Зима мести и печали - Александр Аде

Александр Аде

Время сыча. Зима мести и печали

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© А. Аде, 2015

© ООО «Написано пером», 2015

Королек

Вечер. Спальный район. На земле темень, кажется, что прямоугольные здания выпилены из черной фанеры, а небо изумительно синее, нереального киношного оттенка, точно это картинка из компьютерной игры.

Мамин двенадцатиэтажный человейник. Первый этаж. Звоню. Отворяет. Одета нарядно.

– У тебя гости, мам?

– Ага, – мама смущена и взволнована. – Пройди пока на кухню.

Тьфу ты, вот вляпался! Надо было мне, идиоту, предварительно позвонить по мобильнику. Сбрасываю куртку, меняю ботинки на шлепанцы и направляюсь было по указанному адресу, но в прихожей, широко улыбаясь, возникает приземистый мужик лет шестидесяти с гаком. На нем черный костюм, белая рубашка и рубиново-красный галстук – полный траурный набор. Темноватое, изрезанное глубокими бороздами лицо напоминает меха гармони. Основательно вспахала человека жизнь.

– Сынок ваш? Богатырь, – одобряет меня мужик. Голос его под стать внешности, таким кастрюли драить вместо наждака.

Мама вспыхивает, неизвестно чему смеется и, словно извиняясь, подтверждает:

– Вымахал.

Мужик протягивает руку. Ладонь широкая и грубая. Больше нам друг другу сказать нечего. Удаляюсь на кухню, сажусь за стол у окна, бездумно разглядываю заваленный снегом огромный двор.

Из прихожей доносятся голоса и хихиканье. Наконец хлопает входная дверь – пришелец отвалил. На кухне появляется мама.

– Как он тебе?

– Откуда этот хмырь выпал? – задаю встречный вопрос.

– Что за выражения! – возмущается мама. – Хмырь, выпал! Если тебя так интересуют подробности, я познакомилась с ним через газету брачных объявлений. – И тут же переходит в наступление: – Или, по-твоему, я настолько стара и уродлива, что не могу найти себе спутника жизни? Неужто я не заслужила спокойной старости с близким человеком? Ты просто эгоист!

– Ну уж сразу и эгоист. Во-первых, ты еще молода…

– Ага, девочка совсем.

– А во-вторых, трудиться будешь еще долго… Кто же он все-таки такой? Работает кем?

– Бизнесмен. У него своя фирма. Оптовая торговля продуктами питания. Мне, разумеется, все равно, лишь бы был совестливым и порядочным. Ты же знаешь, я не меркантильна. Впрочем, я тоже человек и мечтаю одеться поприличнее и хоть разок съездить на Канары.

– Он тебя надувает, мам. Если этот фраер – бизнесмен, то я – балерина. Ты видела его руки? Такими лес валить, а не купюры мусолить.

– Вечно ты ищешь, к чему придраться. Он сам сказал, что почти тридцать лет проработал то ли формовщиком, то ли клепальщиком, точно не помню. А когда завод повалился, занялся бизнесом. Сначала челночил, потом открыл свое дело.

– Мам, у твоего бизнесмена два железных зуба – во всяком случае, столько он мне продемонстрировал. Богатенький буратино давно бы сменил старое советское железо на фарфор.

– Он просто не обращает внимания на подобные мелочи. Его мало интересует свой имидж.

– Хорошо, а почему у него полоски грязи на брюках? У твоего предпринимателя внизу, на внутренней стороне обеих штанин, засохшая грязь.

– Господи, ну и что?

– А то, мамуля, что на дворе конец января. А слякоть в последний раз в нашем городке была в начале ноября прошлого года. Если б твой гость носил костюмчик постоянно, то за три месяца наверняка бы заприметил эти следы и счистил. Присутствие грязи означает одно: костюм с осени провисел в шкафу.

– Допустим. Ну и что?

– Мам, эта одежка у него – парадно-выходная. Само собой, в гардеробе деловых людей имеются костюмы для особо торжественных событий, но они солидные и дорогие. А данный конкретный мужик напялил на себя дешевое турецкое чудо, купленное, скорее всего, на вещевом рынке.

– Не слишком убедительно, сынок. Сегодня многие мелкие предприниматели одеваются очень скромно.

– Охотно верю. Но ситуация не та. Вот если бы состоятельный человек, женихаясь, явился в каком-нибудь рванье и заявил, что крайне беден и по ночам за гроши сторожит детский приют, я бы понял: он проверяет, нужен даме он сам или его деньги. Но когда приходит в надеваемом по праздникам турецком ширпотребе и называет себя дельцом – это совсем из другой оперы. С таким ухо надо держать востро.

Мамины глаза моргают, она сопит, как обиженный ребенок. Обнимаю ее, чмокаю в макушку.

– Не сердись. Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо.

Она открывает форточку, впуская знобящий уличный холод, закуривает и, отгоняя дым, улыбается сквозь слезы:

– Эх, испортил песню…

– … дурррак, – не обижаясь, заканчиваю я классическую фразу.

Еще какое-то время общаемся, после чего одеваюсь и отправляюсь домой. Когда торможу «копейку» возле своего теперешнего жилья, в городе вовсю разбойничает мрак, только горят фонари и крохотные прямоугольнички окон.

Возведенный еще при царе Горохе, а точнее, при отце всех народов, мой дом в три этажа прочен, как кряжистый старикан, любитель водки и девочек, и меня наверняка переживет. Невдалеке соизмеримой с ним черной громадой застыл джип. Интересно, к кому припожаловал? Богатеи в наших «хоромах» не водятся.

Собираюсь нырнуть в свой подъезд, но из внедорожника вываливаются два крупнокалиберных бугая и мгновенно оказываются рядом. Оба напоминают сгустки мрака, но по какому-то неуловимому признаку угадываю в одном из них телохранителя Клыка, по наследству перешедшего к Французу.

– Признаешь? – в голосе охранника ленивая усмешка. – Лезь в тачку.

Окажись на моем месте крутой мэн из американского, а то и нашего блокбастера, туго пришлось бы ребятишкам. Парочка-другая эффектных приемов – и вот они уже валяются на снегу двумя еще теплыми кусками дерьма. Но восточным единоборствам я не обучен, да и что буду делать потом? Бежать мне некуда. К тому же этим пацанам известен мой адрес, значит, Гаврош окажется в их руках, а втягивать ее в свои проблемы я не намерен.

Послушно лезу в джип, дуболомы – следом. В авто обнаруживается третий персонаж – водила, молчаливое приложение к приборной доске и рулю.

Отправляемся. Не могу сказать, что настроение радужное, сердчишко колотится, как палочки ударника в момент экстаза. По-дурацки устроен человек, уж очень за жизнь цепляется, даже самую никчемную.

Тормозим. Мордовороты вываливаются из джипа, командуют:

– Приехали. Выходи.

– Что, уже кладбище? – силюсь пошутить, еле ворочая непослушным чугунным языком. Но они игнорируют мой трусливый юмор.

– Топай ногами.

Эта улица в центре города (лет с десяток назад смахивавшая на деревенскую – не хватало только коров и барахтающихся в грязи чушек) отстроена заново. На месте избенок красуются круглые и прямоугольные высотки – их угольные силуэты, утыканные светящимися оконцами, врезаются в матовую черноту неба. Наша четырехколесная махина припарковалась возле стеклянного многоэтажного цилиндра, над цокольным этажом которого сапфирово горит слово «Аргонавт», зловеще напоминая мне о недавнем прошлом.

Прозрачная дверь сама раздвигается перед нами, приглашая в холодно сияющий вестибюль. Приемная – безупречный хай-тек, торжество черного и серебристого, дерева и стекла. Зато кабинет босса смахивает на антикварный магазин, в котором царит увесистая, в завитушках, роскошь.

За столом в костюме цвета весенней травки восседает Француз.

Лет пять тому назад за ним с грохотом и лязгом затворилась камера кичи, и исчез он – казалось, уже навек – среди безликих зеков. И вот опять, как в несуразном сне, сидит передо мной – самоуверенный, ухоженный римский патриций, только обрюзг чуток. Не похудел, даже раздался, то ли по блату перепадала двойная пайка, то ли отъелся уже на свободе. Но главное – раньше ему как будто чего-то не хватало, чтобы казаться бизнесменом на все сто, а теперь вошел в самую пору, заматерел, страдания в узилище придали физиоморде законченность, силу, какая бывает у людей, хлебнувших в этой жизни всякого.

Сановное рыло бандита уродует не предвещающая приятных сюрпризов ухмылка, и я мысленно прощаюсь с белым светом и всем, что мне дорого.

– Не ожидал? – спрашивает Француз.

За моей спиной раздается долгое довольное «гы-ы-ы», это смеются бугаи. Француз тянет паузу, похоже, ожидая, что я повалюсь без чувств на дубовый паркет или начну лизать его и без того сверкающие туфли и умолять о пощаде.

Ни того ни другого я не делаю. Стою и смотрю, хотя, откровенно признаться, держусь на пределе, и голос бандита доносится до меня точно с расстояния в тыщу верст.

– В этой жизни побеждает сильнейший, – назидательно продолжает Француз. – Истина, как ни крути. Что мы сегодня имеем? Я – президент фирмы, а ты водовозка. Ниже только бомж, да и то не всякий. Чего молчишь?