Повесть о спортивном капитане - Александр Кулешов

Продавцы пива, лимонада, «пепси-колы» надрывались, носясь по трибунам, большинство зрителей были в рубашках, в легких платьях. Но не все. Монастырский заметил, что то и дело контролеры почтительно вводили под руки толстых или поджарых стариков в пиджаках при бабочках и галстуках. Старики носили воинственные усы и бакенбарды и дымили гигантскими сигарами. Их сопровождали старухи, одетые по моде прошлого века. И Монастырский подумал, что эти пары, наверное, с прошлого века не пропустили ни одной корриды.

Впрочем, сидели на этих недешевых местах и более демократические зрители. Перед их группой уселись человек пять могучих мужчин с обнаженными волосатыми руками в распахнутых до пояса рубахах, открывавших волосатую грудь. Они громко кричали, курили какие-то зловонные сигарильо, а один то и дело задирал голову, поднимал пятилитровый бурдюк и, нажав на него, пускал себе в рот тугую струйку белого вина. Потом, оглядевшись, пытался угостить соседей. Кто-то из вежливости делал глоток, кто-то отказывался, и тогда волосатый мужчина бросал на обидчика угрожающий взгляд. Когда он начал угощать их, и Монастырский, и Трентон, и Боб отказались. Положение спасла Кэрол. Очаровательно улыбаясь, она сначала глотнула тонкую струйку, потом, к великой радости волосатого, приложилась еще. Кончилось тем, что испанец стал уже с тревогой следить за своим худеющим бурдюком, который Кэрол все не выпускала из рук,

Наконец заиграл оркестр, и коррида началась. Это было величественное и яркое зрелище, и Монастырский не мог оторвать взгляд от арены. Сначала на песочном кругу появилась квадрилья: тореадор, пикадоры на лошадях, бандерильеро, матадоры. Все в расшитых золотом костюмах, в тонких чулках, в башмаках с пряжками, в шляпах. Даже тройка лошадей и рабочие, которым надлежало уволакивать тушу убитого быка, тоже участвовали в параде.

Гремит оркестр. Квадрилья покидает арену. Ненадолго повисает тишина. Внезапно открываются крепкие деревянные ворота, и на арене появляется бык — могучее красивое животное в полтонны весом, с громадными изогнутыми белыми рогами.

На холке у него блестит в лучах солнца кровяное пятно: чтобы разозлить быка, ему еще до выхода на арену рассекают ножом загривок.

Выбегают матадоры с красными полотнищами. Они начинают свой танец, бык мечется между ними, иногда преследует до самой ограды, даже бодается, обращая в щепки толстые коричневые доски. И снова танцуют бесшумный танец матадоры, и снова гоняется за ними разъяренный черный гигант.

Потом выезжают пикадоры. Ноги их защищены тяжелой металлической кольчугой, лошади — толстыми подушками, чтобы они не пугались быка, глаза лошадей запечатаны шорами. Бык бросается на них, а пикадор зубьями пики упирается ему в уже рассеченный загривок. Бык напирает, старается поддеть лошадь рогами, свалить ее. С треском он припирает ее к забору пикадор, весь напрягшись, встав на стременах, все глубже вонзает свою пику.

Выскакивают матадоры, отвлекают быка, а пикадор после своего бесславного суетного боя покидает арену. Ему на смену выбегают бандерильеро. Их номер — один из самых опасных. Бандерильеро не имеет красного плаща, он вооружен лишь бандерильями — острыми стальными стрелами-кинжалами, обернутыми цветными лентами. Бандерильеро дразнит быка, вызывает его на себя и, когда животное стремительно несется на него, в последнее мгновение делает шаг в сторону и с силой втыкает обе бандерильи все в тот же загривок. По черной лоснящейся спине течет струйка густой темно-красной крови, от движения животного колышутся во все стороны пестрые бандерильи, подобно противоестественному яркому букету неведомых смертоносных цветов.

Потом бандерильеро покидают арену. Бык останавливается, тяжело дыша, затравленно оглядываясь по сторонам. Он чувствует, что обречен, и озирается, стараясь угадать, откуда нагрянет следующая пытка.

Начинается главное. Приветствуемый аплодисментами, появляется тореадор (сверкает золото, красный и желтый шелк одежд) — молодой поджарый парень, весь напряженный как струна. В одной руке у него мулета — не красный, как у матадоров, а лиловый плащ, в другой— шпага.

Тореадор начинает финальную пантомиму. Он водит перед мордой быка мулетой, в последнюю долю секунды меняя положение тела, втягивая и без того впалый живот, отступая на несколько сантиметров, совершая изящный пируэт. Бык, брызжа слюной, разметывая кровь со спины, пятисоткилограммовым ядром проносится мимо, а тореадор вновь начинает игру; становится на одно колено, поворачивается к животному спиной и уходит нарочито медленным шагом, иногда даже похлопывает быка по могучей шее.

Это продолжается долго. Порой зрители аплодируют особо красивому движению, рискованной позе.

Монастырский понял, что аплодисменты здесь не расточают. Зрители отлично знают корриду — они повидали ее на своем веку — и крайне требовательно относятся и к тореадору, и к быку. Их не обманешь. Между прочим, это мадридская «Плаза де торос»! И кто вышел на ее песок — будь любезен, демонстрируй высшее мастерство, силу, ловкость; отвагу. Все равно — тореадор ты, пикадор или бык. Так-то!

По наступившей тишине Монастырский чувствует, что наступает кульминационный момент. Тореадор перекладывает шпагу в правую руку, выбирает мгновение и сам устремляется на быка. Две-три секунды они несутся навстречу друг другу, и внезапно неуловимым, поразительно резким движением тореадор вонзает шпагу по самую гарду чуть выше затылка быка. Бык останавливается как вкопанный, трясет головой, словно пытаясь избавиться от невидимого хомута, делает шаг назад, падает на колени, валится на бок…

Бой закончен, зрители кричат, аплодируют. К быку подбегает специальный человек из квадрильи и коротким ножом наносит окончательный удар. Животное вздрагивает и замирает неподвижно. Подводя тройку лошадей, прицепляют мертвую тушу и на рысях увозят, оставляя на золотом, сглаженном песке красную полосу. А тореадор тем временем в глубоком поклоне склоняется перед разукрашенной тяжелыми драпировками ложей Президента корриды, изящно отвечает на приветствия зрителей.

По указанию Президента корриды под гром аплодисментов ему вручают волосатый, окровавленный кусочек мяса — ухо быка. Знак высшей оценки мастерства тореадора.

Наступил недолгий перерыв. Зрители оживленно обменивались впечатлениями, восторженно комментировали действия тореадора, хвалили быка. Кэрол прикорнула на плече Боба, а волосатый сосед со смешанным чувством восхищения и тоски взирал на опустевший бурдюк — жена Трентона расправилась с ним за какие-нибудь полчаса.

Выбежал новый бык, новые матадоры… Начался следующий бой.

Всего за корриду прошло шесть быков, по два на каждого торреро. Монастырскому повезло: он повидал все. И отличного тореадора, награжденного бычьим ухом, и плохого, который никак не мог убить быка, пропорол его шпагой, так что она вылезла из живота, а вся арена покрылась густой черной кровью. Зрители кидали на поле подушки, улюлюкали, свистели. Во время второго боя этого неудачливого торреро бык сбил с ног, начал топтать. Матадоры еле отвлекли животное, спасая своего товарища.

Как ни ярко, как ни поразительно было зрелище корриды, для человека, впервые попавшего на нее, все же самым глубоким, долго не покидавшим Монастырского воспоминанием о ней стал печальный эпизод.

…Второй тореадор не очень ловко воткнул шпагу в загривок быка. Бык оторопело остановился, посмотрел на торреро с упреком и недоумением и, повернувшись, медленно побрел к забору. Матадоры забегали вокруг, дразня его красными полотнищами; бледный от стыда за свою неловкость, тореадор, которому под улюлюканье толпы поднесли новую шпагу, махнул мулетой, старался повернуть быка к себе, чтобы нанести новый удар. Но бык устало и печально продолжал свой путь, не обращая ни на кого внимания, и казалось, будь у него руки, он отмахнулся бы от всех этих раззолоченных, не знающих жалости клоунов, что плясали вокруг, требуя повернуться к смерти лицом.

Он так и дошел до ограды, где наконец неторопливо лег умирать.

И память о затравленном, обреченном животном, свершавшем свой последний горький путь, его полном укора и удивления людской жестокостью взгляде сохранил Монастырский надолго.

— Мне не понравилась коррида, — откровенно сказал он Рамиресу. — И дело не в антигуманности, не в опасности. Понимаете, в ней нет спортивности— одна из сторон заранее обречена. У быка нет никаких шансов остаться в живых. Я знаю, для торреро это тоже иногда кончается трагически. Но по их собственной вине — из-за лихачества, неловкости, неопытности и так далее, а не из-за «мастерства» быка, позвольте мне так выразиться. Быка все равно убьют. Ну, а что это за соревнование, где один заранее — проигравший? Просто медленное убийство.

Начался спор. Рамирес ссылался на Хемингуэя, Монастырский— на Фейхтвангера.