Роман Галицкий. Русский король - Галина Романова

2

Не были рады мужи галицкие возвращению Олега Настасьича. Те, кто когда-то принимал участие в убийстве его матери, со страхом ждали расправы. Те, кто был верен князю Владимиру и служил ему после вокняжения, тоже не находили себе места. Немало было в Галиче бояр, обиженных братьями, - за своеволие, за упрямство, за слабость, за то, что иноземцев навели на свою вотчину.

Не хотели Олега Настасьича в Галиче. Пока в городе были ляхи, народ помалкивал, а как увёл свои полки воевода Пакослав, снова зашевелились бояре. Зашептались, зашушукались. Многим вдруг стал мил князь Владимир - он-де и вольности боярские не рушил, и жить не мешал. А при Олеге поляки по его слову разграбили несколько богатых подворий. И досталось тем, кто когда-то, много лет назад, врывался в княжий терем, волочил за косу Настасью, поджигал под нею костёр, а маленького мальчика бросал в поруб. Ничего не забыл Олег.

Сейчас, хвала Богу, ляхи ушли. Хоть и уговаривал боярин Володислав оставить сотню-две в Галиче для охраны - мол, казна городская не скудна, прокормит, а чего ещё боярам делать? - но Олег выгнал их всех. Его недоброхоты присмирели, Владимир сгинул без вести. И что! Ему привычно жить изгоем! Жаль, что в порубе старшему братцу посидеть не довелось, ну да за этим дело не станет!

Расправил плечи Олег Ярославич. По-хозяйски важно ступал по горницам, гордый сидел во главе боярской думы, судил и рядил, а потом звал советников на почестей пир. Бояре послушно парились в дорогих шубах, о чём-то с молодым князем беседовали, а потом шли на пир, где напивались и наедались вдоволь. Но из-под высоких горлатных[11] шапок, из-за расшитых стоячих воротников косили на молодого князя недобрые глаза. Не по нраву Галичу пришёлся Олег. Вот и свершилось в Галиче чёрное дело.

Воду опять замутили волынские бояре. Рогволод Степаныч был в Галиче уже своим - как-никак назначен Романом Мстиславичем в дядьки к его юной дочери. Жена Рогволода, Евдора, старшей мамкой была да ключницей княжениного небольшого хозяйства, сын Мирослав стоял во главе волынских дружинников. Другие бояре - и среди них первыми Еремей Судилич и Иван Владиславич, - частенько наезжали в Галич якобы по торговым делам. А на самом деле высматривали и выспрашивали, искали, чем бы ещё помочь своему князю приблизиться к галицкому столу, собрать Галич и Волынь воедино. Скоро сыскались у них доброхоты - многим боярам, обиженным кто Владимиром, кто Олегом, хотелось, чтобы князем стал Роман. Надеялись, думали - останется Роман в своём Владимире-Волынском, поставит над Галичем наместника и позволит городу жить по-своему. Всё лучше, чем сыновья Ярослава Осмомысла.

Волынские бояре заезжали в гости и сами зазывали в гости местных бояр, пили меды и вина, ставили на столы мисы с мясом, печевом и дорогим сорочинским зерном, вели крамольные беседы. А в самом Владимире-Волынском не находил себе места Роман Мстиславич.

Были среди ляхов его знакомцы, были родичи и приятели. Почитай, всё детство прожил Роман у дяди своего Мешка, брата матери. Дружил с его детьми и местными шляхтичами. Через них узнал он о войске, которое повёл на Галич его давний приятель воевода Пакослав. Оберегая свои будущие владения, отправил Роман к Галичу своего младшего брата Всеволода, но того ляхи разбили в первом же сражении, и теперь тот переживал поражение в своём Бельзе. Да, что греха таить, не был Всеволод настоящим воем. Тих он был и начитан. Такой всю жизнь просидит на одном месте, и всё ему будет хорошо.

Роман был не таков. Как он радовался, когда узнал, что Владимир Ярославич бежал из города! Уже и полки собрал, чтобы выступить из Владимира и ударить по ляхам, - как настигла и громом поразила новая весть. Галич открыл ворота Олегу!

Было отчего впасть в отчаяние. Но Роман не умел отступать. Владимир не опасен - ему теперь судьба скитаться по Руси и сопредельным странам. Значит, оставался Олег.

Об этом и были думки боярина Мефодия Иванковича. День и ночь не находил он покоя. Да и не он один. Собирались бояре, толковали меж собой и порешили, что Олег должен умереть. И чем скорее, тем лучше.

Тихо скрипнула половица. Кого ещё несёт?

- Эй, кто там?

- Боярин? Аль в гневе?

Услышав знакомый голос, Мефодий враз остыл и перевёл дух! Ключница Улита, служившая ещё его отцу, одна имела право входить без стука. В своё время вывез её Мефодий Иванкович из Киева молодой девкой, проданной в холопки. Поговаривали, что был он охоч до её ласк. Ныне Улита твёрдой рукой вела боярское хозяйство, хотя на вид была тиха и смирна - в чём душа держится. Но хрупкое худенькое тело скрывало недюжинный запас сил.

Улита остановилась на пороге, одетая в тёмный сарафан и такую же тёмную душегрею. Плат надвинут на самые брови, и оттуда посверкивают любопытные, как у девки, глаза. За эти глаза и за то, что годы не брали над нею верх, Улиту считали ведьмой.

- Почто мой боярин невесел? Почто головушку повесил? - улыбаясь, затянула она тихо. - Думки спокою не дают? А вот я велю травки заварить - изопьёшь, боярин-батюшка, всё как рукой и снимет.

Травки, говоришь? - встрепенулся боярин. - А ты и впрямь травки знаешь?

- Знаю, боярин ласковый, знаю. А в каких у меня силы нет, так у людей поспрошаю. Аль тебе особенная травка занадобилась?

Мефодий прикрыл глаза, перевёл дух, чтобы не спугнуть удачу. Вот оно! Надоумила Пресвятая Богородица, послала весточку!

- Занадобилась мне, Улита, такая травка! - молвил он. - Отыщи мне, где хошь, да принеси такую травку, чтоб человека убить. Сумеешь?

Глаза у Улиты сверкнули, как два уголька в костре.

- Да ты что, батюшка? Это кого же ты погубить надумал?

- Не твоего бабьего ума дело! - пристукнул кулаком боярин. - Сказывай - сыщешь такую травку?

- Сыщу, батюшка, - вздохнула Улита. - Дай срок!

- Смотри у меня! Дело то князево, тайное! - Мефодий Иванкович погрозил ей пальцем. - Не будет травки иль услышу, что болтаешь о том, - сгною заживо. А принесёшь траву - щедро заплачу.

Улита поклонилась, прижимая тонкие руки к груди, и неслышно выскользнула вон. А боярин подошёл к образам, опустился на колени и начал молиться. Он не жалел о том, что готовился сделать - он благодарил Богородицу за то, что надоумила его. Будет о чём рассказать мужам галицким!

Через седьмицу однажды ввечеру, когда боярин уже готовился отойти ко сну и зевал, сидя в изложне и ожидая молившуюся боярыню, опять скрипнула половица. Проскользнув в двери, ключница Улита с поклоном подала боярину маленький мешочек.

В тот день Олег Ярославич давал пир боярам. Столы ломились от яств, бояре елозили длинными, обшитыми мехом рукавами по узорным скатертям, тянули руки к мисам и блюдам, большими глотками пили меды и вина. Чашники сбивались с ног. Звенели гусли и гудки - скоморохи веселили бояр, распевая старины и восхваляя молодого князя. В старые песни, известные и много раз перепетые, они вместо имён других князей вставляли Олега Ярославича, а старины о Вещем Олеге переделывали так, что казалось, что это величальная песнь о молодом князе Галича.

Запрокинув голову и прикрыв глаза, как соловей, молодой гусляр высоким голосом выводил наскоро переделанную старину:

А как шёл от Цареграда Олег,да повстречался ему стар-старичин.А и зачал тут Олег его выспрашивать, зачалстаричину о своём пытать: «Уж поведай ты мне,стар-старичин, сколько времени на свете проживу,сколь деяний переделаю, да каких врагов сумею укротить.А поведай ты мне, стар-старичин, как случится буйнуголову сложить, да скажи, какою смертью я умру».Отвечает ему стар-старичин:«Всем ты, Олег-князь, велик да удал.Уж ты ворогов своих укротил, ты прогнал их да за горы за Рипейские,да за море да Хвалынское, во Почай-реке ты их утопил,по себе оставил память-то добру. Ай, да только уж не долго тебе жить.Уж придётся тебе голову сложить да не в полюшке во чистом-от,не на мягкой на перинушке. Сторожит тебя злодейка-судьба -примешь смерть ты от яда от змеиного, а тот яд-то принесёт верный друг,верный друг да твой борзой соловый конь…»

- Эй, стой! Гусляр! - вскрикнул, выпрямившись, Олег и пристукнул по столу чашей. - Ты про кого это поешь?

Молодой гусляр спокойно положил пальцы на струны, хлопнул глазами.

- Старина сия сложена во времена отчич и дедич про витязя славного, Олега Вещего, - ответил он.