От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

— Сейчас ты вращаешь ступней. Вращай! Сначала справа налево. Теперь слева направо, — говорила она, растирая дочке пальцы. — Ты двигаешь пальцами. Ну! Двигай! Теперь сгибаешь и разгибаешь ноги в коленях.

Так продолжалось несколько недель. Феликсе самой уже казалось, что занимается она каким-то шаманством, бессмысленным и бесполезным, но что ей оставалось? Прошел месяц, и Тами впервые шевельнула пальцами левой ноги.

— Это какой-то фокус? — не поверил ни себе, ни Феликсе Контребинский, когда она показала ему дочку. — Что-то рефлекторное, должно быть… Хотя, знаете ли, всё возможно, всё может быть. Последствия полиомиелита на удивление мало изучены и плохо предсказуемы, для одних болезнь проходит без последствий, другие умирают, третьи остаются калеками, четвёртые… — доктор обеими руками указал на Тами и театрально пожал плечами. — Как повторял наш учитель закона Божьего: «Дерзай, чадо. Прощаются тебе грехи твои». Что тут добавишь?

К концу весны Тами уже ходила сама. Правая нога слушалась ещё плохо, но всё свободное время Феликса, как заведённая, разминала дочке бедра и голеностоп, добивалась, чтобы она двигалась, приседала и как можно больше работала правой.

Осенью сорок первого года Феликсу, словно оползнем, сбило с ног, придавило к земле, лишая воздуха и света. Казалось, что из-под несчастий, сыпавшихся одно за другим, ей уже не выбраться, и никогда больше не подняться. Но прошло полгода, и она выползла из-под завала, вытащила дочку, отдышалась, и увидела над собой небо. Жизнь продолжалась, для неё и для Тами.

Об Илье все эти месяцы Феликса не слышала и не знала ничего. Писем от него она не ждала, её адреса у Ильи быть не могло. Из Нижнего Тагила ей писала Гитл, из Тетюшей — Антонина. Даже Ися однажды прислал привет из Свердловского училища. Увидев на его письме обратный адрес: «курсанту Гольдинову», Феликса вздрогнула. Но ни в Тетюшах, ни в Свердловске, ни в Нижнем Тагиле вестей от Ильи не получали.

Почту для неё доставляли на адрес заводской пожарной охраны, так было быстрее и надежнее. Обычно Феликса забирала письма в начале дежурства, и если ночь проходила спокойно, успевала и прочитать их, и сразу ответить.

Письмо из Тетюшей принесли 10 июля, Феликса нашла его в кипе свежей почты. Конверт с обеих сторон чернел круглыми пятнами штемпелей, её имя было написано размашисто почерком человека, привыкшего писать много и быстро. Прежний адрес Феликсы — в Тетюшах, был тщательно перечеркнут, но она тут же узнала руку Ильи. В этом ошибиться Феликса не могла.

Она жадно прочитала письмо, не поняла почти ничего, но это было неважно: каждая строка в нём, каждое слово звучали голосом Ильи. Он говорил с ней, говорил, что-то свое, пока не очень понятное, успокаивал, убеждал, извинялся. Слова скользили где-то рядом, минуя её сознание, так, словно Феликса выпила шампанского — не один бокал, не два, а бутылку кружащего голову, отнимающего волю сладкого вина. Чтобы понять смысл слов, она должна была собраться, но не могла найти для этого сил.

Привет тебе, моя жёнушка!

Я не знаю, дойдёт ли это письмо к тебе, но надеюсь. Феленька, милая, писать буду тебе коротко и постараюсь написать обо всем. Я, как тебе известно, был партизаном, после этого присоединился к нашей части, где, со своим отрядом и служил мл. лейтенантом, был ком. взвода, и потом нач. штаба батальона. Позже мы попали в окружение и во время прорыва из окружения я был ранен в правую руку и грудь и попал к немцам в «санаторий» /плен/. Из плена я ушёл и стал пробираться к своим. Перешёл линию фронта и пойду снова туда, к себе на родину. Вернусь или нет, я не знаю, наверное, что нет, но я постараюсь вернуться.

Феленька, милая, ты не сердись, но у меня такой характер, я не мог сидеть здесь или ехать к тебе, хотя рука мне это позволяла. Деньги тебе всё это время не высылали, но ничего, ты устройся как-нибудь, а выгоним «гостей», вернёмся в Киев и, может быть, к тебе. Если ничего не получишь от меня до октября месяца, значит, я погиб, и ты устраивайся сама, но помогай маме.

Эх, жёнушка, если бы ты знала, что у меня на душе и как хотел бы тебя видеть, хоть издалека /мою милую, хорошую жёнушку/, но ничего, может быть, мы и увидимся. Ну вот и всё. Поцелуй и прижми крепко-крепко к груди Тами за меня, как это делаю мысленно я.

Феля, милая, я 15 лет жизни отдал бы за пару дней, проведённых вместе с тобой. Как хотел бы я видеть тебя и крепко поцеловать твои губки. Но сейчас это невозможно. Ничего, может быть, я всё же буду тебя видеть. Поцелуй всех по очереди за меня: маму, Петю, Лилю, Бибу, и ещё раз, и ещё раз Тами, и, мысленно, себя.

Писать подробности не хочу, не хочу расстраивать себя воспоминаниями, а вас этой горькой правдой, какую я ощущал и видел в плену, и на оккупированной территории. Всё, что вы читали в газетах и слышали по радио, это правда, и этого даже мало, есть дела ещё «лучше». Как мне удалось остаться живым и уйти из плена, я сейчас даже не знаю, но факт, что это случилось. Пусть мама знает, что все родственники, оставшиеся в Киеве, расстреляны немцами, и никого там не осталось. Немцы всех /жидов, как они называют юде/ евреев расстреляли. Подробно все напишу, или, если буду видеть, все расскажу, после возвращения из К.

Вот, милая моя жёнушка, и всё. Как я скучаю за тобой, знаю только я. Каждое утро я смотрю на твою фотографию и вспоминаю тебя, милую и любимую жёнушку.

Вот и всё, будь здорова и вспоминай обо мне.

20/II-1942 года. Твой муж И. Г. Гольдинов.

Тем же вечером Феликса написала в Нижний Тагил, она скопировала письмо Ильи — переписала его слово в слово. Так наконец ей удалось расслышать, и то, о чём говорил Илья, и то, чего не было в письме, о чём он молчал. Главное — в его строках билась жизнь, чувствовались воля и надежда, и для Феликсы они было важнее всего прочитанного, важнее того, что Илья вновь в опасности, возможно, даже сейчас, именно в эту минуту. Дважды, когда Феликса писала про плен, у неё начинали трястись руки. Она откладывала бумагу, наливала в стакан тёплую воду из чайника, медленно пила её и выходила на улицу. Письмо потрясло Феликсу сильнее и глубже, чем сперва ей показалось. Уже отправив копию Гитл, она вдруг сообразила, что неправильно указала тагильский адрес свекрови, и