Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Думаю, что глубокий анализ причин летных происшествий, который производил маршал, прогуливавшийся перед строем авиационного полка, так бы и закончился благополучно, но здесь излишнее служебное рвение подвело комиссара второго авиационного полка, базировавшегося в Гоголеве, батальонного комиссара Волкова, который из-за срочного вызова с опозданием прибыл на встречу с маршалом.

Как на грех Волков решил занять свое место в строю. Он, только что вылезший из самолета, на котором прилетел, проходил мимо Жукова, имея неосторожность козырнуть ему. Жуков повернулся в его сторону, и пока Волков докладывал, кто он и откуда, весь наш полк с интересом отметил, что комкор и батальонный комиссар очень похожи, и эта встреча напоминает обнюхивание двух бульдогов. Уж не знаю, что взбесило Жукова, но после небольшой паузы, между ними будто какая-то искра проскочила и командующий округом принялся бешено орать на батальонного комиссара, топая ногами. К счастью Волков, позже сам дослужившийся до командира корпуса, не стал упорствовать и на всякий случай нырнул в близлежащие посадки, сопровождаемый истошным жуковским воплем: «Вон!» Возможно, Жукова взбесило присутствие политработника, которых он терпеть не мог, а возможно дело было в отталкивании подобного.

Буденный не обратил никакого внимания на этот некрасивый инцидент. Как выяснилось, кур резали напрасно. В ответ на приглашение к обеду, Буденный сказал: «Мой повар обидится, если я его обед не буду есть». Маршал распрощался с нами и уехал в сторону своего литерного поезда, который стоял на станции Фастов. Была там и столовая, и площадки для автомобилей. Провожая Буденного, никто из нас не знал, что примерно через год под руководством этого добродушного на вид человека, мы окажемся участниками грандиозной трагедии Юго-Западного фронта и именно во многом из-за неумения кавалерийского маршала, сложат свои головы сотни тысяч наших солдат.

А пока пострадала буйная во хмелю голова нашего командира, капитана Луконина. Летом 1940 года его вызвали в отдел кадров ВВС Киевского Особого Военного Округа. Уж не знаю, собирались ли его повышать или понижать. Во всяком случае, выйдя из штаба, капитан Луконин направился в один из ресторанов, расположившихся на Крещатике, и, неизвестно, — с горя или радости, принял ударную дозу. Здорово одурев, Луконин принялся сообщать случайным собутыльникам, что он за великий начальник, на каких самолетах летает, кто командир полка и дивизии, кто из политических работников особенно надоел и прочие сведения, хорошо известные на васильковском базаре, но почему-то считавшиеся военной тайной, о которых, впрочем, офицеру авиации болтать не следовало бы. Агенты НКВД постоянно отирающиеся в питейных заведениях, где, судя по всему, совмещали приятное с полезным, цапнули Луконина и доставили в военную комендатуру города Киева. Он отделался сравнительно легко: просидев шесть месяцев в заключении, явился в эскадрилью, сморщившийся и молчаливый, а затем был направлен в другую часть на рядовую должность.

Исполняющим обязанности командира эскадрильи назначили меня, а заместителем по летной части старшего лейтенанта Василия Ивановича Шишкина, с которым вместе мне пришлось вскоре хлебнуть разного лиха. Но пока Васю Шишкина, почти сразу после назначения, направили в распоряжение Киевской киностудии, где на пару с майором Чигаревым они участвовали в натурных съемках кинофильма «Валерий Чкалов». Стране нужны были герои, а пилот Чкалов был мертв и испортить впечатление от своей всесоюзной славы уже не имел возможности.

С сентября 1940 по январь 1941 года я одновременно исполнял обязанности командира и комиссара эскадрильи. Быть командиром мне нравилось, да и получалось. В таком качестве я хотел остаться. Но в Красной Армии было не так легко соскочить с колеи, в которой оказался: о человеке обычно судили не по его делам и пристрастиям, а по предыдущей записи в личном деле. Да и товарищи из политуправления не хотели задавать себе хлопот поиском новой кандидатуры на комиссарскую должность. В ответ на мои скромные просьбы было категорически сказано, что должность комиссара равнозначна командирской, а то и выше, поскольку он — рука партии и никакой речи о переводе меня на командирскую работу быть не может. Может быть, чтобы продемонстрировать значимость комиссара, меня спросили, кого я рекомендую на командира эскадрильи. Я предложил Шишкина. Его и назначили. А я так и остался комиссаром-замполитом.

Вася Шишкин был напористым уральским парнем, несколько вспыльчивым, горячим, но отходчивым и, главное, не увиливавшим от командирской работы и боя. Я, обладая более сдержанным характером, компенсировал его недостатки, и дела в эскадрилье пошли неплохо. Пил Вася в пределах нормы, но по молодости (он на четыре года моложе меня) был весьма охоч до женского пола. За свою разнообразную жизнь он сменил четыре жены и множество любовниц, не раз обращаясь за помощью к специализированной медицине. Страсть к женщинам имела и хорошую обратную сторону: Вася, подвижный крепыш среднего роста, всегда чисто и аккуратно одевался, был гладко выбрит. Летал хорошо.

Весной 1941 года наш Васильковский стационарный аэродром реконструировался. Строили бетонную взлетно-посадочную полосу — 1100 на 100 метров, которая, после многочисленных реконструкций и расширений, эксплуатируется и по сей день. До войны мы успели построить только половину этой полосы, а вторую достроили немцы в период оккупации, что мы обнаружили после освобождения. В связи с домашним ремонтом наш полк перебазировался на полевой аэродром Вильшанка, южнее Василькова. С этого полевого аэродрома мы и наблюдали, как раскручивается маховик войны в Европе. Немцы крепли с каждым днем. Их бронетанковые части хозяйничали в Югославии и Греции, авиация яростно бомбила Англию. Скажу прямо, что от мысли о встрече с ними, казалось, всемогущими и непобедимыми, холодок по спине пробегал далеко не у одного Сталина. Хотя мы и не говорили вслух об этом, но хорошо представляли, насколько мы слабее оснащены технически и хуже организованны.

Возвращаясь к вопросу о внезапности нападения, вспомню, что за неделю до начала войны к нам в полк приезжал заместитель начальника штаба дивизии подполковник Киселев, проверявший нашу боевую готовность, и совершенно недвусмысленно заявивший нам, что скоро война — Гитлер сосредоточил у наших границ 170 своих дивизий и выжидает только момента для нападения. Против нас выставлено около пяти тысяч танков и пять тысяч пятьсот самолетов. Но вот выводы, которые сделал Киселев из своей информации, были, мягко говоря, странными. Этот подвижный энергичный человек предложил нам для проверки оружия по боевой тревоге направить носы самолетов в сторону поля, где работали в это время местные колхозники и открыть по нему огонь из всех пулеметов боевыми патронами. Летчики возмущались и не спешили исполнять приказ. Но Киселев бегал от самолета к самолету и лично проверял его исполнение. С запущенными двигателями мы стреляли по полю и, как позже выяснилось, ранили одну колхозницу. А может быть, даже и не одну. Жалоб от колхозников, не так давно переживших страшный голодомор и бывших полностью бесправными, не поступало. У наших дураков всегда гораздо лучше получалось воевать с собственным народом, чем с неприятелем.

Были и другие признаки, показывающие близость нападения немцев. С ранней весны 1941 года фашистские самолеты-разведчики постоянно болтались над нашей территорией, проводя фотоаэросъемку. Они залетали так глубоко и были над нашей территорией так подолгу, что не приходится удивляться их полной осведомленности о наших военных секретах. Сами же немцы, как известно, вводили свои войска поэшелонно из дальних районов Польши и Восточной Пруссии, быстро перебрасывая их по транспортным коридорам.

В 1944 году в городе Мелец, что над Вислой, местные жители показывали мне огромное количество бараков, плацов, земляных укреплений, где Гитлер перед нападением содержал и обучал примерно полмиллиона солдат. Наши самолеты там не летали. А с немецкими самолетами, которые залетали на нашу территорию, мы должны были поступать сугубо по-джентльменски: полагать, что они сбиваются с курса, ошибаются и блудят. Мы должны были указывать им в сторону границы и вежливо предлагать лечь на правильный курс.

15 июня 1941 года я на самолете «И-153» — «Чайка» в первой половине дня совершал полет с радиостанцией ИР-4, недавно установленной на наших самолетах. Мне предстояло поддерживать связь с Васильковским аэродромом, опытным путем устанавливая ее надежность в работе. Надежность была следующей: в моем самолете было девять цилиндров, в которых имелось восемнадцать свечей, по которым постоянно проскакивал электрический разряд для зажигания горючей смеси. Так вот: я очень редко слышал, какие команды мне подавали с Васильковского аэродрома, зато электрические разряды, проскакивающие по свечам, с высокой надежностью отдавались в моих ушах ужасной какофонией. Голова буквально разламывалась.