Ныряющие в темноту - Роберт Кэрсон

Падая, Дрозд стремительно приближался к умственному тупику. Каждый раз, когда он тянулся, чтобы обрезать шнур, он выпускал больше воздуха из своего гидрокостюма и становился тяжелее. Наркоз нарастал, блокируя нормальные мысли, например, о том, чтобы переложить нож в другую руку. Дыхание участилось, наркоз усиливался. В нарастающем кризисе своего положения Дрозд полностью израсходовал воздух в первом из спаренных баллонов и ошибочно переключился на «пони-боттл», вместо второго, полномерного баллона. Несколько минут спустя Дрозд освободился от шнура. Примерно в это же время два его партнера поняли, что он попал в беду, и поплыли к нему на выручку Наркоз свирепствовал, его сухой гидрокостюм обтянул его еще сильнее, тело погружалось все стремительнее, и он истратил весь воздух из того, что он считал вторым основным баллоном.

Напарники нашли его. Один из них схватил Дрозда и попытался выплыть с ним из «Дориа», но после потери воздуха из гидрокостюма Дрозд был тяжелым, как свинец. Ныряльщикам надо было что-то предпринять, чтобы не дать Дрозду опуститься глубже. Один наполнил собственный гидрокостюм дополнительным воздухом, увеличив свою плавучесть, чтобы схватить Дрозда и выплыть с ним из останков «Дориа». Но теперь, почти лишенный воздуха и верящий, что оба его основных баллона пусты, Дрозд был охвачен настоящим ужасом. Он брыкался и толкал своих спасителей, в результате чего ныряльщик, уцепившийся за него, потерял захват. Этот ныряльщик, имевший теперь чрезмерную плавучесть и отпустивший отяжелевшего Дрозда, служившего ему противовесом, пулей вылетел из входа в «Дориа» и устремился к поверхности океана, не имея возможности при таком резком подъеме выпустить воздух из гидрокостюма, который надулся и сделал его плавучим. С каждым футом он поднимался на меньшую глубину с меньшим давлением. Вскоре этот ныряльщик оказался на глубине 100 футов и продолжал лететь наверх к солнцу. Если он вынырнет на поверхность без декомпрессии, он может пострадать от серьезного повреждения центральной нервной системы или погибнуть. Он не мог ничего сделать, чтобы вытравить воздух из гидрокостюма во время этого стремительного подъема. Якорного каната нигде не было видно, и он продолжал подниматься.

А там внизу, внутри «Дориа», Дрозд выплюнул регулятор изо рта (физиологическая реакция, порожденная слепой паникой), и ледяная соленая вода стала проникать в его легкие. Он стал рефлекторно ловить ртом воздух. Его туннельное зрение сузилось до полной темноты. Оставшийся партнер предложил Дрозду свой запасной регулятор, но Дрозд, все еще с ножом, дико замахал на него руками, его мозг был распылен в миллионы направлений; наркоз был в полной, безумной силе. Затем Дрозд развернулся и поплыл вниз, вглубь останков, с полным баллоном воздуха за спиной, без регулятора во рту, все еще отбиваясь от кого-то руками, разрезая океан на клочья. Он продолжал плыть, пока не исчез в черноте затонувшего судна, — оттуда он никогда уже не вернулся.

Другой ныряльщик, оставшийся на глубине, также пораженный наркозом и ужасом происшедшего, был близок к панике. Он проверил приборы и убедился в том, чего больше всего боялся: он давно исчерпал лимит времени и должен был начать декомпрессию. Он приступил к подъему, полагая, что он единственный из троих, оставшийся в живых.

К счастью, со вторым напарником произошло чудо. На глубине примерно 60 футов ему удалось стравить воздух из гидрокостюма и замедлить подъем. В тот же момент он заметил якорный канат — поддержку в океане от самого Бога — и поплыл туда. Он ухватился за канат, как за самую жизнь. Он был спасен, он выжил и не пострадал. Ныряльщик, который до последней минуты пытался помочь Дрозду, завершил декомпрессию и тоже выжил, обезумевший от страха, но невредимый. Дрозд погиб, имея полный баллон воздуха за спиной.

Не все ныряльщики поддаются панике, как Дрозд. Идеальный ныряльщик учится подавлять эмоции. В тот момент, когда он дезориентируется, теряет видимость, запутывается в чем-либо или оказывается зажатым, миллионы лет эволюции тут же требуют от него борьбы или бегства, а наркоз приводит в беспорядок его мозг. Он зажимает свой страх и застывает до тех пор, пока его дыхание не замедлится, наркоз не ослабнет и к нему не вернется здравый смысл. Таким образом он преодолевает свою человеческую природу и становится каким-то иным существом. Таким образом, освободившись от инстинктов, он становится чудом природы.

Чтобы добиться этого состояния, ныряльщик должен знать складки и изгибы страха, поэтому, когда страх сковывает его внутри останков судна, он ведет себя с ним, как со старым знакомым. Процесс привыкания может занять годы. Для этого часто требуются занятия, практика, наставничество, размышления и огромный опыт. На работе ныряльщик кивает, когда босс сообщает последние данные о продажах, но думает о своем: «Что бы ни случилось внутри останков затонувшего судна, помни: если ты дышишь, с тобой все в порядке». Оплачивая счета и настраивая видеомагнитофон, он говорит себе: «Если ты попал в передрягу внутри затонувшего судна, притормози. Остановись. Мысленно поговори с собой и успокойся». По мере того как он обретет больше опыта, он будет размышлять о том, что советуют ему все известные подводные пловцы: «Полностью устрани первую проблему и успокойся, прежде чем заняться следующей».

Обычный ныряльщик иногда начинает изо всех сил выпутываться из трудной ситуации, чтобы никто из других ныряльщиков не заметил его неловкого положения. Дисциплинированный ныряльщик готов пережить такую неловкость в обмен на жизнь. Дисциплинированный ныряльщик также менее подвержен жадности. Он знает, что ныряльщики, занятые лишь поиском трофеев, уже не думают об ориентации и выживании. Он помнит даже под воздействием азотного наркоза, что три четверти всех ныряльщиков, погибших на «Андреа Дориа», умерли с полными мешками трофеев в руках. Он знает, что это наркоз подсказывает слова, когда, подняв шесть блюд, ныряльщик видит седьмое и думает: «Я себе не прощу, если это блюдо поднимет кто-то другой». Он внимательно слушает капитана зафрахтованного судна, например Дэнни Кроувелла, который пускает по кругу ведро битых тарелок и погнутого столового серебра и говорит своим клиентам: «Я хочу, чтобы вы все посмотрели на это добро. Вот за что погиб один парень. Мы нашли это в его мешке. Внимательно посмотрите. Потрогайте. Стоит ли отдавать жизнь за это дерьмо?»

Как только ныряльщик покидает место кораблекрушения, он отправляется в путь к судну с другими пловцами. Если все проходит хорошо, он ощущает душевный подъем и триумф; если он под сильным действием азотного наркоза, у него может быть очень плохое самочувствие. Он теперь не может расслабиться. Путь к поверхности полон своих опасностей, каждая из которых способна вывести из строя даже самых лучших.

Как только ныряльщик обнаруживает якорный канат, он начинает подъем. Но он не может просто-напросто подниматься вдоль каната, словно воздушный шарик. Если он будет невнимателен во время такого подъема (возможно, увидит акулу или задумается), то может подняться выше критических точек, установленных для правильной декомпрессии. Хороший ныряльщик, вместо этого, добивается нейтральной плавучести во время подъема по якорному канату. В этом состоянии, близком к невесомости, он может продвигаться вверх с помощью легчайшего подтягивания или толчка и никогда не окажется в состоянии свободного плавания (при котором пропускаются важнейшие остановки) даже если отвлечется. По мере подъема он постепенно выпускает воздух из своего гидрокостюма и компенсатора, чтобы сохранить нейтральную плавучесть и предотвратить внезапное всплытие.

При спокойной воде ныряльщик, осуществляющий подъем и декомпрессию, проведет час или больше в бездействии, замирая на декомпрессионных остановках. Примерно на 60 футах, глубине его первой остановки, солнце, возможно, вновь появится, а океан вокруг него станет теплее. Вода может быть прозрачной или мутной, полной медуз и других мелких существ. Чаще всего она будет зелено-голубого цвета. В этом невесомом переходе между двумя мирами, свободный от наркоза и от ужасных опасностей на глубине, ныряльщик может наконец-то позволить себе стать экскурсантом, взирающим на собственное приключение.

На поверхности он плывет вдоль судна или под ним, чтобы добраться до металлического трапа, спущенного в воду со стороны кормы. Ему остается только забраться на борт, чтобы завершить свое погружение. Однако в штормящем море металлический трап превращается в дикого зверя.

В 2000 году ныряльщик Джордж Плейс, поднявшийся на поверхность после обследования прибрежного места кораблекрушения, добрался до трапа на судне ныряльщиков «Орлиное гнездо». Бушевали волны, туман застилал горизонт. При очередном подъеме судна в вертикальной качке ступенька трапа ударила Плейса снизу вверх по челюсти. Оглушенный и почти потерявший сознание, он отпустил руку. Его затянуло течение, оно дезориентировало его и стало относить от судна. Суда с ныряльщиками бросают за корму «свободный конец» (привязанный к бую), чтобы уносимый ныряльщик мог схватиться за него и подтянуться назад к судну. Плейсу никак не удавалось дотянуться до этого конца. Ныряльщик, которого отнесло за «свободный конец», рискует по-настоящему потеряться. Плейса очень быстро уносило прочь. Человек, видевший все с борта, побежал предупредить капитана Говарда Клейна. А тем временем Плейс скрылся из виду, он пропал. Капитан не мог просто перерезать якорный канат и отправить «Орлиное гнездо» в погоню: на этом же самом канате другие ныряльщики проходили декомпрессию. Тогда он схватил аппарат дуплексной радиосвязи, вскочил в свой небольшой быстроходный катер «Зодиак» и отправился на поиски потерявшегося ныряльщика. В течение секунд в нарастающем безумии волн Клейн тоже исчез из виду. Минуту спустя он радировал на борт «Орлиного гнезда», что подвесной мотор на его «Зодиаке» отказал. Он тоже дрейфовал и в условиях сильного шторма мог видеть судно с ныряльщиками только между гребнями океанских волн. К тому времени супруга Плейса, которая была на борту «Орлиного гнезда», отправила по радио сообщение о бедствии. Ей удалось связаться только с одним рыбацким судном, но оно находилось в часе хода от места бедствия. На том судне пообещали установить связь с кем-нибудь поближе. После этого никто не мог сделать ничего, кроме как молиться о том, чтобы Плейс не потерял сознание в безбрежной Атлантике.