Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс

Отец сидел, по-прежнему навалившись на стол и уставясь куда-то в пространство. Потом медленно повернулся к детям:

— А вас чего туда занесло?

То ли от его угрюмого, неподвижного взгляда, то ли от глухо рокочущего, будто под землей, голоса, мальчики испуганно съежились на лавке и понурили головы.

Почуяв, что детям грозит опасность, вступился дедушка:

— Да чем они провинились? Что к роднику пошли?.. День воскресный, куда им деваться? Я сам пустил погулять…

И старик начал рассказывать, как ребята помогали ему, смотрели за Натале… Отец отвел глаза.

Видя, что гроза миновала, мальчики незаметно выскользнули из-за стола. Остальные тоже поднялись. Лесник снял с крюка шапку:

— Схожу в правление колхоза — надо позвонить в район, сообщить.

— Нам по пути, — сказал Керейшис.

Марцеле, убиравшая посуду, остановилась с миской в руках:

— Кого там ночью найдешь, да еще в воскресенье! Потерпи уж до утра.

— Кого-нибудь да найду, — хмуро буркнул лесник. — Нельзя ждать: олень — не заяц.

На пороге он сунул руку в карман и нащупал конверт — повстречавшийся в местечке колхозный почтальон вручил ему письмо. Читать не стал, письмо было от мамы Ромаса на имя Марцеле. Лесник отдал жене конверт и тяжелыми шагами вышел из дому.

Сержант Кумпис начинает следствие

Суопис спозаранку ждал гостей из района. Но прошло целых полдня, а никто не являлся. Лесник то и дело заглядывал на гумно. Потом решил снова позвонить из правления и почему-то вернулся, не дойдя до леса.

Чтобы убить время, он принялся тесать колышки для саженцев. Но работа валилась из рук. Лесник сел на бревна, сложенные во дворе… Не уберег оленя… Такого зверя!.. За тысячу километров везли… Будь Суопис дома, не посмели бы. И приспичило же ему в город!.. От этих мыслей голова клонилась еще ниже, еще больше горбилась спина. Вспомнился инспектор по охране природы Буга — старик с седой бородой и проницательными видящими насквозь глазами. Что ему сказать? Буга так печется об оленях. Даже дедушку уговорил за ними поехать… И ведь каждый год что-нибудь приключается… Прошлым летом — лось, нынче — олень. Куда уж дальше…

Марцеле прошла мимо несколько раз, то будто подбирая щепки, то делая вид, что ищет кур. Она видела, как тяжело мужу, но не смела вызвать его на разговор. Наконец не выдержала:

— Что ж поделаешь, Юрис, ну, стряслось несчастье. Ты-то не виноват!

Лесник даже не глянул на нее. Она хорошо знала мужа. Легче высечь огонь из кремня, чем из него вытянуть сейчас слово. Нагрянула беда — не станет искать утешения, все в одиночку будет переживать, поедом есть себя, а рта не раскроет. И чем сильнее болит сердце, тем он молчаливее… Пройдет немало времени, пока Юрис отойдет, снова улыбнется и приласкает детей.

…У двора прогудел грузовик. Залаял Рыжик, из избы высыпали дети.

Суопис встал и, ссутулившись, медленно направился к машине. Из закрытого грузовика выпрыгнул сухопарый мужчина и заключил лесника в объятия. Длинными тощими руками, как щипцами, он ухватил его ладонь и энергично потряс…

— Весьма рад, весьма рад, Суопис! Уж и не знаю, как благодарить. Пять лет ждал! Представьте себе — пять лет! И вот свершилось! Это так неожиданно!.. Вы осчастливили меня!

Ошеломленный лесник только тут признал Шлаки́са, директора районного музея. Он был высокий и такой худой, что, казалось, при каждом движении должен скрипеть, как колодезный журавель.

По глубокому убеждению Шлакиса, вся природа — звери, домашние животные, птицы только для того и существовали, чтобы стать наконец чучелами и занять достойное место в музее. Зато и музей был богат, а Шлакис считался отличным специалистом, деятельным работником. В музее был представлен чуть ли не весь животный мир края. Недоставало лишь оленя. Сколько Шлакис ни вымаливал разрешения заполучить один экземпляр для музея, все было напрасно. И вот…

— А вы знаете, Суопис, у нашего благородного оленя необыкновенное прошлое, — не унимался Шлакис. — Да, да, необыкновенное. Когда-то он был красой и гордостью наших пущ. Олени у нас жили даже в садах и парках. В прошлую мировую войну он был почти поголовно истреблен.

Директор музея еще долго распространялся бы на эту тему, но, как только лесник разобрался, в чем дело, он высвободился из рук Шлакиса.

А в следующее мгновение из машины вылез толстый сержант милиции Ку́мпис. И руки Юраса бессильно повисли. «Что ж, виноват, не откажешься. Да и отказываться нечего, и так все ясно…»

Он ждал, что сержант подойдет и скажет: «Ну, Суопис, заварил кашу…»

Но тот медлил, застегивал китель, со скрипом затягивал ремни. С шумом распахнулась дверца, и лесник увидел инспектора. Буга сухо откашлялся, подрагивая кончиком седой бороды. Затем все пошло так, как и представлял себе лесник, а может, и того хуже. Подойдя к нему, инспектор не поздоровался, не протянул руки, не похлопал по плечу, как обычно. Холодно, глядя куда-то мимо, он жестко бросил:

— Где?

Лесник повел к гумну. Выкатили повозку. Гости осмотрели оленя. Сюда же сунули любопытные носы ребята. Инспектор обмерил животное, занес данные в блокнот.

— Хуже, чем я думал, — сказал он. — Это один из редчайших у нас экземпляров.

Лесник опустил голову, а директор музея подхватил:

— Весьма, весьма примечательный экземпляр.

Мертвое животное перенесли в грузовик.

Суопис подробно изложил все, что знал, ребят послали за Керейшисом. Потом все вместе съездили на место; искали какие-нибудь новые следы, но обнаружить ничего не удалось.

Суопис объяснял, показывал, но леснику казалось, что все происходит помимо его участия, что он здесь вроде стороннего наблюдателя — совершенно случайно забредший человек.

Он опомнился только вечером, за ужином, когда Марцеле, видя, что муж не притрагивается к еде, запричитала:

— Господи, что же это за наваждение: не ест, не спит! Со вчерашнего дня крошки во рту не держал. Хоть бы молока выпил!..

Инспектор Буга пристально посмотрел на лесника и уже другим тоном, помягче, произнес:

— Безусловно для Суописа это большая утрата. Но не только для Суописа. У нас этого зверя так мало, а теряем каждый год.

Сержант Кумпис погрозил кому-то:

— Ничего, попадется птичка. Уж на этот раз не оставлю дела так!..

После ужина было решено опросить мальчиков. Их кликнули в горницу, усадили в красный угол, словно почетных гостей. Ребятам понравилось. Они чувствовали себя важными персонами и говорили свободно, не стеснялись; перебивали друг друга, вспомнив какую-либо подробность. Когда дошли до главного, сержант спросил:

— Узнать его с лица сможете, если придется?

— Нет. Не разглядели! — ответил Алпукас. — Он на карачках вылез, за ветками