Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

У меня будто оборвалось внутри, я почувствовал, что не только не приблизился к цели, напротив — ушел от нее дальше, чем был вчера или сегодня утром. Мысли заспешили, запрыгали в поисках выхода, но положительного ответа не находилось. Опустив голову, я сидел и думал: «Что же делать — где, как искать корпус?» Сержант сидел рядом и тоже молчал, видно ожидая моего «гениального» решения.

— А где же ты был, что не знаешь, где находится наш корпус? — прервал я молчание.

— А я возвращаюсь с отпуска. Понимаете, мне во второй половине апреля дали отпуск, и я ездил домой, а теперь — вот уже третьи сутки, хожу и езжу повсюду и нигде его не найду. Куда ни обращусь — ничего не знают, все спешат, даже ответить толком не желают. Так замотался, товарищ майор, даже и кушать не кушал, да и не до того, когда не знаешь, что дальше, куда податься. Я так рад, товарищ майор, что вас встретил, будто нашел свой корпус. Мне кажется, товарищ майор, мы обязательно его найдем, ведь правда?

«Рано обрадовался, дорогой», — подумал я, а вслух сказал:

— Трудно, очень трудно сказать, дорогой Иван Петрович, найдем или не найдем — а искать надо! Но прежде нам с вами нужно где-то поесть.

— Да, покушать бы надо, — согласился старший сержант. — Так проголодался, целого теленка бы съел.

День был на исходе, теплый майский вечер медленно подкрадывался с запада, латышские села и хутора прятались в пышную зелень, от высоких черепичных крыш легли косые тени, пересекая улицы. Кое-где, уцелев от войны, хлопали крыльями петухи, и мы впервые за время войны услыхали веселое «ку-ка-ре-ку-у!». Да, желание утолить голод действительно было очень велико. Но где? Все в движении, и продовольственный вопрос тоже превратился для нас в проблему. Аттестат жевать не будешь. Хотя он и дает право, чтобы тебя покормили, — это всего-навсего бумажка, и нужно искать какую-то воинскую часть, где наши аттестаты превратятся в скатерть-самобранку.

Поднявшись, мы направились в местечко, находившееся в двух-трех километрах от нас. Местечко оказалось обойденным войной, совершенно невредимым, по нему расхаживало гражданское население, немало было и военных. Выяснилось, что здесь располагается штаб какой-то дивизии, мелькнула мысль: «А что, если командование дивизии знает о нашем корпусе?» Обратившись к прохожим-офицерам, я попросил направить меня в политотдел или к замполиту дивизии.

— Видите большой дом с парадным крылечком, — показали мне, — в нем живут командир дивизии и замполит.

Постучал, вошел в комнату и глазам своим не поверил! Поднявшись из-за стола, навстречу шел улыбающийся — уже солидный! уже полковник! — Вашура Петр Ильич.

— Дорогой майор! Какими судьбами, какими ветрами занесло к нам? — обмениваясь крепким рукопожатием, приветствовал меня полковник. — Ну садись, рассказывай, откуда ты? Куда? Что привело?.. Нет, погоди! Не откажешься поужинать с нами? Ужин, наверно, уже готов.

Он вышел в соседнюю комнату, а я поспешил на улицу, нашел коменданта и попросил устроить на ночлег моего старшего сержанта и покормить его.

Вечером, за ужином в обществе командира дивизии полковника Вавилова и моего старого знакомого, я поведал, как оказался здесь. Узнав, что возвращаюсь из отпуска, Вашура долго расспрашивал о родных краях, общих друзьях и знакомых, кто из них попал в новую Кокчетавскую область, а кто остался в Акмолинске.

— Ну вот, кажется, и я побывал в отпуске, — улыбаясь, сказал Петр Ильич, когда я закончил свой рассказ.

После ужина мы приступили к обсуждению моего положения.

— Откровенно говоря, положение твое незавидное и в сложившихся условиях задача перед тобой — исключительно сложная, — сказал Петр Ильич. — Едва ли ты здесь разыщешь свой корпус, возможно, его направили на Дальний Восток. Мне кажется, тебе нужно ехать обратно в Москву, в ГлавПУР (Главное политическое управление Красной Армии), и уже оттуда — в свой корпус. Так ты его скорее найдешь. Другого пути я не вижу.

— Пожалуй, — согласился я. — Придется, видно, возвращаться в Москву.

— Вот и договорились. И не плутай больше, езжай в Ригу и оттуда прямо в Москву. Завтра утром оформим тебе направление и путевые документы. А ты знаешь, если корпус действительно направлен на Дальний Восток, ты можешь еще догнать его! Транссибирская невредима, сядешь на скорый «Москва — Владивосток» — и еще обгонишь свой корпус! Помнишь, как он идет?! Столбы не успеваешь считать, только щебенка вихрем летит!

«ЧЕСТИ ОНИ НЕ ЗАСЛУЖИВАЮТ!»

Утром, получив документы, мы отправились с моим спутником-сержантом на контрольный пункт, чтобы оттуда уехать в Ригу. Ожидая попутной машины, я разговорился с одним капитаном, и вдруг выяснилось, что на хуторе, расположенном в двух-трех километрах отсюда, находится еще не эвакуированный отдел кадров Первой Ударной армии. Обрадовавшись такому известию, мы почти бегом направились на хутор.

В отделе кадров некий старший лейтенант, выслушав нас, открыл большую толстую книгу:

— Ваш корпус направлен в Ригу. Там он будет стоять недолго. Езжайте туда, зайдите к военному коменданту города, он скажет вам, каков дальнейший путь корпуса. Не нашли вы его потому, что неверно искали. С тех пор, как вы его оставили, корпус переменил уже три места. Начинать поиски нужно было отсюда.

Через три часа я уже нетерпеливо ожидал своей очереди в приемной военного коменданта Риги.

Вдоль длинного коридора сидели, стояли и просто прохаживались в ожидании приема множество офицеров различных званий и рангов. Дежурный капитан непрерывно отвечал на многочисленные звонки нескольких телефонных аппаратов, расставленных на его большом столе. Офицеры — работники комендатуры с папками, бумагами, прерывая нашу живую очередь, заходили в кабинет коменданта.

Вдруг в коридоре появилась большая группа немцев — командующий Курляндской группировкой войск в сопровождении целой свиты своих генералов и офицеров. Командующий — высокий, с журавлиной шеей, шел впереди всех, высоко поднимая перед собой колени и громко стуча коваными каблуками. Сопровождавшие его генералы и офицеры, затравленно озираясь, шествовали следом.

Током ненависти и презрения ударило в виски. Вместо отдания чести хотелось плюнуть в лицо этим военно-фашистским предводителям, превратившим свою армию в банду грабителей, насильников и убийц мирного населения.

Ни один из наших офицеров не встал с места при виде этой генеральской банды. Стоявшие и прохаживающиеся по коридору не вынули рук из карманов. Не подняли глаз на фашистских генералов. Не приняли положения «смирно». И никто не отдал воинской чести. Лишь дежурный капитан, вскочив с места, лихо козырнул им и пропустил всех в кабинет коменданта.

Через некоторое время из кабинета коменданта вышел некий подполковник и, обращаясь к нам, сказал:

— Товарищи офицеры! Командующий Курляндской группой войск капитулировавшего противника заявил протест по поводу вашей демонстрации неуважения к генералам и офицерам побежденной армии, ссылаясь при этом на авторитет международных конвенций и соглашений по этому вопросу. Прошу этого впредь не допускать и соблюдать корректность!

— А-а-а! — вздохом сдержанной ярости прокатилось по коридору.

Гневом опалило всех!

Вот когда они заговорили о корректности, гуманности, уважении, снисхождении! Возбужденно переговариваясь, офицеры все плотнее окружали подполковника.

— Товарищи! Товарищи! Спокойнее! — подняв руки кверху, попросил подполковник. — Я ведь не командующий немецкой армией! Что вы на меня кричите?

Раздвигая толпу, на середину вышел майор. Средних лет, с чистым и красивым лицом, светлыми глазами, нос с горбинкой. Возбужденный, он весь пылал. Но, взяв себя в руки, глядя прямо в лицо подполковника, громко, членораздельно и решительно заявил:

— Товарищ подполковник! Пожалуйста, сообщите командующему Курляндской военной группировкой — бывшему, конечно! Что теперь мы командуем, а не он! Что мы не признаем его фальшивый протест, решительно отвергаем его и считаем этот протест необоснованным и наглым. Что не могут рассчитывать на гуманность, уважение и корректность к себе генералы и офицеры той армии, которая покрыла себя позором грабежа, насилия, неоправданных репрессий военнопленных и преднамеренного истребления мирного гражданского населения оккупированной страны. Сообщите ему, что по той же причине на них не может распространяться иммунитет международных конвенций и соглашений, ибо эти конвенции и соглашения не имеют в виду подобных, недостойных уважения, армий. Укажите ему, что мы, над ними не издевались, не оскорбляли, ничем не унижали их достоинства и даже не вступали с ними в разговоры. Выражая свое презрение к этим фашистским выродкам, стоявшим во главе армии грабителей и убийц, мы лишь не отдали им своей воинской чести, считая это ниже своего достоинства. К сожалению, они это чести не заслуживают! — Отступив в сторону и вскинув правую руку под козырек, он закончил: — Честь имею! Майор Палеев!