Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада

— Вы же признали, что он согласился на визиты Хефке.

— Хефке были исключением, потому что Ульрих мой брат.

— А почему Трудель больше не заходила?

— Потому что мой муж не хотел.

— И когда он ей об этом сообщил?

— Да не знаю я! Господин комиссар, я больше не могу. Дайте передохнуть полчасика. Ну хоть пятнадцать минут!

— Только когда признаетесь. Когда ваш муж запретил девице приходить?

— Как только погиб сын.

— Ну вот! И где это было?

— У нас в квартире.

— Чем же он это объяснил?

— Просто сказал, что впредь не хочет общаться. Господин комиссар, я правда больше не могу. Десять минут!

— Ладно. Через десять минут сделаем перерыв. Так чем ваш муж объяснил, что Трудель больше не должна приходить?

— Он больше не хотел общаться. Мы ведь уже задумали писать открытки.

— Значит, он сказал, чтобы она больше не приходила, так как он планирует писать открытки?

— Нет, об этом он ни с кем не говорил.

— Так какую причину он назвал ей?

— Сказал, что не хочет общаться. Ох, господин комиссар!

— Назовите мне подлинную причину, и я сразу же на сегодня закончу!

— Но это и есть подлинная причина!

— Как бы не так! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, буду вас допрашивать еще десять часов. Так что он сказал? Повторите мне слова, которые он сказал Трудель Бауман.

— Я не помню. Он ужасно рассердился.

— Почему рассердился?

— Потому что я оставила Трудель Бауман ночевать.

— Но ведь он только потом запретил ей приходить или сразу отправил ее домой?

— Нет, только утром.

— И утром запретил ей приходить?

— Да.

— Почему же он рассердился?

Анна Квангель сделала над собой усилие.

— Я вам скажу, господин комиссар. От этого уже никому вреда не будет. Той ночью я спрятала у себя старую еврейку, Розентальшу, которая потом выбросилась из окна. Вот поэтому он и рассердился, поэтому и Трудель заодно вон вышвырнул.

— А почему эта Розенталь пряталась у вас?

— Она боялась оставаться одна в квартире. Она жила над нами. Мужа ее забрали. И она боялась. Господин комиссар, вы обещали…

— Сейчас. Сейчас закончим. Стало быть, Трудель знала, что вы прятали у себя еврейку?

— Но ведь это было не запрещено.

— Еще как запрещено! Порядочный ариец не прячет у себя жидовских свиней, а порядочная девушка идет в полицию и сообщает об этом. Что Трудель сказала насчет того, что у вас в квартире жидовка?

— Господин комиссар, больше я ничего не скажу. Вы каждое мое слово переворачиваете. Трудель никаких преступлений не совершала, она вообще ни о чем не знала.

— Но ведь она знала, что у вас ночевала жидовка!

— В этом не было ничего дурного!

— Мы думаем иначе. Завтра займусь этой Трудель.

— Боже милостивый, что же я опять натворила! — разрыдалась Анна Квангель. — Вот и на Трудель навлекла беду. Господин комиссар, не трогайте Трудель, она в положении!

— Ба, вам и об этом известно, а говорите, не видели ее два года! Откуда вы это знаете?

— Да я же сказала, господин комиссар, мой муж столкнулся с ней на улице.

— Когда это произошло?

— Несколько недель назад. Господин комиссар, вы обещали мне маленький перерыв. Совсем маленький, прошу вас. Я правда больше не могу.

— Еще минуточку! Сейчас закончим. Кто начал разговор, Трудель или ваш муж, они ведь были в ссоре?

— Они не были в ссоре, господин комиссар!

— Так ведь твой муж запретил ей приходить!

— Трудель вовсе на него не обиделась, она знает моего мужа!

— Где именно они столкнулись?

— По-моему, на Кляйне-Александерштрассе.

— Что твой муж делал на Кляйне-Александерштрассе? Вы же сказали, он всегда ходил только на фабрику и обратно.

— Так оно и есть.

— Что же ему понадобилось на Кляйне-Александерштрассе? Небось открытку подбрасывал, а, госпожа Квангель?

— Нет, нет! — испуганно воскликнула она и вдруг побледнела. — Открытки всегда разносила я! Всегда я, он их не разносил!

— Что это вы вдруг побледнели, госпожа Квангель?

— Вовсе я не побледнела. Хотя нет, побледнела. Дурно мне, вот и все. Вы же хотели сделать перерыв, господин комиссар!

— Сейчас, как только все проясним. Итак, ваш муж пошел подбросить открытку и встретил Трудель Бауман? Что же она сказала по поводу открыток?

— Она про них знать не знала!

— Когда ваш муж встретил Трудель, открытка еще была у него в кармане или он ее уже подложил?

— Уже подложил.

— Вот видите, госпожа Квангель, так-то лучше. Скажите-ка мне еще, что Трудель Бауман говорила по поводу открытки, и на сегодня мы закончим.

— Так ведь она не могла ничего сказать, открытки при нем уже не было.

— Подумайте хорошенько! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, будете сидеть тут до завтрашнего утра. Зачем вы понапрасну себя мучите? Завтра я напрямик скажу Трудель Бауман, что она знала про открытки, и отрицать она не станет. Зачем вам лишние неприятности? Вы ведь рады будете добраться до своих нар. Ну так как, госпожа Квангель? Что Трудель Бауман говорила насчет открыток?

— Нет! Нет! Нет! — закричала Анна Квангель, в отчаянии вскочив с табуретки. — Ни слова больше не скажу! Никого не выдам! Говорите что угодно, убейте меня, но я ничего больше не скажу!

— Сядьте спокойно! — Комиссар Лауб несколько раз хлестнул ее по лицу. — Тут я решаю, когда вам можно встать. И когда закончить допрос, тоже решаю я. Сейчас давайте-ка до конца обсудим историю с Трудель Бауман. Раз вы только что признались, что она совершила государственную измену…

— В этом я не признавалась! — воскликнула замученная, отчаявшаяся женщина.

— Вы сказали, что не хотите выдавать Трудель, — безразличным тоном произнес комиссар. — И теперь я не отстану, пока вы не скажете, чтó могли выдать.

— Не скажу ни за что!

— Ну вот! Ах, госпожа Квангель, дуреха вы все-таки. Неужто вам непонятно? Все, что хочу знать, я завтра за пять минут спокойненько вытяну из Трудель Бауман. Беременная женщина этакого допроса долго не выдержит. Вмажу ей пару раз…

— Вы не можете бить Трудель! Так нельзя! Господи Боже милостивый, незачем было называть ее имя!

— Но вы назвали! И очень облегчите