Лето любви и смерти - Александр Аде

– Почему же это мы с Воландом не поженимся?

– Случится некое событие, которое вас разлучит… А ты действительно любишь его?

– Ох, Аннушка, мне не восемнадцать, чтобы терять голову из-за мужика. Но чувство сильное.

– То, что ты испытываешь к нему, – не любовь. Это присушка, результат черной магии. Но и он весьма далек от любви, его цель вполне меркантильна. Могу научить тебя простейшим приемам снятия таких энергий. Избавишься от влияния Воланда и увидишь его со стороны.

– А ты не ошибаешься? – недоверчиво вопрошает Нинка.

– Рада бы, но… Между прочим, его разговоры о сатане – не позерство, он действительно поклоняется дьяволу.

Нинка чернеет лицом, и общее настроение нашей компании катится псу под хвост…

Потом Нинка развозит нас по домам – сначала Анну, потом меня.

– Не расстраивайся, брось, – успокаиваю ее, прощаясь. – Все образуется, утрясется и рассосется.

– Ага, жди, – мрачно заявляет Нинка и уносится в неведомую даль, где ей предстоит яростное выяснение отношений с пылким возлюбленным.

Разомлевшая, брожу по квартире, не зная, куда приткнуть основательно очищенное, точно новенькое тело. Сажусь за пианино. Еле прикасаясь к клавишам, играю первую часть «Лунной». И мне кажется, что это голос одинокого тоскующего мужчины. Ночью, запершись, вспоминает он ушедшую возлюбленную, пьет и плачет…

В мое сознание, погруженное в музыку и печаль, проникает треньканье телефона.

– Занимает меня твоя старушка-покойница, которая с чайником, – голос Королька упорно продирается сквозь потрескивание и шумы. – Переговорил с операми. Вроде бы ясно, угасла бабуля от сердечной недостаточности. Но что любопытно. На кухонном столе красовались две вазочки с конфетами и печеньем и две чашки. Старушенция явно кого-то ждала. Далее. Чайник она поставила на плиту, но вместо того, чтобы спокойненько передохнуть до того момента, когда он вскипит, взяла и отправилась в переднюю, где и померла. Спрашивается, с чего вдруг?

– Возможно, кто-то пришел.

– Не кто-то, а именно тот самый таинственный незнакомец, которого она ждала. Интуиция сыча – а она меня до сих пор не подводила – подсказывает, что смертью твоей Ады Аркадьевны надо заняться основательно. К тому же, признаться, я поведал об этом случае Анне, и она заявила, что между двумя убийствами – бабули и Владика – имеется некоторая связь. Что за комиссия, создатель, быть мужем колдуньи!.. Подъезжаю к твоему дому. Минут через пять буду. Давай-ка поглядим на твоих милых соседушек. Может, видали или слыхали чего…

Во мне немедля пробуждается фантастическая энергия, не уступающая Нинкиной. Стремительно одеваюсь, штукатурюсь и даже навожу в квартире кое-какой марафет… Увы, напрасно. Едва появившись на пороге, Королек с ходу отклоняет мое предложение заморить червячка:

– Извини, времени в обрез.

Первым делом навещаем бабу Клаву. Меня она впускает, зато при виде Королька суровеет и требует показать удостоверение. Долго, взгромоздив на нос очки, сличает снимок с оригиналом. Но и потом продолжает относиться к бывшему сычу с недоверием.

– Скажите, – елейным голосом интересуется Королек, – Ада Аркадьевна незадолго до смерти жаловалась на сердце? Дескать, побаливает, прижимает по ночам.

– Ничего такого не было, – супится баба Клава. – Очень уж она скрытная была, вот что я скажу. Я ей как на духу все про себя выложу, вся наизнанку вывернусь, а она знай себе помалкивает да поддакивает. И про здоровье свое не особо распространялась. Конечно, сердчишко у нее барахлило, не без того, гипертония опять же. Так ведь возраст у нас такой, на таблетках живем, не тело – одна сплошная болячка.

– А что за девушка у нее квартировала?

– Вот! – вскидывается баба Клава. – Про нее-то я и твердила участковому, да он не почешется. А еще старший лейтенант. Пустое место, а не лейтенант. Если у вас в милиции все такие, тогда ворам да убийцам лафа. Сколько талдычу ему про соседей, которые меня уморить хотят, ухом не поведет. А они видят, что он тюфяк, и наглеют. Что вчера удумали. Потолок раздвинули, пялятся на меня бесстыжими зенками и ржут. Я не растерялась. «Ах вы, – говорю, – сволочи, ну ничего, я на вас управу найду!» Они сразу – ж-жук – потолок на место, будто он на колесиках, и затихли. Ничего, я бабка боевая. Пошла к ним и устроила такую бузу, до сих пор, небось, вспоминают и плачут.

И баба Клава принимается хихикать, при этом в ее глазах все ярче горят огоньки душевной болезни. Никаких других сведений от нее мы добиться не можем и ретируемся.

Обходим квартиры, соседствующие с жильем Ады Аркадьевны, задавая один и тот же вопрос: не заприметил ли кто незнакомого человека в день ее смерти, часа в два после полудня? И получаем однозначное «нет».

Лишь девчушка по имени Катя, конопатая и нахальная, дает иной ответ. Катины васильковые глазки шустро мечутся от меня к Корольку и, наконец, окончательно останавливаются на опере, чтобы отныне меня не замечать. Она вперяет в Королька свои хитрые васильки, затем невинно потупляет, снова распахивает и неожиданно заявляет, что в тот самый день углядела незнакомого парня, который около двух зашел в подъезд и вскоре выкатился. Она как раз была на балконе, поджидала… ну, в общем, одного там человека.

– Какой он из себя?

– Парень-то? Белобрысенький такой. Весь в синем – футболка, джинсы. А он что – убийца, да?

– Поконкретнее описать его можете? – не отстает Королек.

– Обыкновенный пацан. Вот если б вы мне раньше сказали, уж я бы его рассмотрела, как следует, каждый прыщик запомнила, а потом все доложила.

Она вновь принимается стрелять глазенками, кокетничая так откровенно, что у меня чешутся руки от желания влепить ей оплеуху. Бог ты мой, неужто ревную?

Автор

После двух ночей, проведенных с Белкой и Стрелкой, Пан вдруг исчез и целую неделю не давал о себе знать. Белка слегка привяла, а Стрелка и вовсе ударилась в печаль. Была она влюбчивой и с каждым ухажером, даже если ей довелось всего разок с ним переспать, успевала пережить страсть самого высокого накала – на какую была способна. Она вела дневник, украшенный сердечками и вырезанными из открыток цветами, в который записывала стишки о любви и свои размышления.

Когда вечером по квартире разносится глуховатый звонок телефона, и в трубке раздается голос Пана, Стрелка так и обмирает. По ее виду Белка догадывается, что звонит кто-то особенный.

– Кто? – спрашивает она свистящим шепотом.

Стрелка только отчаянно машет свободной рукой. Белка подскакивает и напрягает слух, стараясь не пропустить ни слова.

– Хочу поздравить тебя, – Пан по обыкновению презрительно и небрежно растягивает слова.

– С чем? – удивляется Стрелка и ликующе подмигивает Белке.

– Я спидоносец… Не поняла? У меня СПИД, крошка. Я тебе его дарю. И твоей подруге в придачу.

– Кончай прикалываться, – анемичное лицо Стрелки вытягивается, хотя по инерции она продолжает криво улыбаться, а у Белки замирает сердце. Или даже вовсе останавливается.

– Какие шутки, – жестко и насмешливо отрезает Пан. – А вы что думали, герлы хреновы, что будете трахаться без проблем? Теперь у вас большая проблема, девочки.

– Но ведь ты предохранялся. Я же помню, как ты презерватив надевал!

– Ага. Через раз. Сходите проверьтесь. Гуд бай, шлюшки, желаю счастья в личной жизни и мирного неба над головой!

Стрелка непослушными пальцами кладет трубку.

– Слыхала?

– Врет он все, – уверенно заявляет Белка, хотя голос не слушается ее.

– Заливает, ясное дело, – убеждает себя Стрелка. – Козья морда! Свалил, да еще издевается, паразит.

– Но провериться надо, – разумно предлагает Белка. – На всякий случай.

– А где? – наивно и встревоженно спрашивает Стрелка.

С этого момента она полностью отдает себя в руки пробивной, знающей жизнь Белки.

– Найдем, не боись.

Белка достает из холодильника две бутылки пива. Девчонки жадно пьют из горлышка, роняя капли на пол. И когда бутылки пустеют, распрямляются их сжавшиеся маленькие испуганные души.

– Айда гулять, – предлагает Белка.

Выйдя на улицу, они, не сговариваясь, несутся в центр, где надрывается реклама, где тусуются, продают и покупают. Они окунаются в круговорот веселья, музыки, трепотни пацанов и девчонок, и их вселенское горе испаряется без следа.

Не то что друзей, даже приятелей у Пана не было никогда. Лишь совсем недавно появился человек, искренно считающий его своим лучшим другом, – тщедушный парнишка по прозвищу Скунс.

Безответный бесхарактерный Скунс с детства привык покоряться чужой воле. Когда ему было шестнадцать лет, два отпетых пацана подговорили его сбежать из детдома, в котором Скунсу совсем неплохо жилось. Таскались по городу, одуревая от впечатлений, а ночью обокрали «комок». Взяли шоколад, чипсы, газировку и устроили пир горой. Тут их и повязали. Скунс загремел в колонию, которая после детдомовской теплицы показалась ему адом. Когда вышел, податься было некуда. На работу не принимали. Деньги добывал, где и как мог, остальное время скитался по бесконечному беспощадному городу. На его счастье стояло лето, ночи были теплыми, ясными. Лежа где-нибудь на скамейке, он с тоской глядел на далекие искорки звезд и мечтал – сначала о чуде, потом – о легкой смерти.