Возрождение - Стивен Кинг

— Да нет же, — повторил Джейкобс. Он отвернулся от нее и прижался лбом к стене. — Нет!

Он стукнулся головой о стену так сильно, что закачалась картина, изображавшая Иисуса с ягненком. Стукнулся снова, и картина сорвалась с крюка.

Она взяла его за руку — вялую и слабую.

— Чарльз, не надо. — И добавила, словно обращаясь к одному из своих детей: — Не надо, милый.

— Нет! — Он снова ударился лбом. — Нет! — И еще раз. — Нет!

На сей раз она обхватила его обеими руками и оттащила от стены.

— Хватит! Прекратите сейчас же.

Он ошарашенно уставился на нее. На лбу у него осталась ярко-красная отметина.

— И что это был за взгляд, — сказала она мне двадцать лет спустя, когда лежала и умирала в своем доме. — Я не могла его вынести, но пришлось. В таких делах, если уж начнешь, приходится доходить до конца.

— Пойдемте к нам, — сказала она ему. — Я налью вам виски из запасов Дика, потому что вам надо выпить, а я знаю, что здесь ничего такого нет…

Он засмеялся — внезапный, шокирующий звук.

— А потом я отвезу вас в Гейтс-Фоллз. Они у Пибоди.

— У Пибоди?

Она дала ему переварить это сообщение. Он не хуже ее знал, кто такой Пибоди. К тому времени преподобный Джейкобс отслужил на десятках похорон.

— Пэтси не могла умереть, — сказал он терпеливо и наставительно. — Сегодня среда. Среда — день спагетти «Принц», так говорит Морри.

— Пойдемте, Чарльз.

Она взяла его за руку и потянула к дверям, а затем наружу, под ласковое осеннее солнце. В то утро он проснулся рядом с женой и позавтракал, сидя напротив своего сына. Они про что-то говорили, как обычно делают люди. Никогда не знаешь заранее. Любой день может оказаться последним, и ты никогда не знаешь заранее.

Дойдя до Девятого шоссе, залитого солнцем, молчаливого и, как обычно, пустого, Джейкобс вскинул голову, как пес, услышав сирены со стороны холма Сируа. На горизонте виднелась полоска дыма. Он взглянул на мою мать.

— И Морри тоже? Это точно?

— Пойдем, Чарли. («Это был единственный раз, когда я так его назвала», — сказала она мне). Пойдем, мы стоим посреди дороги.

Они отправились в Гейтс-Фоллз на нашем старом «Форде», и поехали они через Касл-Рок. Так получалось миль на двадцать длиннее, но к тому времени мама немного оправилась от шока и могла мыслить трезво: она не собиралась проезжать через место аварии, пусть даже из-за этого и приходилось делать изрядный крюк.

Похоронный дом Пибоди находился на Гранд-стрит. На подъездной дорожке уже стоял серый «Кадиллак»-катафалк; еще несколько машин были припаркованы у обочины. Среди них был и похожий на корабль «Бьюик» Реджи Келтона. А еще мама с облегчением заметила фургон с надписью «Топливо Мортона» на борту.

Пока мама вела по дорожке покорного, словно ребенок, преподобного Джейкобса, из похоронного дома вышли отец и мистер Келтон. По словам мамы, преподобный все время смотрел вверх, словно пытаясь определить, когда осенняя листва заполыхает вовсю.

Папа обнял Джейкобса, но тот на объятия не ответил: он просто стоял, опустив руки, и смотрел на листву.

— Чарли, мне очень жаль, — пробасил Келтон. – Нам всем очень жаль.

В доме их встретил приторный аромат цветов. Из потолочных колонок лилась тихая органная музыка, и в этом было что-то ужасное. Майра Харрингтон, которую все в Западном Харлоу называли Бабулей, уже была там (наверное, потому, что подслушивала на общей телефонной линии, когда Дорин позвонила моей матери). Подслушивание было ее хобби. Подняв свою тушу с дивана в фойе, она притянула преподобного Джейкобса к обширному бюсту.

— Ваша милая красавица-жена! И ваш малыш! – скорбно замяукала она. Мама с папой переглянулись и дружно передернулись. – Теперь они на небесах! Это ли не утешение! Кровь Агнца спасла их, а теперь их баюкает у себя на руках Всевышний!

По щекам Бабули потекли слезы, проделывая дорожки в толстом слое розовой пудры.

Преподобный Джейкобс покорно стоял в ее объятиях. Через пару минут («Я уж было подумала, что она не успокоится, пока не задушит его своими сисищами», — сказала мама) он отстранился. Не грубо, но твердо.

— Я хочу их увидеть, — сказал он, повернувшись к отцу и мистеру Келтону.

— Чарли, Чарли, пока не надо, — сказал мистер Келтон. – Подожди немножко. Как только мистер Пибоди приведет их в поря…

Джейкобс прошел через прощальный зал, где в гробу из красного дерева лежала какая-то старушка в ожидании своего последнего появления на публике. Прошел дальше, в заднюю часть дома. Уж кто-кто, а он знал дорогу.

Отец с мистером Келтоном поспешили за ним. Мама присела, а Бабуля села напротив. Глаза ее сияли под облаком белых волос. Бабуле уже было за восемьдесят, и когда у нее не гостили ее многочисленные внуки и правнуки, только трагедии и скандалы придавали ее жизни вкус.

— Как он воспринял новости? – театральным шепотом спросила Бабуля. – Ты преклонила с ним колени?

— Не сейчас, Майра, — ответила мама. – Я очень устала. Сейчас мне хочется одного — закрыть глаза и немного отдохнуть.

Но отдохнуть у нее не получилось, потому что в этот миг из недр похоронного дома раздался крик.

— Звучал он так, как сегодняшний ветер за окном, — сказала мама, — но только в сто раз хуже. – Она, наконец, отвела взгляд от потолка. Лучше бы она этого не делала, потому что за светом в ее глазах я увидел смертную тьму. – Поначалу слов не было — только этот загробный вой. И пусть бы он так воем и оставался, но не тут-то было. «Где его лицо?! — закричал он. – Где лицо моего малыша?!»

Кто будет отпевать покойных? Вот вопрос («Кто бреет брадобрея?»), который меня беспокоил. Позже я все узнал, но на сами похороны меня не взяли. Мама заявила, что пойдут только они с папой и Клер с Коном. Для остальных это может быть слишком тяжело (она, несомненно, помнила о тех леденящих кровь криках, доносившихся из мертвецкой Пибоди). Так что Энди остался присматривать за мной и Терри. Я был не в восторге, потому что Энди иной раз вел себя как настоящая какашка, особенно когда родителей не было рядом. Для истинного христианина он слишком любил выкручивать руки и раздавать щелбаны, да так, что из глаз искры сыпались.

Но в ту субботу, когда хоронили Пэтси и Морри, обошлось без щелбанов. Энди сказал, что если наши не вернутся к ужину, он разогреет нам спагетти с тефтелями из банки. А пока что — всем заткнуться и смотреть телик. С этими словами он поднялся наверх и больше не спускался. Энди, конечно, любил поворчать и покомандовать, но он был привязан к Морри-Я-с-вами не меньше остальных и, конечно, был влюблен в Пэтси (опять же как и все остальные, не считая разве что Кона, которого девушки не интересовали ни тогда, ни потом). Может быть, он пошел наверх, чтобы помолиться, — «уйди внутрь своего жилища и затвори дверь», советует нам апостол Матфей, — а может, просто хотел посидеть, подумать и попытаться понять, в чем тут смысл. Эти две смерти не сломили его веры — он оставался несгибаемым христианским фундаменталистом до конца жизни, но наверняка серьезно ее поколебали. Моя вера тоже не была сломлена аварией. Ее уничтожила Ужасная проповедь.

Преподобный Дэвид Томас из церкви Гейтс-Фоллз отслужил поминальную службу по Пэтси и Морри в нашей церкви, и это никого не смутило, потому что, как сказал папа, «между конгрегационалистами и методистами нет особой разницы».

Зато немало удивления вызвало то, что Джейкобс пригласил Стивена Гивенса читать погребальные молитвы на кладбище Уиллоу-Гроув. Гивенс был пастором (преподобным он себя не называл) церкви Силома, чьи прихожане в то время еще придерживались вероучения Фрэнка Уэстона Сэндфорда, апокалиптика, который советовал родителям пороть детей даже за мелкие прегрешения («Вы должны быть Христовыми учителями», говорил он им) и настаивал на тридцатишестичасовых постах… даже для младенцев.

После смерти Сэндфорда Силомская церковь сильно изменилась (и сегодня мало отличается от других протестантских течений), но в 1965 году вокруг нее ходило много слухов, которые подпитывала странная одежда прихожан и их вера в то, что конец света наступит очень скоро — может быть, на той неделе. Но оказалось, что наш Чарльз Джейкобс и их Стивен Гивенс годами встречались в Касл-Роке за чашечкой кофе и вообще дружили. После Ужасной проповеди кое-кто из горожан утверждал, что преподобный Джейкобс «заразился силомитством». Может, оно и так, но по словам мамы с папой (а также Клер и Кона, чьим свидетельствам я верю больше) Гивенс держался спокойно, а его краткая погребальная служба была уместной и утешительной.

— Он ничего не говорил про конец света, — сказала Клер. Помню, какая она была красивая в тот вечер в своем темно-синем платье (самом близком к черному из тех, что у нее были) и в чулках как у взрослой. Помню и то, что за ужином она почти ничего не ела, только гоняла еду по тарелке, пока она вся не перемешалась и не стала походить на собачьи какашки.