Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада

— И не лень ему ехать к вам в Эркнер за квитанцией, когда можно спокойно держать ее в собственном кармане! Очень правдоподобная история, господин Хергезель! Ну да ладно, оставим это пока. Мы еще не раз обо всем потолкуем, думаю, вы окажете мне любезность и проедете со мной в гестапо. Что же до вашей жены…

— Моя жена про чемодан вообще не знает!

— Она тоже так говорит. Но что она знает, а что нет, я обязательно выясню. А поскольку я так удачно застал вас, голубков… вы ведь познакомились на фабрике?

— Да… — сказали оба.

— Ну, и чем же вы там занимались?

— Я работал электриком…

— А я кроила френчи…

— Прекрасно, прекрасно, вы люди работящие. Но когда не кроили материал и не тянули проводку — чем вы тогда занимались, красавчики мои? Может, сколотили махонькую коммунистическую ячеечку, вы двое, некто Йенш, по прозвищу Младенец, и некий Григоляйт?

Побледнев, они смотрели на комиссара. Откуда ему это известно? Оба растерянно переглянулись.

— Ага! — насмешливо хохотнул Лауб. — Обалдели маленько, да? Дело в том, что вы тогда были под наблюдением, все четверо, и, если б так быстро не разбежались, наше знакомство наверняка состоялось бы чуток пораньше. Вы и сейчас на заводе под наблюдением, Хергезель!

В полном замешательстве они даже не думали возражать.

Комиссар задумчиво наблюдал за ними, и вдруг его осенило:

— Кому же принадлежит означенный чемодан, господин Хергезель? Григоляйту или Младенцу?

— Кому? Ах, да какая теперь разница, вы и так все знаете… мне его всучил Григоляйт. Собирался через неделю забрать, но прошло уже столько времени…

— Скрылся, видать, ваш Григоляйт! Ну, я его разыщу… если он еще жив, конечно.

— Господин комиссар, уверяю вас, ни я, ни моя жена, с тех пор как вышли из ячейки, политикой не занимались. И ячейка развалилась из-за нас, еще до начала работы. Мы быстро поняли, что для такого не годимся.

— Я тоже понял! Я тоже! — иронически заметил комиссар.

Но Карл Хергезель неколебимо продолжил:

— С тех пор мы думали только о своей работе, мы ничего не совершали против государства.

— Только вот чемодан, не забывайте про чемодан, Хергезель! Хранение коммунистических брошюр — это государственная измена, за это вы заплатите головой, любезнейший! Ну что ж, госпожа Хергезель! Госпожа Хергезель! Что вы так разволновались? Фабиан, оторвите молодую женщину от мужа, только аккуратно, ради бога, Фабиан, не сделайте лапоньке больно! У нее недавно случился выкидыш, у деточки, она не желает рожать фюреру солдат, ни в коем случае!

— Трудель! — взмолился Хергезель. — Не слушай его! В чемодане вовсе не обязательно брошюры, просто у меня мелькала такая мысль. Возможно, там вправду белье и одежда, может, Григоляйт не врал!

— Правильно, молодой человек, — похвалил комиссар Лауб, — приободрите жену! Ну что, мы взяли себя в руки, милочка? Можем продолжить разговор? Перейдем теперь от государственной измены Карла Хергезеля к государственной измене Трудель Хергезель, урожденной Бауман…

— Моя жена ничего не знала! Моя жена ничего противозаконного не делала!

— Конечно, вы оба были честными национал-социалистами! — Внезапно комиссар рассвирепел: — Знаете, кто вы такие? Трусливые коммунистические сволочи — вот кто! Крысы, копающиеся в дерьме! Но я выведу вас на чистую воду, обоих на виселицу отправлю! Обоих! Тебя с твоим чемоданом! И тебя с твоим выкидышем! Небось прыгала с этого стола, пока не добилась своего! Так ведь? Так? Говори!

Он схватил полубесчувственную Трудель за плечи и принялся трясти.

— Оставьте мою жену в покое! Не трогайте ее! — Хергезель вцепился в комиссара. И тотчас его настиг кулак Фабиана. Три минуты спустя он в наручниках, под надзором Фабиана, сидел на кухне, с безумным отчаянием в сердце, понимая, что Трудель совсем одна, без его поддержки, в лапах мучителя.

Тем временем Лауб продолжал старательно мордовать Трудель. Она была почти без чувств от страха за Карли, а ей пришлось отвечать на вопросы об открытках Квангеля. Комиссар не верил в случайность их встречи, наверняка она все время поддерживала с ними связь, трусливая коммунистическая заговорщица, а ее муж, Карли, обо всем знал!

— Сколько открыток вы распространили? Что там было написано? Что ваш муж думал по этому поводу?

Так он ее терзал, час за часом, меж тем как Хергезель в отчаянии сидел на кухне, и в душе у него царил сущий ад.

Наконец подъехала машина, привезли чемодан, пришла пора открывать.

— Ну, Фабиан, действуйте! — приказал комиссар Лауб.

Карл Хергезель снова был в комнате, но под охраной. Разделенные пространством комнаты, Хергезели, бледные как полотно, безнадежно смотрели друг на друга.

— Тяжеловато для белья и одежды! — насмешливо сказал комиссар, пока Фабиан с проволочным крючком в руках колдовал над замком. — Ну-ну, сейчас поглядим, что там за сюрпризец! Боюсь, вам обоим не очень понравится, как думаете, Хергезель?

— Моя жена вообще не знала про чемодан, господин комиссар! — повторил Хергезель.

— Ясное дело, а вы знать не знали, что ваша жена распространяла по домам для этого Квангеля открытки изменнического содержания! Каждый в одиночку совершал предательство! Прелестная семейка, ничего не скажешь!

— Нет! — крикнул Хергезель. — Нет! Ты же этого не делала, Трудель! Скажи, что не делала, Трудель!

— Она призналась!

— Один-единственный раз, Карли, по чистой случайности…

— Я запрещаю вам разговаривать друг с другом! Еще слово — и вы снова отправитесь на кухню, Хергезель! Ну вот, чемоданчик открыт. И что же у нас тут?

Он и Фабиан стояли так, что Хергезели не могли видеть содержимое чемодана. Сыскари шептались между собой. Потом Фабиан с натугой извлек содержимое. Маленькая машина, блестящие шурупы, пружины, блестящая чернота…

— Печатный станок! — сказал комиссар Лауб. — Маленький печатный станок — для подстрекательских коммунистических листовок. Ваше дело закрыто, Хергезель. Раз и навсегда!

— Я не знал, что в чемодане, — повторил Карл Хергезель, испуганно и оттого неубедительно.

— Будто теперь это имеет значение! Вы же были обязаны сообщить о встрече с этим Григоляйтом и сдать чемодан! Заканчиваем, Фабиан. Уберите эту штуковину. Я знаю более чем достаточно. Женщину тоже в наручники.

— Прощай, Карли! — в полный голос крикнула Трудель Хергезель. — Прощай, любимый! Я была очень счастлива с тобой…

— Заткните ей пасть! — рявкнул комиссар. — Эй, Хергезель, это еще что такое?

Тот вырвался из хватки гестаповца, когда у другой стены кулак с размаху ударил Трудель в лицо. И хотя Карл Хергезель был в наручниках, он сумел-таки