Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И яз так мыслю, – вмешался Иван. – Что за щитом новгородским Польша и Литва прячутся.
– Истинно сие, истинно, – подхватил Федор Курицын, – давно отцы наши духовные твердят, что папа римский в Орде своих бискупов да лыцарей у царя ордынского доржит, они послы его и соглядатаи. И нас латыняне хотят погубить, ежели не унией с помощью новгородцев, то силой татарской!
Иван, сдвинув брови, сказал:
– Пока Новагорода не покорим, сия гроза висеть будет. В Новомгороде же, яз мыслю, черные людие и сироты повсеместно за нас будут – все хотят под Москву православную и латыньства не примут. Токмо бояре, купцы да князи ради корысти и господства на всякую ересь и на воровство пойдут.
Замолчали все. Василий Васильевич задумался, застыв неподвижно, и лицо его, как у всех слепцов, казалось окаменевшим. Но вот губы его дрогнули усмешкой.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – сказал он, как бы размышляя вслух. – Право все вы мыслите, что вороги наши гнездо свое свили в Новомгороде. В сем гнезде осином все зло против нас копится и из него на Русь идет! Прав ты, Иване, сии знамения грозней небесных, ибо идут уж они по земле нашей.
– Псков вот приласкать надобно, – заговорил Иван. – Теснят его немцы и Новгород. У нас токмо ему опора и защита.
– Истинно, сынок, – согласился Василий Васильевич, думая о другом, и продолжал свои мысли вслух: – Надобно мне в сем осином гнезде самому побывать, вызнать все. Ныне у нас в Новомгороде своя рука есть старанием владыки Ионы: ныне ведь он тезку своего, священноинока Иону, в архиепископы новгородские рукоположил. Сей Иона хоть и любит Новгород, а стоит против Литвы, за Москву он. Возьму яз в помощь собе Юрья да дьяка Беду и еще Андрея большого, дабы при мне все время вместе с Васюком был. Там же есть еще верный наш дьяк Степан Бородатый.
– А для охраны? – спросил Иван.
– Федора Васильевича Басёнка возьму с его конниками, сотни три хватит, – миром ведь идем. В Москве же ты, Иван, меня вместо с владыкой Ионой останешься, и Федор Курицын с тобой для совета.
– Государь, – воскликнул Иван, – ты токмо вести всяк день мне шли, дабы яз готов был к тобе борзо пригнать! Мы же с Юрьем так дозоры и заставы нарядим, что враз, как надобно будет, многие полки конные пригоним, тобе в помочь.
Глава 5
В осином гнезде
Среди зимы тысяча четыреста шестидесятого года, в первых числах января, великий князь Василий Васильевич послал гонцов в Новгород с вестью, что он едет в вотчину свою «миром», дабы поклониться древним святыням новгородским. Выехал он вместе с сыновьями своими Юрием и Андреем, с дьяком Бедой и Васюком. Ехали они все в большом возке, окруженные лучшими конниками во главе с любимым воеводой государя Федором Васильевичем Басёнком.
Ехали не торопясь, оставляя в разных местах небольшие дозоры и вестников, как это было намечено князем Юрием вместе с Иваном. Все ж двадцатого января они были уж у Новгорода.
– А скажи, Василь Сидорыч, – обратился князь Василий к дьяку Беде, – как, по-твоему, в сем осином гнезде гудеть ныне будут?
– Гуденье их все то же, государь, – ответил дьяк, – вся господа их к Литве и Польше гнет, под круля польского хотят. Особливо же зло на Москву мыслят из бояр: Борецкие, Селезневы, Сухащевы, Арзубьевы, Своеземцовы. У Своеземцовых-то, опричь иных имений, весь Важский уезд вотчина…
– Ну, а как житии люди? – перебил дьяка Василий Васильевич. – Купцы как?
– Житии, государь, и туды, и сюды. Пошлые-то[161] боле с господой, а и то не все.
– А владыка?
– Сам, государь, знаешь. По церковному-то за Москву он, мерзит ему латыньство, а все ж новгородец он. Вотчин же у него и казны поболе будет, чем у Своеземцовых-то и всех прочих. Свой полк из латников имеет. Токмо яз мыслю, ежели добра его не зорить…
– Да, – молвил Василий Васильевич, обращаясь к Юрию, – прав наш Иван-то. Есть трещина у Новагорода. Пора град крамольной по сей трещине наполы разорвать и под свою руку взять.
Василий Васильевич помолчал и, задумавшись, потом молвил:
– Да. В осиное гнездо едем. Токмо на страх их надеюсь. Иван-то в Москве, а они Ивана боятся, да и митрополит с ним. Сие страшно для владыки новгородского. Все же в гневе своем и злобе безумными люди бывают, против разума идут. Ну, да поглядим, как нас встречать будут. Передовые наши, чаю, у владыки уж сей часец. Где мы теперь?
– У Юрьева монастыря, государь, – ответил дьяк. – Яз мыслю, к владыке нам ехать…
Звон колокольный заглушил слова его, а возок остановился. Подскакал к нему воевода Федор Васильевич со стражей своей и, поздоровавшись, громко сказал:
– Игумен с братией встречает тя, государь. Владыка гонцов ему из своей тысячи пригнал, сказывал игумен-то.
Василий Васильевич ничего не ответил, только усмехнулся и с помощью Васюка и Юрия вышел из возка. Отслушал он молебен и после окропления святой водой пожертвовал монастырю крест напрестольный серебряный. После этого княжой поезд во главе с конниками двинулся к Софийской стороне Новгорода по льду озера Мячино, монастырской зимней дорогой.
– Государь, – сказал Юрий, – мы с Федор Василичем перво-наперво «окрестность оглядим», как сказывает Иван, а затем круг нашего постоя так конников своих расставим, дабы враз можно было во всякое время поднять их всех.
– Добре, добре, сынок, – отозвался Василий Васильевич, – токмо вот где там на постой нам стать? Как ты мыслишь, Василий Сидорыч?
– Я мыслю, государь, – почтительно ответил дьяк, – что владыка новгородский встретит тобя у Софии с господой вместе, обед будет во Владычной палате,[162] где думает думу Совет господ. Вельми дивна сия палата. Потолок у ней каменный, из четырех сводов, которые на столб каменный в середине палаты опираются, а все они красно расписаны…
– Не главное сие, – перебил дьяка князь Юрий, – ты скажи, где нам постоем стать лучше, дабы вреда нам сотворить не могли.
– Мыслю, – продолжал дьяк, – наиболее добры для сего на Владычном дворе Никитские хоромы каменные в два яруса, али Великий терем с часами, али еще иные хоромы возле собора Святой Софии.
Звон колоколов, справа и слева, заглушил разговоры. Поезд великого князя, проехав Людин конец и проездные ворота Спасской башни, теперь двигался уж по южной, княжой половине Кремля.
– Едем мы, государь, – кричал в ухо Василию Васильевичу дьяк Беда, – едем промеж церквей Покрова Пречистыя и Андрея Стратилата!
В этот миг покатился вдруг такой могучий гул, густой и низкий, как будто рев громовый, а сквозь гул этот, словно смех серебряный, словно жаворонки, звенели радостным перезвоном малые колокольцы. Умилился Василий Васильевич от красоты такой и, сняв шапку, истово перекрестился.
– Гласы райские, – воскликнул он, – истинно гласы Божьи!
– По Пискупле[163] едем, государь, – продолжал кричать ему дьяк, – к звоннице соборной подъезжаем, а оттоль свернем влево, к Святой Софии и ко Владычному двору!
Когда князь Юрий помогал отцу выходить из возка у южной Золотой паперти Святой Софии перед Васильевскими вратами, горевшими и сверкавшими золотой насечкой русской златокузнецкой работы, новгородский архиепископ Иона и клир его в парчовых ризах, остановясь на ступенях паперти, запели молитвы. Потом, продолжая петь, двинулись все в знаменитый по всей Руси храм через Васильевские дивные врата, мимо шести надгробий над могилами похороненных здесь архиепископов новгородских. У стены, противоположной входу, перед старинной иконой Корсунской Божьей Матери владыка отслужил молебен и, благословив великого князя, спросил почтительно:
– Поздорову ли ехал ты, государь?
– По благости Божьей здоров, – приветливо ответил Василий Васильевич и добавил: – Здесь же усладил яз душу свою райскими звонами соборной звонницы и скорблю токмо, что лишен радости очами зрети великолепие храма сего.
По предложению владыки государь со всеми своими спутниками прошел в придел Рождества Богородицы и приложился к мощам новгородского князя Мстислава Храброго, а под аркой придела этого – к мощам Никиты, епископа новгородского.
Князь Юрий, изумленный красотой и богатством собора, склонился к отцу и молвил:
– Вот Ивану бы все сие видеть!
– Увидит, Бог даст, все увидит, – тихо ответил Василий Васильевич.
Из храма, взяв под руку великого князя, повел его к выходу сам архиепископ Иона через западные Сигтунские врата. Эти врата, из сорока трех бронзовых пластин с литыми изображениями событий Святого Писания, были не менее изумительны, чем Золотые у южной паперти. Были они взяты новгородцами из разрушенной ими шведской крепости Сигтуны в тысяча сто восемьдесят седьмом году.
Слушая эти объяснения владыки, воевода Басёнок шепнул Юрию:
