите... Лучшего ремесла не придумаешь.
– Сам решит, чем заняться, – возразила Марьяна. Она уж мало думала об отце и даже о Григории. Все её помыслы сосредоточились на ребёнке.
– Дак ведь жалко, ежели в роду вашем рудознатцы переведутся.
- Не переведутся – спускаясь сверху в распадок, усмешливо возразил Отлас. – Да и ты, дядя Мин... раненько туда собрался. Нуко, Гриня, подай мне иголки. Поколю – живо вскочит. Ну, чо ты закостенел?
– Хошь иголками воскресить? Иголками, Володей, шьют, а не воскрешают, – приготовившись к смерти, сказал Мин.
Отлас, не слушая, вбил над ним четыре колышка, навесил парку. Марьяна и брат молча следили за тем, как он, раздев Мина, втыкает иголки, восстанавливая в памяти древний тибетский рисунок.
– Одну не так вставил, – сказал Григорий. – Не туда.
– Ничо, мне не больно, – засыпая, расслабленно говорил старик.
– Ты будешь жить, дядя Мин! будешь жить, – внушал сонному Отлас. – У тебя много сил. У тебя шибко много сил... смерть одолеешь.
– Одолею, – согласился Мин, только что готовившийся к смерти.
А Отлас говорил ему о жизни, о краях неизведанных, о ненайденных кладах, о внуке, которого Мин должен всему научить.
– Ты должен, должен его учить.
– Научу, – обещал Мин и просыпался. А в нём самом просыпались дремавшие от безделья телесные и душевные силы.
Старый рудознатец каждое утро вставал раньше солнца и встречал зарю в поле. И в поле же провожал светило на покой. Эта негаснущая страсть питала его силой, гнала во всякую пору из дома. И, несмотря на годы, тело старика было жилистым и крепким, руки твёрдыми, а глаз зорким. А тут недели вынужденной тряски по горам, по тундре, и он затосковал и засобирался в мир иной. Отлас внушал ему, что страна Камчатка полна несметных богатств и только Мину, одному Мину суждено первым увидеть эти богатства, открыть их для России.
– Открою, – сулил Мин бодрым и звонким голосом.
Марьяна с Григорием диву давались; казалось, вся жизнь старика вытекла, осталась последняя капля, а вот чудо чудное совершилось – ожил и говорит молодо, звучно, словно и не собирался помирать.
