Ходок VIIl - Александр Тув

А вот начальник Серого Цеха самоустранился от организации похорон по причине никак не связанной с душевным выбором. Он был таким же, как Шест, прагматиком до мозга костей и для него не существовало моральной дилеммы: кого спасать – молодую женщину, или ее маленького ребенка, если есть возможность спасти только кого-то одного. Конечно же, женщину – она родит еще детей. Для Эргюста главным и единственным приоритетом было сохранение личного состава Серого Цеха. Однако и тут все было не так просто и ясно.

Казалось бы, для сбережения своих людей, начальник Серого Цеха должен был отдать четкий и однозначный приказ – не приближаться к телегам с телами соратников и вообще держаться подальше от Зеленой площади и от трактира «У трех повешенных», но он этого не сделал. Эргюст никому не стал навязывать свою точку зрения на организацию похорон братьев по оружию, предоставив каждому бригадиру право самому решать, как поступить и что сказать своей бригаде. И это было правильно – никто не сможет потом объяснять свое поведение полученным приказом, а самое главное – некого будет винить.

В противном случае – если бы он отдал конкретный и однозначный приказ, причем не важно какой именно – участвовать в похоронах, или же нет, это неминуемо привело бы потом, когда ситуация таким, или иным способом устаканится, к разброду, шатанию и расшатыванию внутренних скреп Серого Цеха. Если бы Эргюст приказал всем участвовать даже не в самих похоронах, а только лишь в их организации, и при этом были бы новые жертвы среди сотрудников, то оставшиеся в живых непременно заявили бы, что они всегда были против такого решения и лишь категорический приказ начальника Цеха погнал их на бойню.

А если бы он приказал на лигу не приближаться к Зеленой площади, то нашлись бы такие, что стали бы шептаться у него за спиной, что хотели проводить товарищей в последний путь и лишь трусливый приказ руководства лишил их этой возможности. Так что Эргюст поступил единственным, возможным для себя, в данной ситуации, способом – даровал всем свободу воли. Как говорится – каждый пьет свое какао.

– Грач фуфло никогда не гнал… – покривил губы Мельник, – сукой не был. Но… – Он обвел хмурым взглядом высокое собрание, присутствующее за столом, и высказал вслух то, что у каждого было на душе: – Время наступило смутное. Любой может кинуть… – От этих слов будто бы порыв ледяного ветра пронесся над столом. Зябко всем стало, мурашки по спине пробежали, и неизвестно, что бы еще произошло с организмами собрвышихся, продлись такое состояние подольше, но тут раздался бесстрастный голос Старика:

– Не отвлекайся. Давай ближе к делу. – И от этих простых слов, всех отпустило. Компания снова задышала.

– Я позырить решил, чтобы нищие не кинули. В первую склянку пробрался в дом Старого Пня, – продолжил Мельник и вновь собравшиеся высказали ему свое молчаливое одобрение. Дом Старого Пня – отставного сотрудника Серого Цеха, отошедшего от дел по старости и слабости здоровья, идеально подходил для наблюдения за трактиром «У трех повешенных». С эркера второго этажа открывался прекрасный вид как на сам трактир, так и на телеги, а можно даже сказать – катафалки, с телами павших соратников.

Кстати говоря, Старый Пень был еще одним редким человеком, чье погоняло изменилось со временем. Обычно, кличка, которую получал бакарский мафиози, сопровождала его от «рождения» – когда он вступал в ряды этой замечательной организации, и до могилы. А со Старым Пнем получилось иначе. Изначально он звался просто Пнем из-за общей корявости фигуры и лица. Лучшего идентификатора подобрать для него было невозможно. Однако, время шло и его воздействие на Пня привело к тому, что при упоминании его имени многие товарищи стали добавлять прилагательное «старый» – уж больно Пень стал походить именно на старый, трухлявый пень. И с какого-то момента, точно назвать который никто бы не смог, Пень превратился в Старого Пня.

– Я как раз зыкал на голову Змея, – продолжил свой рассказ Мельник. При этих словах Эргюст поморщился. Все сотрудники Серого Цеха – и бригадиры и рядовые бойцы, знали, что Старик не любит блатной жаргон. Он сам по фене не ботал и терпеть не мог, когда в его присутствии это делали другие, тем более «офицеры». Использование Мельником арго могло быть следствием двух причин. Первая состояла в том, что последние события настолько расшатали строгую дисциплину в Сером Цехе, что бригадир счел для себя возможным положить с прибором на лингвистические пристрастия и предубеждения своего непосредственного руководителя и изъясняться в удобной для себя манере, без оглядки на авторитеты. Вторая – в том, что из-за нервных перегрузок он просто-напросто позабыл про табу. Такое бывает – сильный стресс произвольно стирает из памяти информацию и Мельник забыл, что любит, а чего не любит начальник Серого Цеха. В любом случае все это было не очень хорошо и Эргюст нахмурился. Нахмуриться – нахмурился, но промолчал, а Мельник продолжил, как ни в чем не бывало: – Когда он появился. – Насчет того, кто именно появился, у собравшихся за столом вопросов не было. Вопрос был в другом – имел ли Мельник в виду, употребив термин «появился», именно то обстоятельство, которое страшило всех, знавших Змея, до нервного тика, или же что-то другое.

– Появился? – хмуро уточнил Эргюст.

– Да. – Мельник был тверд в своем ответе, и это очень сильно не понравилось всем присутствующим.

Дело было в том, что Змей, среди остальных пугающих особенностей, типа невероятной, нечеловеческой скорости, обладал способностью исчезать, мгновенно растворяясь в воздухе и, соответственно, появляться, в самых неожиданных местах, где его никто не ждал, точно так же материализуясь из этого самого воздуха, что объясняло, почему убить его было, практически, невозможно, в чем убедились многочисленные покушавшиеся, решившиеся это проделать в начальный период его правления. Второго шанса Змей никому не давал и эта полезная привычка свела число его открытых недоброжелателей к нулю.

Скрытые, возможно, оставались, но так как они свою недоброжелательность никак не проявляли, то и определить их было затруднительно, а Змей выявлением потенциальных инсургентов не занимался, справедливо полагая, что когда высунутся, тогда он им головы и отчекрыжит. И вот теперь получалось, что эти гратовы Лорды из той же конюшни! Именно к таким людям… а может и нелюдям – кто его знает, короче говоря, именно к таким существам относилось оговорка «практически». Потому что, хотя убить Змея было практически невозможно, фактически они именно это и проделали.