Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пользуясь освещением немцев, я стал передвигаться стремительными короткими перебежками. Двигаться в темноте было очень трудно и опасно — легко можно сбиться с направления и попасть не только под огонь, но и в руки фашистов. Мои перебежки при свете не остались незамеченными, немцы открыли огонь по мне из ротных минометов. Значит, придется отказаться от услуг противника и передвигаться в темноте. Изменив несколько раз секторы обстрела, они наконец прекратили меня преследовать. Но едва я поднялся, как впереди, уже с другой стороны, резанула трассирующая очередь немецкого пулемета. Я припал к матушке-земле, плотно вжав в нее голову.
Странно, но на фронте всем почему-то казалось, что убить может только в голову — не потому ли тут кланялись каждой пуле? И при этом пренебрегали каской — и очень многие! Признаться, и автор в ту ночь сильно скучал по ней. Ударяясь о камни, пули жужжали со всех сторон, как потревоженные шмели. Неужели опять меня заметили? Или услышали? Я лежал, затаив дыхание. Вслед за пулеметной очередью взвилась осветительная ракета. Осмотревшись при ее освещении, установил, что во время перебежек в темноте я значительно уклонился влево и теперь находился очень близко к окопам противника и наверняка был ими услышан. Предстояло немного податься в сторону, затем вперед метров на триста-четыреста — и я смог бы вырваться из мешка. Но действовать нужно сейчас. Время неумолимо, оно шло и шло, а я все лежал. Случайно возникшая перестрелка стала затихать. До 2.00 оставалось не более двадцати пяти-тридцати минут, а я все не мог подняться, хотя понимал, что нахожусь где-то в центре мешка, именно сюда они направят всю мощь артиллерийского огня, чтобы воспрепятствовать дальнейшему расширению нашего клина и отрезать подброску резервов.
Наконец все стихло. Медлить более было равносильно самоубийству. Но и бежать в полный рост — ты мишень. Я быстро пополз. Это оказалось, во-первых, довольно тяжелым делом, а во-вторых, очень медленным, как бы ни старался я ползти быстрее — выбраться вовремя не смогу. Нужно рисковать. Теперь это было не только необходимым, но неизбежным, в противном случае окажусь в зоне шквального огня и тогда уж наверняка получу отпуск, навечно. Пригнувшись поближе к земле, я что есть силы побежал! Но в темноте — тут же споткнулся, упал в какую-то яму, воронку ли, сильно ушиб локоть — жгучая боль! — но я уже выбирался из ямы, прислушался и ринулся дальше — не переводя дыхания, уже ни на что не обращая внимания, я бежал и бежал до тех пор, пока не услышал дружную канонаду нашей артиллерии. Наступление началось!
Теперь бежать было некуда. Нужно было немедленно искать надежное укрытие! Хотя я и выскочил из мешка, но далеко не вышел из зоны интенсивного огня противника, который не замедлит обрушиться. Заметив небольшой курган, я быстро направился к нему в надежде найти старую огневую позицию или окоп, а может и бывший НП — на фронте такую выгодную высотку не могли обойти вниманием. Подбежав, я вдруг упал в глубокую траншею, укрепленную с обеих сторон плетнем. Не успел подняться, как голос надо мной скомандовал:
— Стой! Кто такой?!
Видя, что свои, я встал и назвал себя.
— Подожди, подожди... Майор! Ты как сюда попал?! — прозвучал, приближаясь, чей-то знакомый голос.
Я почему-то обрадовался этому голосу, хотя человека еще не разглядел. Блеснул карманный фонарик, и при свете я увидел перед собой знакомого командира, подполковника Семенова.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! А вы почему здесь? — в свою очередь спросил я.
— Привет, привет! — подавая мне руку, проговорил командир полка. — Как почему я здесь? А где же мне, собственно, быть, как не здесь?
— Но вы же были в Кемери!
— Гм-м! А сколько же мне там быть? Подлечился малость и обратно. Ну, заходи в блиндаж, а я пока понаблюдаю. Началась артподготовка, — пропуская меня, сказал подполковник.
Гибель подполковника Семенова
Блиндаж был глубоким и мощным. Его перекрытия состояли из железобетонных брусов и плит неведомо какой толщины, во всяком случае под ними ощущаешь себя довольно спокойно и надежно. Судя по его устройству, в этом блиндаже немцы намеревались отсидеться подольше, но недели две назад им пришлось его «уступить», и теперь здесь разместился командный пункт одного из наших наступающих полков. Естественно, вход в блиндаж был со стороны противника, и его почему-то не переделали. С одной стороны это было хорошо, с другой — плохо. С точки зрения безопасности нынешних обитателей блиндажа этот проем был нежелательным, но с точки зрения наблюдения он был очень хорош: располагаясь на господствующей высоте, эта глубокая траншея давала возможность прекрасного обзора поля боя на всем его пространстве.
Артиллерийская стрельба все разгоралась. Сотни орудий били все слаженнее и мощнее. Примерно около часа работала только наша артиллерия. Затем робко стала отвечать и немецкая. Потом к обычной колесной артиллерии стали подключаться ствольные минометы с обеих сторон. И наконец заговорили «катюши», «ванюши» и «андрюши», а немцы выпустили своих «ишаков» — шестиствольные реактивные минометы, прозванные так бойцами за их напоминающий рыканье ишака залп.
С рассветом в бой включилась авиация. И к семи часам бой разыгрался с ужасающей силой — не бой, а настоящее светопреставление. Треск и грохот разрывов тысяч снарядов, мин и авиабомб, гул самолетов и танков слились в общий вой.
Казалось, гудела, грохотала и ревела вся вселенная. Поначалу мы считали прямые попадания снарядов и мин в крышу блиндажа, потом это занятие всем надоело, и, наблюдая за ходом боя, мы все чаще стали выходить в траншею. Над фашистской обороной стояло густое облако из дыма, газа и пыли. Там шла рукопашная. Первые две линии обороны уже были захвачены, наши роты и батальоны продвигались дальше.
Подполковник Семенов приказал подавать завтрак и затем переводить командный пункт вперед, поближе к наступающим подразделениям, а сам вновь вышел из блиндажа еще раз уточнить обстановку, менявшуюся с каждой минутой. Наш блиндаж немцы почти перестали обстреливать, но только мы стали занимать места за завтраком, как раздался оглушительный взрыв прямо у входа. Взрывной волной настежь распахнуло дверь, в проем мы увидели, как подполковник качнулся на стенку траншеи и его залитое кровью уже безжизненное тело тяжело сползло с плетня, упало навзничь головой к двери блиндажа.
Вскочив, мы подхватили бездыханное тело и бережно внесли в блиндаж.
Эх! Дорогой товарищ и друг! — рвалось из груди. Сколько же дней ты не дожил до нашей, такой близкой, такой желанной и такой необходимой ПОБЕДЫ?! Вот-вот она заиграет свою чарующую победную музыку! Словно чья-то злая воля вывела тебя — и, оказалось, на смерть, когда ничто не мешало тебе остаться с нами... «Так вот, где таилась...» Да, человеку не дано знать, где таится его погибель.
По приказу командира штаб полка ушел вперед, а он остался здесь в ожидании своего последнего пути.
Тем же утром, когда бой ненадолго затих, тело командира полка вывезли в город Кемери, который он освобождал и первым ступил на его улицы. Там и похоронили со всеми воинскими почестями — в парке, напротив светлого здания санатория.
Раненые из штрафной роты
После похорон командира я вернулся с его командой на КП полка, но задержался лишь на минуты, нужно было возвращаться в политотдел, а до хутора — несколько часов ходу, не считая непредвиденных задержек.
Шел я один. Не спеша. Не замечая ничего вокруг кроме места, куда ступала нога. Было тяжело. И было трудно идти. Поле боя все было изрыто снарядами, минами и авиабомбами, приходилось перебираться и обходить вывороченные взрывами глыбы земли, камней, через шаг — воронки, большие и малые; проезжая еще вчера проселочная дорога теперь едва угадывалась.
Началась бывшая передовая немцев, и я увидел множество трупов на дне окопов и на поверхности, изуродованные их тела были в большинстве полуголые, оборванные почти донага и закопченные — черные, как негры, видно, здесь поработали «катюши» и «андрюши», от них ведь нет спасения и в окопе.
Впереди показались те самые каменные карьеры, в которых минувшей ночью мы сосредоточивали штрафную роту. Теперь здесь расположился подвижной пункт медицинской помощи.
Сильно хотелось пить, и я зашел, чтобы утолить жажду.
— А-а-а, гражданин майор! Здравия желаю! — вдруг услышал я чей-то голос.
Повернувшись, я увидел группу раненых солдат, ожидавших эвакуации, и узнал одного из них. Это был солдат штрафной роты, стоявший прямо передо мной, когда я говорил с ними перед выходом на исходные. Да, это был тот самый солдат, который до конца моей речи так и не поднял на меня глаз. Теперь я их увидел. Это были живые и дерзкие глаза. Они, кажется, и сейчас сверкали какой-то злостью и негодованием. Но на кого и за что? У него были перевязаны правое плечо и нога.