От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С лестницы донеслись шаги, какая-то возня, и в комнату без стука ввалилась соседка.
— Получи дочку, мамаша. Моим уже спать пора, да и твоей тоже, — следом она втащила за руку упиравшуюся Тами. — Расшалились — не унять. А ты, смотрю, чемоданы уже сложила.
Всех чемоданов у Феликсы был один вещмешок.
— Ой, и правда поздно, — Феликса глянула на часы. — Я Контребинского ждала, он обещал зайти, попрощаться. Наверное, на дежурстве задержался. Ты не слышала, на заводе ничего не случилось?
— Слышала. Случилось, — соседка прикрыла дверь. — Только не на заводе. Сегодня днём, аккуратно после дежурства, арестовали доктора.
— За что? — ахнула Феликса.
— Вот ты наивная. Ты что, не знала, что он уже сидел и потом пять лет прожил тут в ссылке?
— Так это когда ещё было? Раньше, давно.
— В этом деле ни раньше не бывает, ни давно. Кто сидел, того опять посадят. Хотя, скажу тебе, большой разницы нет — что с той стороны проволоки, что с этой. Будет доктор дальше людей лечить, может быть, даже в нашем медпункте, вот и все дела. А ты радуйся, что уезжаешь, дурёха.
На следующее утро Феликса явилась в училище к Шамшину.
— Значит, успела? — Он долго и придирчиво разглядывал документы, наконец, вернул их Феликсе и пожаловался, будто в шутку, но вроде и всерьёз. — Добрый я, человек, Терещенко. Вот отправляю тебя, а кто будет курсантов на лыжи ставить? Против своих интересов действую…
Феликса промолчала. Если начальник училища ждал, что она найдёт себе замену, должен был потребовать сразу, теперь это пустые разговоры.
— Ладно, к делу, — Шамшин не хуже неё понимал, что говорить о прошлом смысла нет. — Документы твои годятся, всё по форме выправила. Прошлой ночью один эшелон из Молотова уже ушёл, отправку пришлось ускорить — Первый Украинский начинает большое наступление. Не слышала? Скоро по радио услышишь. Этим вечером начинаем погрузку второго, отправим завтра утром. Везучая ты всё-таки, Терещенко, на подножку, считай, запрыгнула.
Своё обещание начальник училища выполнил, хотя по всему было видно, что давно и крепко о нём пожалел. Ранним утром он провел Феликсу и Тами вдоль состава, стоявшего за границей товарной станции. Они прошли под низким небом, уже готовым пролиться холодным ноябрьским дождём, по скользкой, растоптанной сотнями сапог грязи. Погрузочная суета казалась беспорядочной и взвинченно-нервной, но Феликсе было с чем сравнить, она помнила панику и ужас июльского отъезда из Киева. В шуме голосов у готового к отправке эшелона, в криках, ругани, в резких окриках начальников не было растерянности. Эти люди не уезжали от войны, они догоняли её, и эшелон ни в чём не был похож на составы, два года назад уходившие из Киева на восток.
На шинелях младших лейтенантов, куривших у распахнутых дверей вагонов, топорщились новые, только что пришитые полевые погоны. Они оглядывали Феликсу, присвистывая ей вслед. Чуть в стороне группой собрались начальники училищ, командир эшелона и несколько офицеров штаба фронта со списками.
Шамшин остановился у открытой двери одной из теплушек.
— Снова кросс десять километров? — захохотали в вагоне, узнав Феликсу. — Товарищ майор, наш физрук — оружие посильнее «Катюш». Ни один немец не убежит!
— Взвод, отставить разговоры! — рявкнул Шамшин. — Товарищ Терещенко с дочкой едет с вами до Киева. Если не будете нарушать устав, обойдётся без кроссов, а то вы ее знаете — до самого Днепра впереди паровоза бежать заставит!.. Полезай в вагон, Терещенко.
— Спасибо вам…
— Не надо, — оборвал ее Шамшин. — Себя благодари. У тебя муж пропал, и ты запросто могла найти тут тылового вояку вроде меня. И жить с чистой, как говорится, совестью. А ты два года в училище честно отработала и, как только мелькнула возможность, помчалась мужика своего искать. Ищи, и не благодари никого, ты никому не обязана. Тебя пусть благодарят.
2.
Долгие перегоны, короткие остановки. Эшелон мчал сперва на юг, потом на запад, минуя без задержек железнодорожные разъезды с уступавшими ему путь встречными поездами. Дневальные круглые сутки следили за огнём в печке, но в щели вагона прорывался ледяной воздух, выдувая тепло.
И на узловых, и на небольших периферийных станциях перроны были полны людей, словно всю страну разом перемешали в одном мешке, перевернули и высыпали на железную дорогу. Мимо вагонов, вдоль путей бежали женщины, несли, везли, тащили детей и своё барахло, спрашивали, куда идёт состав, не подберут ли их до Казани или до Пензы. Подходили к теплушкам инвалиды, молодые парни, уже отвоевавшиеся, списанные в тыл, просили у лейтенантов табаку, заводили разговоры с теми же расспросами — куда направляется эшелон, и каждый неизменно заканчивал своим: где воевал, где был ранен и когда. Правда этих рассказов всегда оказывалась простой и безжалостной, как проста и безжалостна была война. Феликса не запаслась перед отъездом табаком, ей было нечего оставить инвалидам — она не курила, и всякий раз, когда перед отправкой задвигали двери вагона, и позже, в пути, сухая тоска бессилия мучила ее.
Все эти станции и вокзалы на их быстром пути до Киева слились в памяти Феликсы в одну картину, сохранившуюся на годы: безногий инвалид на самодельной деревянной тележке, терзающий гармошку под стеной серого от сажи здания с названием города, которое она не может разглядеть. Ни музыки, ни слов не разобрать, только пронзительные гудки паровозов и непрерывный, непрекращающийся гул многих голосов.
Следы немецких налётов стали заметны уже в Тамбове, а за ним, с приближением к Курску, все станции, и те, на которых они останавливались, и те, что скользили мимо, чернели сожжёнными руинами. Рядом с ними изредка тянулись какие-то недавно построенные времянки, но чаще не было ничего, только развалины складов, железнодорожных депо, мастерских. Зато пути были восстановлены всюду, и, хотя медленнее, чем прежде, эшелон без задержек двигался на запад.
На третий день пути проехали Харьков, Полтаву, ночью поезд миновал Бровары и остановился в лесу, в тупике, не доехав несколько километров до Дарницы. Утром бывшим курсантам скомандовали выходить из вагонов и строиться. Теперь им предстояла своя дорога, а Феликсе и Тами — своя.
Дарница — уже почти Киев, ближний пригород, посёлок, полностью сожжённый немцами перед отступлением. Станция Дарница до войны была предпоследней остановкой дальних поездов, идущих с севера и с востока. Последняя — Киев-пассажирский. Их разделяет Днепр, но от мостов, взорванных
